– Трактор? – Ариэлль поглаживала пальцем рукоять кортика.

– Зачем трактор? Снегирь.

– При чем тут какой-то Снегирь? Я про Сироткина спрашиваю.

– Не, Сироткина здесь не было. Снегирь бы никакого Сироткина не потерпел, я-то уж его знаю… Кстати, про Сироткина. Еще анекдот про него есть, про лошадь…

– Значит, Сироткина тут нет… – Ариэлль вытянула кортик и принялась расковыривать проделанную в доске дырку. – Обманула меня, рыжая!

– Кто обманула? – насторожился Тытырин.

– Тытырин, – сказал я, – иди принеси мне чего-нибудь… Паштета.

И указал в пространство.

– Не, я к тому просто, что для истории, может быть, пригодилась бы фамилия той обманщицы… – завертел ее Тытырин.

– Принеси пожрать! – рявкнул я. – И сани переверни.

– Что?

– Сани переверни, дубина!

Тытырин надулся и отправился в указанном мной направлении.

– Что ты сказала? – повернулся я к Ариэлль и тоже достал нож.

Мой супербулат был не в пример лучше ее кортика. Я легко вырезал в столе дырку, воткнул в нее вазу и собрал цветы.

– Ты что-то сказала про рыжую?

– Ну да, – кивнула Ариэлль. – Лариска. Она мне и сказала, что Сироткин здесь. А я поверила… Вот такие дела.

Я здорово постарался, чтобы не удивиться. Хотя, с другой стороны, чему было удивляться? Я знал, что рано или поздно Лара сюда пожалует. И зубы у Перца болели. Но все равно…

– А ты ее знаешь? – Ариэлль принялась почему-то глядеть в сторону.

– Да так, встречались пару раз… давно…

Один из пленников рванул в сторону, эльфийские девчонки догнали его и немножко поколотили.

– И что? Дрова ей помогал наколоть?

– Какие дрова? – не понял я. – Просто там надо было…

Из-за кучи барахла выдвинулся Тытырин с подносом и быстренько подбежал к нам. Я обнаружил на подносе жареную курицу, а вокруг нее запеченную картошку. И зеленый лук. И две серебряные тарелки. Все, надо полагать, трофейное.

Расторопно.

Тытырин поставил поднос и удалился к пленным. Я про себя усмехнулся – за спиной у Тытырина обнаружился целый арсенал – бластер на одном плече, самострел – на другом, тут же большой желтый мегафон, на поясе булава и финка без ножен.

Победитель. Ну да бес с ним, гораздо интереснее курица.

– Какой, однако, сервис, – сказал я. – Жизнь налаживается, Ариэлль, не правда ли?

Дрова… Дрова – это дрова.

Я взял свой ножик, разрубил курицу на четыре части. Распределил по тарелкам, сгрузил Ариэлль половину картошки, лук забрал себе. Лук девочкам не следует кушать.

– Угощайся, – сказал я. – Правда, не хватает свечей. Хотя… Эй, белоснежки!

Я свистнул. Щек, Кий и Хорив дружно вытянули шеи и плюнули в небо длинными тонкими струями. Ариэлль восхищенно заморгала. И, надеюсь, забыла про дурацкие дрова.

Остальные тоже попритихли. А пленники так и вообще, даже как-то к земле прижались.

Приблизился Тытырин.

– Не изволите ли начать-с? – спросил он. – Утро стрелецкой казни-с, день длинных ножей, ну и вообще… Все как раз по правилам – победители закусывают, побежденные трепещут. Может, все-таки…

– Хватит болтать! Никого закапывать мы не будем.

– Слушаюсь! – Тытырин хихикнул премерзко. – В другой раз закопаем…

– Начинай, – приказал я.

– Яволь!

Тытырин извлек из-за спины мегафон, а из кармана несколько листков скрепленной бумаги. Гофмаршал просто, честное слово.

– Внимание, внимание! – загремел он. – Всем-всем-всем! Начинаем процедуру официального уничтожения и предания поруганию бандитского государства, именовавшегося некогда Владиперским Деспотатом – оплотом зла и всемирного безумия…

– А если бы победил Деспотат, то он был бы государством высшей справедливости, – усмехнулась Ариэлль.

– Диалектика истории, – объяснил я. – В церквях нет свечек погибших моряков.

– Чего?

