— Лиза. Дочь ваша.

— Дочь… Чью же фамилию она носит, дочь-то?

— Елизавета Николаевна Морозова, — отчеканил Роман. Будто топором приложил. И при этом смотрел в упор, наслаждался тем, как лезвие входит в грудь.

— Морозова… Николаевна… Так это что… Колька Морозов ее отчим? Так это он… он меня вытурил и место занял? Ах сволота! Он к Анечке Судаковой клинышки-то подбивал, это точно. Осторожненько так все вокруг ходил. Приезжий, как и я. Но урод… И учился средне. И вообще… — весь средний. — Марк повертел стакан в руках, потом в ярости запустил им в стену. — Что ж, получается, я свою дочку этому подлюге уступил?

— И жену. И квартиру. И дочь, — уточнил Роман.

— У вас есть Лизин адрес?

— Нет.

— Не оставила?

— Нет.

— А как… вы ее найдете?

— Это уж наше дело. — Севастьян вновь наполнил стаканы.

— Значит, не хочет она меня видеть. Презирает. Брезгует. Так, что ли? А я ведь институт закончил после армии. У меня семь авторских… Я же лабораторией руководил… Но все вокруг сволочи… Ну и все… Отняли лабораторию, гады. А жена к главному на дачу ездила… Я ж в макетке потом два года сидел. — Он вдруг сник. — Ну, вот такой я. Какой есть. Я ведь меру знаю. Другие не знают, а я знаю. И от нее никогда не отказывался. Я и про Сашку сказал: пусть будет. Хороший парень у меня Сашка. Ему одиннадцать… с половиной. А его… я его на день рождения видел. Да…

Заговоренная вода кончилась. Марк вдруг решил вздремнуть, уронил голову на руки.

— Нет, мы его такого предъявить дочери не можем, — решил Роман, окидывая захмелевшего хозяина критическим взглядом. — Ни одна дочь, даже самая кроткая, не придет в восторг, если такой папашка на пороге ее дома появится. Она его тут же выставит. И нас вместе с ним. Да еще чем-нибудь тяжелым огреет. Сковородкой, к примеру.

— Что ты задумал? — Севастьян нахмурился. Когда у внука появлялось такое вот странное мерцание в глазах, а на губах ледяная улыбка, дед уже точно знал: учудит сейчас внучок такое, что ни одному темногорскому колдуну в голову не втемяшится.

— А надо его в ванной помыть. Причем хорошо вымыть. Основательно, — сказал Роман. — Ванна-то у них в квартире имеется.

— Э, так не пойдет! — Дед Севастьян повел из стороны в сторону указательным пальцем перед носом внука. — Нельзя так…

— Почему? Я же ничего особенного не собираюсь делать. Грязь хочу с него смыть, только и всего. К нему за тридцать лет всякое налипло.

— Нет, так не честно, ты его перед дочкой хочешь в ложном виде представить.

— Почему в ложном? Напротив, в истинном. Не герой, но и не подлец. Обычный человек. С высшим образованием к тому же. А все, что жизнь на нем оставила, все отпечатки многочисленных сапог и сапожек вода уберет. Почему, скажи мне, человека топтать — это честно? И испытания всякие ему придумывать, и мордой его в грязь — тоже честно? А как грязь с морды смыть — так обман?

— Ты за него все решаешь.

— А сам ты не решаешь за других как будто? А? И потом… — Роман усмехнулся. — Он из тех людей, кому нравится, когда за них решают. Вернее, не так. Когда им помогают решить. Подсказывают. Я уверен. — Он ухватил Марка за скудные волосы, приподнял голову, заглянул в обессмыслившиеся глаза. — Я уверен, — повторил — что наш друг Ладушкин каждый день встает с одной-единственной мыслью: «Кто бы помог мне со старой жизнью развязаться и новую начать…» Вот мы и поможем.

— У тебя связь с ожерельем потеряна. Еще неведомо, какую ты ему новую жизнь удружишь.

— Ничего страшного. Видишь, я его отыскал. Значит, и помыть смогу. Что ж тут сложного, небольшую помывку устроить? Лучше не спорь, а помоги.

Севастьян уступил. Нельзя было не уступить Романову напору.

