Поэт принял старую позу, первую, какой его научили в школе.

— Быть с вами рядом — великая честь, высочайший дай-кво!

Дай-кво крякнул и указал на него незнакомцам.

— Это он.

Мужчины ощупывали его взглядом, как купцы — борова. Маати представил себе, что они видят: тридцать зим с небольшим, залысины, животик. Неженка в одеждах поэта, безвестный изгой… Он почувствовал, что краснеет, стиснул зубы и принял позу приветствия, стараясь не выказать ни гнева, ни стыда.

— Думаю, мы не встречались, но если я неправ, простите, не припоминаю.

— Мы не встречались, — ответил грузный.

— Мозгляк какой-то. — Худощавый подчеркнуто повернулся к даю-кво. Грузный нахмурился и бегло изобразил извинение. Соломинка утопающему, но Маати был благодарен и за пустую вежливость.

— Присаживайся, Маати-тя! — Дай-кво указал на стул. — Нам нужно кое-что обсудить. Скажи, что ты слышал о событиях в зимних городах?

Маати присел. Дай-кво наполнил его пиалу.

— Я знаю только то, что говорят в чайных и у печей. В Сетани бунтуют стеклодувы: хай Сетани поднял налоги на вывоз кухтылей. Правда, никто не воспринимает их всерьез. В Амнат-Тане будет летняя ярмарка. Ходят слухи, что они хотят переманить купцов из Ялакета. А хай Мати…

Маати замолчал: теперь он понял, почему эти люди покачались ему знакомыми! Дай-кво двинул красивую керамическую пиалу по гладкой столешнице. Маати рассеянно изобразил благодарность, но пиалу не взял.

— Хай Мати умирает, — сказал дай-кво. — Гниет заживо. Увы, плохой конец. Недавно убили его старшего сына. Отравили. Что говорят в чайных и у печей на этот счет?

— Что убийца нарушил обычай, — ответил Маати. — Уже тринадцать зим, с Удуна, ни один хайемец не опускался до яда. Но оставшиеся братья не признали вину, так что… Боги! Вы…

— Видите? — Дай-кво усмехнулся худощавому. — На вид не очень, но горшок на плечах варит. Да, Маати-тя. Человек, который залез с сапогами на мое окно, — Данат Мати. А это его старший брат, Кайин. Они не ополчились друг против друга, а прибыли ко мне, чтобы посоветоваться. Они оба не убивали своего старшего брата Биитру.

— Они… вы думаете, что это Ота-кво?

— Дай-кво говорит, вы знали моего младшего брата, — сказал толстяк Данат, присев с незанятой стороны стола. — Расскажите про Оту.

— Мы не встречались много лет, Данат-тя. Он жил в Сарайкете, когда… когда погиб старый поэт. Работал грузчиком. С тех пор я его не видел.

— Он был доволен жизнью? — перебил худой, Кайин. — Вряд ли хайскому сыну нравилось таскать тюки в порту, и от клейма он отказался…

Маати взял пиалу и поспешно отхлебнул, пытаясь выгадать время. Чай обжег язык.

— Ота никогда не говорил, что намерен занять отцовское место.

— А он стал бы с вами откровенничать? — спросил Кайин с едва уловимой издевкой.

Щеки Маати снова заалели, но дай-кво ответил за него.

— Стал бы. Ота и Маати были близкими друзьями, хотя, как я понимаю, поссорились из-за женщины. Я убежден, если бы Ота в то время хотел бороться за престол, он рассказал бы об этом Маати. Впрочем, не имеет значения. Как говорит сам Маати, прошло много лет. У Оты могли появиться новые желания. Или обиды. Откуда нам знать…

— Он отказался от клейма… — начал Данат.

Дай-кво жестом его оборвал.

— На то были другие причины! Которые вас не касаются.

Данат Мати принял позу извинения; дай-кво отмахнулся.

Маати снова отхлебнул из пиалы, на сей раз не обжегшись. Кайин впервые посмотрел прямо на Маати и принял позу вопроса.

— Вы бы узнали его, если бы увидели?

— Да, — ответил Маати. — Узнал бы.

— Вы как будто уверены.

— Уверен, Кайин-тя.

Тощий улыбнулся: похоже, все они ждали такого ответа. Маати стало слегка не по себе.

Дай-кво взял чайник. Жидкость потекла в пиалу, журча, как горный ручеек.

— В Мати прекрасная библиотека, — начал дай-кво. — Одна из лучших в четырнадцати городах. Насколько мне известно, там сохранились рукописи времен Империи. Некий нобиль собирался переехать в Мати — вероятно, чтобы переждать войну — и послал библиотеку вперед себя. Не сомневаюсь, где-то на этих полках таятся сокровища, которые помогут в пленении андатов.

