– Что это? – спросила Ленка, и изображение тут же пропало.

– Помните о том, что вы видели, – шепнул Иван Кириллович, – а теперь идите, Леша вас ждет. Но, не попрощавшись со мной, не уходите, – добавил ласково и одновременно строго.

В Лешкиной комнате от прежней обстановки не осталось и следа. Повсюду валялись выброшенные из шкафов вещи. С книжных полок сняли часть книг, отчего стеллаж напоминал человека с выбитыми зубами. Сумки и картонные коробки, перевязанные веревками, сложили в углу. Ковер и магнитофон исчезли. Стен стоял у окна и курил.

«Неужели ему позволяют курить дома?» – удивилась Лена.

Вообще вид у него был расхлестанный, рубаха с оторванными пуговицами связана узлом, а вместо майки на груди была какая-то странная полотняная повязка, охватывающая весь торс. Потом, уже много времени спустя, Лена узнала, что такие повязки иногда накладывают при переломе ребер.

– Этот Иван Кириллович – он кто?

– Гамаюнов? – Стен улыбнулся. – Он – гений. Ты о нем еще услышишь. Обещаю.

– Кирша сказал, что ты уезжаешь.

Алексей посмотрел на нее вопросительно, будто спрашивал: «Ну и что? Тебе-то какое дело?»

– Ты на меня злишься? – спросила Лена.

Он молча покачал головой.

– Но почему же тогда уезжаешь?

Любой другой огрызнулся бы зло: «Не из-за тебя же, дурехи». Но Лешка сказал:

– Отец считает, что так будет лучше. Иван Кириллович тоже.

Странно, что он ссылался на чье-то мнение вполне уважительно.

– А как же твоя мама? Она не против?

Он ответил не сразу. Глубоко затянулся, потом откинул голову назад и выпустил вверх струю дыма. Со странной усмешкой смотрел, как синее кольцо, извиваясь, растекается бесформенным облачком под потолком.

– Мы с нею поссорились.

– Что сделали? – не поняла Лена.

– Поссорились, – повторил Стен с неожиданной злостью. – Моя выходка испортила ей карьеру. Она же член партии, начальник лаборатории, а тут такое! Ей объявили выговор по партийной линии, ее лабораторию в институте ликвидировали. Она теперь без работы. Уехала к сестре, пытается устроиться. И занимается срочным обменом квартиры, – он говорил о матери «она», будто в одночасье самый близкий человек сделался ему абсолютно чужим.

– Значит… Ее здесь нет?

Алексей усмехнулся.

– А ты понятливая, Никоноша, – он швырнул окурок в пепельницу. – Я-то думал, что на свете есть хотя бы один человек, на которого можно безоговорочно положиться. А оказалось, что нет. Она сама говорила: хочу, чтобы мой сын был сильным и смелым, способным на неординарный поступок. Почему же, когда все открылось, она орала как резаная и обзывала меня кретином и подонком? И это прямо там, у них! Они так забавлялись, когда она отвесила мне пощечину. – В его голосе послышалась такая боль, что Ленка невольно передернулась.

– Но ты в самом деле… испортил ей жизнь. Ты это понимаешь?

Стен по своему обыкновению откинул голову назад.

– Это ты ничего не понимаешь. Я дал ей шанс. Я должен был это сделать. Должен! Но… – он задохнулся. – Она всегда придерживалась тех же взглядов, что и я. Но при этом считала, что лучше сидеть и молчать в тряпочку. Или шептаться на кухне. Но нельзя же всю жизнь раздваиваться! Мне надоело лгать, надоело говорить не то, что я думаю. Пока я молчу, все будет длиться. Эта жизнь после жизни никогда не кончится… Все мерзко! Все!

– Твоя мама переживала за тебя, ты же всю жизнь себе поломал.

– Э, нет! – Он погрозил кому-то пальцем. – Она орала только про себя, а про меня – ни единого слова! Я ей жизни отравил. Я ее ущемил! – Он рассмеялся. – Это было потрясающе. Откуда это слово? Ущемил. А я-то думал… – он осекся, спохватившись, что слишком выдал себя.

Это был удар по его гордости: он-то считал, что для матери свет в окошке, а вышло… Черт знает, что вышло.

– А твой отец? – спросила Лена с опаской, боясь наступить на еще одну больную мозоль.

– Я его почти не знаю. Хотя сейчас отец мне очень и очень помог.