Колдуны подхватили Марка под руки и повели в ванную комнату. Комната сия оказалась довольно грязной и холодной, а само корыто рыжее с черными пятнами: в ней жители коммуналки не только мылись сами, но еще и швабры мыли и половые тряпки полоскали. Пока Марк мирно посапывал в углу между дверью и раковиной, Роман наполнил ванну холодной водой почти до краев. Прошептал заклинание, тронул воду пальцем, и она вмиг покрылась ледком, после этого Марка подняли и погрузили в воду. Он дернулся, рванулся, хотел закричать, но тело уже вмерзло в лед, губы слепило ледяной коркой. Ужас отразился в глазах Марка. Он видел, что лежит замерзшей рыбиной в куске желтоватого льда, и при этом жив, и даже слышит и видит, во всяком случае видит своих гостей, они глядят на него и какие-то знаки друг дружке делают… А потом молодой, дерзко ухмыльнувшись (зубы у него такие же белоснежные, как и у старика), коснулся ногтем ледяной глыбы, что-то пробормотал под нос, и лед вмиг растопился. И уже не лед в ванной, нет, а кипяток; и пар валит от воды, и тело жжет, и…

И колдуны наконец подхватили Марка под локти и выволокли из ванной. Голого повели по коридору. Марк не понимал, что и как. Лишь чувствовал: жив. И тело почему-то не обморожено и не обожжено.

Соседка навстречу. При виде раздетого соседа завизжала и прикрылась полой халата, как будто это она голая.

— На, пей… — уже в комнате Роман протянул Марку стакан с водой.

От воды пахло странно: будто тиной немного. Марк проглотил. На вкус вода как вода. Но от нее сила такая побежала по жилам… ого-го какая сила!

— У тебя одеться есть во что? Какой-нибудь приличный костюм найдется?

— Костюм в шкафу. И рубашка белая. И пальто. — Марк блаженно улыбнулся.

А из тусклого зеркала напротив со стены улыбнулся ему в ответ смутно знакомый еще не старый человек с ровными белыми зубами и гривой черных с проседью волос.

Ночевали у Марка в комнате на полу. Ночью Роману снились его проклятые сны. Опять его отравлял дым, опять он тонул в проруби, а дед не мог его вытащить. Роман только теперь сообразил, что всякий раз просыпается после этого второго сна в гневе, злясь на деда за то, что тот не сумел его удержать, за то, что выпустил во время купания руку. Злость эта не проходила и после того, как ночной кошмар отступал.

На следующий день был дождь со снегом. Долго ехали в метро, потом пересаживались с автобуса на автобус, пока наконец не вылезли перед длинным как пенал домом.

— Неужели вы за все время ни разу так с Анечкой и не встретились? — поинтересовался дед Севастьян у Марка.

— Свиделись как-то. На улице. Мельком. «Здрасте»… «Здрасте»… И разошлись. Ни о чем я ее не спросил, а она ничего не сказала. Я на нее зол тогда был… Я обиды забывать не умею. Вспоминаю и злюсь… И на нее все время злился.

Вода привела их на четвертый этаж.

— Кто там? — услышали они голос Лизы, как только звякнул звонок. — Мама, ты?

— Это Севастьян из Темногорска. И Роман. — отвечал старый колдун.

— Не откроет, — шепотом сказал Марк.

Но Лиза открыла. На ней был розовый махровый халат до полу и вязаные самодельные тапочки. На руках она держала мальчонку двух лет в беленькой трикотажной пижамке.

— Кофетка… — сказал малыш и протянул ладошку. — Кофетку хочу.

— Что вам нужно? — Лиза попыталась изобразить гнев. Но получилась одна растерянность.

Потому как за спинами колдунов стоял мужчина в темном пальто. Очень импозантного вида мужчина. Лет ему было ближе к пятидесяти, но выглядел он моложаво, будто жизнь, промчавшись, лишь коснулась его, но ни разу не ударила больно, не обожгла. Был он среднего роста, худощав, черное пальто делало его немного выше, лицо чисто выбрито, кожа смугловатая, черные с проседью волосы откинуты назад.

— Просто хотели сказать вам, что мы нашли отца вашего Марка Александровича Ладушкина. — Роман улыбнулся и отступил в сторону.

Лиза смотрела на отца, и губы ее дрожали. Это человек, что держался так уверенно и достойно, совсем не походил на того типа, который мелькнул на дне тарелки: там было красное испитое лицо, нос грушей, заплывшие глазки, редкие волосы на макушке, небритые обвислые щеки.