Или лучше назвать книгу так – «Летопись Сновидений»? Хотя нет, «Летопись Сновидений» слишком как-то попсовато, похоже на название фильма класса «В», предназначенного для показа в какой-нибудь Оклахоме, да и то в летнюю скуку. «Летопись Сновидений» не подойдет…

«Летописец начала царства», вот. Круто! Истинно круто!

В голове Гобзикова оживали лицейские занятия по истории. Кажется, именно так, «Летописец начала царства» Иван Грозный велел назвать историю начала своего правления. До взятия Казани…

«Интересно, здесь есть свой Иван Грозный? Наверняка есть. И наверняка ему хочется иметь свою историю, где все его злодеяния и мерзости будут выставлены наоборот, суровыми, но необходимыми мерами, направленными на спасение государства от набегов неразумных… кобольдов. Вот Кипчак – он, наверное, по местным масштабам, вполне потянет на какого-нибудь Гостомысла или Рюрика. Ну, или на Святополка Окаянного в крайнем случае. Что он тут хочет основать? Алмазную Орду? Название несколько тупое, надо посоветовать Кипчаку что-нибудь поинтереснее, потом придумаю…

Или этот, Персиваль Безжалостный. Наверняка метит в губернские наполеоны. Ах да, их же тут двое: Безжалостный и его помощник Безымянный… И они близнецы! Как Борис и Глеб, как Кирилл и Мефодий! Как Ромул и Рем! Их сначала вскормила волчица, а потом один убил другого. Только вот не вспоминается, кто кого…»

А вообще история тут есть. Да, есть. Вот и Кипчак памятник кому-то уже ставит. История есть, и он, Гобзиков, ее опишет. Как Нестор Летописец. Ну да, он будет первым! Самым первым! И его будут помнить!

Надо только имя себе придумать нормальное, Гобзиков-Летописец как-то не тянет, как-то потусторонне. Егор-Златоуст – как-то слишком крутовато. А вот Егор-Хранитель это уже… Нормально. Егор-Хранитель и его «Летописец начала царства». Звучит! А сегодняшнее побоище войдет в его книгу одной из славных страниц. «Ледовое Побоище», вот так он назовет главу о нем. Только непонятно, кто победил. И вообще, победил или нет. Но, с другой стороны, на Бородинском поле тоже непонятно, кто победил, а всю войну мы выиграли. И тут – вроде бы Лару побили, но ведь это ничего не значит…

А может, и значит. Для истории.

Гобзикову стало приятно – теперь он тоже стал участником истории. Не какой-то мелкой пошлой истории, а истории большой, настоящей…

– Все.

Гобзиков наткнулся на Кипчака и с трудом пришел в себя. В голове тяжело звенело – то ли от песни-сказки Кипчака, то ли от диких фантазий, пролетевших в мозгу с пердолетной скоростью. Он обвел взглядом ледяные окрестности и бессмысленно спросил:

– Что все?

– Снежные звери… – прошептал Кипчак. – Снежные звери…

– Медведи… – тоже перешел на шепот заледенелый Гобзиков. – Сейчас они нас сожрут…

Медведи собирались. Появлялись. То есть как бы из воздуха возникали, словно стягивался в живые облака крупчатый иней. Во всяком случае, так казалось Гобзикову. Не всех те двое перебили. Да, наверное, всех и не перебить, тут медведей как зимой снега.

– Снежные звери… – повторил Кипчак. – Снежные звери идут…

Кипчак поднял кусок льда, зарядил в пращу, пульнул. Лед попал медведю в голову. Тот отпрыгнул, но не убежал.

– Уходите! – прохрипел Кипчак.

Почти не слышно прохрипел. И сам Кипчак – маленький сугроб с ногами. Они все стали как сугробы. Кипчак маленький и треугольный сугроб, Гобзиков большой, Лара продолговатый.

– Попробуй разбудить, – посоветовал Кипчак.

Гобзиков попробовал. Лара не просыпалась.

– Я не знаю, что делать, – сказал Кипчак совершенно спокойно.

– Я тоже, – кивнул Гобзиков.

Кипчак снова зарядил пращу.

– Не поможет, – усмехнулся Гобзиков. – Кидал же уже.

Кипчак не ответил. Раскрутил, пульнул. Камень отскочил от лобастой медвежьей башки.

– Сейчас попробую в глаз, – сообщил Кипчак.

Один из медведей вырвался вперед. Он бежал ленивой косолапой рысью, и во всем его облике играла спокойная уверенность, а на морде прямо читалось: «Вот сейчас я круто пообедаю…»

Кипчак раскручивал пращу.