— Правда? — удивился Маати.

— Нет, неправда, — отрезал дай-кво. — Наверняка ты увидишь обрывки глупых летописей под присмотром библиотекаря, который тратит все медяки на вино и шлюх, но какая разница? Мы будем считать, что там кроются столь важные тайны, что на их поиски можно отправить поэта низкого ранга вроде тебя. Я написал письмо хаю Мати, где сказано, зачем ты приехал на самом деле. Пусть хай объяснит твое присутствие утхайему и Семаю Тяну, поэту, который управляет андатом Размягченный Камень. Скажет, что ты приехал по моему поручению. А ты выяснишь, Ота ли убил Биитру Мати. Если да, то кто его пособники. Если нет — кто убил и почему.

— Высочайший… — начал Маати.

— Подожди меня в саду, — оборвал дай-кво. — Нам с сыновьями хая Мати нужно еще кое-что обсудить.

Сад, как и дом, был маленьким, ухоженным и прекрасным в своей простоте. Среди аккуратно остриженных благоухающих сосен бормотал фонтан. С горного склона земля казалась развернутой картой.

Маати сел спиной к дому и принялся ждать. В голове гудело, в душе царила сумятица. Вскоре он услышал мерный хруст подошв по гравию и обернулся. По дорожке приближался дай-кво. Маати встал. Он и не знал, что дай-кво уже ходит с палкой. В некотором отдалении держался слуга со стулом. Дай-кво подал знак; слуга поставил стул туда, откуда любовался видом Маати, и ушел.

— Прелестно, да? — произнес дай-кво.

Маати не ответил, потому что не был уверен, про что речь — про пейзаж или про сыновей хая. Дай-кво покосился на него и скривил губы то ли в усмешке, то ли в презрительной гримасе. Потом он протянул Маати два письма, запечатанных воском и зашитых. Маати засунул их в рукав.

— Боги, как я старею! Видишь вон то дерево? — Дай-кво ткнул палкой в одну из сосен.

— Да, высочайший.

— На нем живет целое семейство дроздов. Каждое утро они меня будят. И каждое утро я себе говорю, что надо послать слугу и разорить гнездо, но никак не соберусь.

— Вы милосердны, высочайший.

Старик сощурился. Губы его были поджаты, морщины на лице казались черными, как угольные штрихи. Маати стоял и ждал. Наконец дай-кво, вздохнув, отвернулся.

— Справишься?

— Повеление дая-кво будет выполнено.

— Да, я знаю, ты не ослушаешься. Но сумеешь ли ты сообщить мне, что он там? Ты прекрасно знаешь: если убийца он, братья казнят его, прежде чем заняться друг другом. Ты возьмешь на себя эту ношу? Лучше скажи сейчас, и я найду другой путь. Мне ни к чему твои неудачи.

— Я больше не подведу, высочайший.

— Вот и славно. Славно… — промолвил дай-кво и замолчал.

Маати долго ждал позы прощания. Уж не забыл ли дай-кво о его присутствии? Или намеренно его не замечает? Наконец старик очень тихо заговорил:

— Сколько твоему сыну, Маати-тя?

— Двенадцать, высочайший. Я не видел его несколько лет.

— И потому ты на меня зол. — Маати начал изображать позу отрицания, но сдержался и опустил руки: не время любезничать. Дай-кво все заметил и улыбнулся. — А ты становишься мудрее, мой мальчик! В юности ты был глуп. Само по себе это не так уж дурно: глупы многие. Однако ты с радостью принимал свои ошибки и не давал их исправить. Ты выбрал неверный путь, и я знаю, что ты за это поплатился.

— Как скажете, высочайший.

— Я скажу, что в жизни поэта нет места семье. Да, бывают любовницы; большинство не отказывает себе в этой слабости. Но жена? Ребенок? Нет… Их нужды несовместимы с нашим трудом. И я тебя предупреждал. Помнишь? Я говорил, а ты…

Дай-кво хмуро покачал головой. Маати понимал, что сейчас можно попросить прощения. Отречься от своей гордыни и сказать, что дай-кво с самого начала был прав. Маати продолжал молчать.

— Я был прав, — сказал дай-кво за него. — А ты стал полупоэтом-полумужем. Твои работы слабы, а жена забрала щенка и ушла. Как я и предполагал, ты не преуспел в обоих занятиях. И я тебя не виню, Маати. Никому не под силу справиться с грузом, что ты на себя взвалил. Новое задание — шанс начать жизнь сначала. Выполни его с честью, и тебя вновь будут уважать.