– Это Диккенс сказал. Или Бэкон. Короче, какой-то англичанин, точно не помню. В церкви стоят благодарственные свечки только тех, кто спасся. Если по-нашему, то победителей не судят. Даже наоборот – судят победители. Ну, как мы с тобой…

Тытырин продолжал распинаться в мегафон:

– Для начала перечислю все беззаконные деяния, совершенные кровавой тиранией, которая построила мир подлости и несправедливости и самим существованием своим оскорбила лицо Вселенной…

Я принялся за курицу. Кстати, слова Тытырин мог придумать и получше, а к жареной курице всегда следует приступать с крылышек, только тогда можно почувствовать ее вкус. Если начинать с более качественного мяса, то крылышки уже не захочешь есть вообще.

– Угнетение несчастных аборигенов, карательные набеги нечисти, промывка мозгов… – вещал Тытырин.

Я не очень шибко слушал, хотя он перечислил еще много злодеяний, среди которых: экологическая катастрофа, геноцид, преступления против личности, преступления против собственности, преступления военного времени, ну и другие преступления средней и особой тяжести. Тытырин перечислял все деспотатские прегрешения так долго, что я успел большую часть курицы съесть. Ариэлль тоже не отставала. Изысканности, конечно, в нашей трапезе особой не было, но мне все равно понравилось. Мой первый романтический ужин. Да, все получилось не совсем так, как представлялось, – сани не перевернули, понурые пленные рядом… ну да ладно, как-нибудь переживем. А кстати, ведь не первый ужин, второй.

– Злостные и заядлые бунтовщики и тати – отборная гвардия разбойников и головорезов, посягавших на покой всей страны, оказавших войскам освободителей жестокое сопротивление, – согласно законам новой справедливости…

– Что за новая справедливость? – осведомилась Ариэлль.

– Не знаю. Сейчас увидим.

– Согласно законам новой справедливости… – еще громче проорал Тытырин, – приговариваются к децимации. Гоните их сюда!

– К чему приговариваются? – не расслышала Ариэлль. – Децимация – это каждый десятый, кажется?

– Точно, – подтвердил я. – Каждого десятого хлопнут. Римская мера наказания.

– Гоните! – снова крикнул Тытырин.

Эльфийские девчонки подняли на ноги более грязную группу, отпинали ее чуть в сторону и с помощью пик и бердышей принялись выстраивать в шеренгу.

– Да не этих! – завопил Тытырин. – Других давайте, те злостные.

Эльфы посадили уже поднятых, причем посадили так же, шеренгой, и подняли других, что почище. Я не стал считать, но на первый взгляд их было человек пятьдесят, не меньше. Ободранные, помятые и побитые. Даже непонятно, всегда такие были или их эльфы общипали.

Тытырин подошел к шеренге, хмыкнул и направился вдоль. Он отсчитывал каждого десятого и выдергивал его вперед. Набралось семь человек. Тытырин кивнул, и эльфы отогнали их в сторону.

– Вы можете валить, – Тытырин указал на семерку.

– Я думала, каждый десятый – это наоборот, – пробормотала Ариэлль.

Я тоже так думал.

– Новая справедливость, – хмыкнул я. – Так вот.

– Вы же, – Тытырин повернулся к оставшейся массе, – вы же примете муку страшную, наказания жесточайшие!

Я доел картошку, догрыз курицу, сложил кости холмиком. Мир подлости и несправедливости – это сказано сильно.

– А что с этими будет? – Ариэлль кивнула на вторую, более грязную кучу.

– А, – махнул я рукой, – продадим в рабство… Шучу, конечно. Не знаю, это Перец решать будет. Скорее всего, отпустит – их всего ничего, безопасны теперь…

Тытырин продолжал:

– Остальные же оставшиеся, безотносительно, участвовали они в преступной деятельности Деспотата сознательно или явились невольными пособниками, также приговариваются к децимации. Для особо продвинутых сообщаю – будет почикан каждый десятый. Вот она, новая справедливость!

Тытырин рассмеялся и произвел в воздухе почикивающие движения пальцами. Эльфы подняли на ноги оставшихся пленников, и Тытырин сосчитал на на сей раз шестерых.

Всех приговоренных объединили в одну кучу. Средней грязности.

– Праздник подходит к концу. – Ариэлль положила крылышко на тарелку. – Может, откланяемся?