Гобзиков вытащил нож. Тот успел охладиться до такой степени, что примерзал к пальцам, но Гобзиков этого уже не замечал. Он с трудом припоминал способы самообороны от медведей, но ничего конкретного и успокаивающего в голову не приходило. Вроде для того, чтобы убить медведя, нужна рогатина, ее надо упирать в землю одним концом, а другой втыкать в пузо отупевшего от ярости мишки… Еще в голове назойливо вертелся какой-то «рожон», но что он такое, Гобзиков не помнил.

Кипчак вертел пращу все быстрее и быстрее, и когда ее свист сравнялся с комариным писком, гном выпустил свободный конец.

В глаз он почти попал. Рядом попал. Успеха это никакого не принесло, медведь только разозлился. Заревел и ускорился.

Остальные медведи принялись расходиться веером.

Кипчак бросился к саням, перевернул, накрыл ими Лару, схватил меч, проверещал чего-то героическое.

Гобзиков подумал, что раньше очень часто он читал в разных книжках про последний бой. И всегда этот бой очень подробно описывался, все там было очень высоко и героично, а у героев всегда имелась в запасе ночь или еще какое-то время. Чтобы вспомнить, осмыслить, ну и вообще.

Настоящий последний бой совсем не походил на воображаемые. Лед, нож, медведи, и никто не увидит. Даже Лара. Даже дурошлеп Кипчак. Наверняка ведь не выдержит, кинется со своим хлеборезом вперед, прокричит боевой клич и сразу погибнет героически.

«Интересно, а что потом? В смысле, после последнего боя. Ведь последний он потому и последний, что все, кроме второстепенных героев, погибают… А я какой герой? Второстепенный или как? Хотя какая разница, вряд ли у мишек аппетит испортится…»

Кипчак еще что-то проверещал. А медведь был уже совсем рядом. И Гобзиков шагнул ему навстречу.

– Ну, иди, – сказал он, – иди сюда… Все идите…

Гобзиков попытался придать голосу злости.

Как-то раз Найм сказал, что любое животное можно напугать внутренней силой. И еще Найм рассказывал, что сам он тоже один раз без оружия встретился с медведем и победил его внутренней силой. Правда, тот медведь был не белый, а обычный. Даже не обычный, а гималайский, мелкокалиберный. Вряд ли белые медведи на такие штуки поддаются. Но все равно делать нечего.

– Иди сюда!

Гобзиков крикнул. Как мог. Хрипло и страшно.

– Иди сюда, сволочь! – Гобзиков уже заорал, и в горле забулькал лед. – Иди! Иди!

И шагнул навстречу зверю. До того оставалось несколько шагов, но Гобзиков шагнул.

– Сюда! – уже зарычал он. – Сюда, сволочь! Иди сюда, беломордая тварь! Ко мне!

Медведь остановился.

– Ко мне!

Медведь не двигался.

– Получается… – прошептал Кипчак. – Давай, гони его. Гони!

– Пошел вон! – плюнул Гобзиков. – Вон отсюда!

Он даже подпрыгнул, даже взмахнул ножом. Медведь попятился. Другие, те, что заходили по периметру, тоже остановились и тоже принялись пятиться.

Гобзиков наступал. Он продолжал орать, вопить, пинать снег, размахивать кулаками, плеваться, ругаться и щелкать зубами.

Медведи пятились.

– Гадины! Я вам глаза выгрызу!

Гобзиков разъярился настолько, что даже попробовал побежать.

Медведь замер.

– Убью скотину!

Медведь поглядел чуть вверх, развернулся и, поджав куцый смешной хвост, коротким галопом поскакал прочь.

– Так! – Гобзиков снова подпрыгнул. – Так! Так!

Швырнул вдогонку нож… Конечно же, не попал.

Ему было хорошо. Он чувствовал себя большим, сильным и серьезным. Способным отвечать за себя и за свои поступки, способным подставить крепкое плечо, защитить. Настоящим.

– Круто, – сказал кто-то за спиной.

Гобзиков перестал прыгать.

Голос вроде знакомый. Но этого голоса не могло быть здесь. Вражеский голос…

Гобзиков резко обернулся и чуть не упал.

На снегу сидел дракон.

Самый настоящий, как из мультиков. Дракон перебирал лапами и юлил хвостом. Возле него стоял тот самый тип, который снял его с гагаринской ракеты, а потом стрелял из револьвера по медведям. В белом полушубке. Другого, того, кто выстрелил в Лару из арбалета, видно не было. Гобзиков отметил это и тут же забыл, потому что смотрел на дракона. И только на него.