– Он тебя одобряет?

Стен ответил не сразу.

– Отец меня понимает. В жизни каждого есть такая черта, за которую ты не имеешь права переступать. У древних была такая поговорка: здесь вода останавливается. Все. Предел. Видимо, я к такой черте подошел. Вместе со всеми.

Стен то говорил вполне понятные вещи, то он начинал рассуждать на каком-то своем особенном языке. Как будто не от своего имени. Лене вдруг расхотелось спорить о высших материях. Если сказать честно, эти самые материи ее мало занимали, интересовал ее только Лешка. Их отношения. Какие еще, к черту, отношения? Он уедет, и они никогда больше не увидятся. Никогда. Вот и все отношения.

– Ты мне будешь писать? – спросила она жалобно.

Стен пожал плечами, и этот жест мог означать все, что угодно – «не знаю», «может быть», «конечно».

Потом выяснилось, что пожатие плеч означало недоуменное «зачем?»

Лена подошла и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его в щеку. Потом отступила.

– Это ничего не изменит, – сказал Стен очень тихо, без тени издевки в голосе, и от этого его слова звучали еще обиднее, еще больнее.

Лена бросилась вон из комнаты. В прихожей столкнулась с Иваном Кирилловичем. От неожиданности она вскрикнула. В руках «старика» – а в мыслях Ленка именовала этого человека именно так – была точно такая же плетенка, как и у него на шее. В цветных косицах причудливо сверкала серебряная нить. В этот раз ожерелье показалось Ленке необыкновенно красивым.

– Ниточка живая? – спросила Ленка у «старика». Почему-то шепотом.

– Можно сказать, что да. Наверное, то, что я совершаю – безумие. Но все же… Вы позволите? – спросил Иван Кириллович так же очень тихо.

Ленка кивнула – сейчас она была готова на любое безумство. Она приподняла волосы и замерла, ожидая чего-то неожиданного. Волшебного. Иван Кириллович замкнул на ее шее ожерелье. Ничего особенного. Немного щекотно. Тогда она еще не ведала, какой властью наделил ее этот странный человек. А если бы даже ведала, то все равно отказаться уже не могла. Ожерелье было уже создано.

– И что теперь?

– Увидите. Только будьте осторожны. Возьмите на память. – Иван Кириллович вложил ей в руки что-то плоское, завернутое в два слоя газет.

– Тарелка? – изумилась Лена. – Так ведь это наверное… – она смутилась. Хотела сказать, что он отдает чужую вещь без ведома хозяев.

– Тарелка моя, – сказал старик с легким раздражением. – Я дарю! Я!

Лена не поняла, зачем ей тарелка, но переспрашивать не стала. Взяла, зажала под мышкой. Ей редко что-то дарили.

Писем Стен не писал, но в последних числах августа 87-го вновь объявился в Питере. Когда высокий молодой человек окликнул Ленку в скверике возле ее дома, она не сразу признала в нем Стеновского. Он выглядел старше своих лет, был неожиданно деловит и уверен в себе. На нем была тонкая синяя джинсовая рубашка и новенькие джинсы, несомненно, американские. Ровный бронзовый загар и золотистый оттенок волос говорили о том, что последний месяц он провел под жарким солнцем. Сердце ее заколотилось – несколько секунд Лена стояла, не в силах сдвинуться с места и лишь глядела на Стена во все глаза. Уж никак не ожидала она увидеть его таким – не загнанным в угол, а веселым и неприлично преуспевающим. Жизнь уже начала меняться. Но совсем чуть-чуть, незаметно. Ветер перемен походил пока на сквозняк. Никто не знал, насколько силен окажется ураган.

– Как у тебя дела? – спросил Стен, улыбаясь.

– Дерьмово. В институт провалилась, – огрызнулась Лена, пытаясь скрыть смущение. – Во второй раз поступала в медицинский, и срезалась на сочинении, как в прошлом году. Вот такие пирожки.

– Что будешь делать теперь?

– Пойду на какие-нибудь курсы. Или в мед училище. Может быть. Не знаю. Мать сказала, что так даже лучше – у нее нет возможности кормить меня шесть лет. Отец умер в прошлом году. Я целый год готовилась, и вот – облом. Говорят, без взятки вообще не поступить. А идти в Техноложку или Холодилку, чтобы технарем всю жизнь в конторе сидеть, не хочу.