Тезка Форчуна бродил по всей Италии в течение почти пятнадцати лет, что достаточно долго для любого туриста, дурача и разбивая одного римского военачальника за другим, творя без счета невероятно смелые подвиги, двигая с собой целую армию, численностью более двадцати тысяч человек с обозами, но после болезненного укуса при Каннах в 216 году до Рождества Христова лишь коротко жаля римлян. Неизвестно, какой следующий город задрожит в страхе при возгласе: «Ганнибал у ворот!» Непобедимый карфагенянин наводил ужас на весь полуостров.

Ганнибал Одноглазый должен вернуться домой, должен поспешить, чтобы на этот раз защитить стены родного Карфагена.

Если бы Сифакс не объединил свои силы с Гасдрубалом и не помог карфагенянам прижать Сципиона к морю, Ганнибал Одноглазый был бы сейчас уже на пути домой, потому что Утика должна была пасть под натиском Рима. Так, по крайней мере, гласила письменная история, так было на самом деле. После Утики был осажден Карфаген, и Ганнибал, прибывший домой, оказался наголову разбит в битве при Заме. Но сейчас что-то совсем не было похоже, чтобы события развивались в этом направлении.

Сципион, казалось, прилагал все усилия, стараясь не допускать ошибок, но судьба не благоволила ему. История не признавала морали, но лишь одну историческую справедливость. Каждая конфликтующая сторона была по-своему права. Каждое государство было уверено, что борется за свою жизнь, и поэтому совершенно естественно рассматривало другое, как исчадие ада, которое должно быть уничтожено. Ни одна из сторон не беспокоилась о том, что настоящими пострадавшими в любой войне оказываются простые люди, на какой бы стороне они не сражались.

Самая большая сложность для Ганнибала Форчуна сейчас состояла в том простом факте, что его участие в конфликте должно быть достаточно незаметным, чтобы не дать знать Грегору Малику, что спецагент ТЕРРЫ еще существует. Здесь главное было — сохранить уверенность в своих силах. А уж ее у Форчуна было предостаточно.

Дальнейшие события будет легче переварить, если постоянно иметь в виду, что во все времена его мотивы были чисты, а вовлеченные в них люди жили и умерли ужасно давно. Некоторые из них даже были мерзавцами.

Проблемой для Ганнибала Форчуна было найти возможность подобраться к Сципиону так, чтобы он мог повернуть ход войны и исправить нарушение истории, возникшее в результате неожиданного вмешательства Империи, и сделать это так, чтобы не дать Империи заметить, что Форчун все еще жив, что означало одно — сделать это надо было без использования машины времени, потому что единственная машина времени в этом моменте истории Земли принадлежала Империи, и Грегор Малик, безусловно, будет скучать по ней, если Форчун ее стащит.

Основной темпоральный транспорт Империи находился, разумеется, на орбите в нескольких сотнях миль от Земли, а в пещере стоял скиммер. Но такому профессионалу, как Ганнибал Форчун при удачном стечении обстоятельств не составляло труда захватить и то, и другое. Так как Ганнибал Форчун не любил ограничиваться тремя измерениями, одна из первых его мыслей была об орбитальном транспорте Малика, но до этого нужно было разрешить еще несколько вопросов.

Так как армии Сифакса и Гасдрубала размещались всего в нескольких милях от римлян на берегах Баградаса, в первую очередь Форчуну нужно было найти возможность помочь Сципиону вырваться из блокады одним смелым маневром, по возможности без больших потерь.

Это было большой проблемой для одного пешего, невооруженного спецагента и его необученного симбиотического партнера.

Но она должна быть решена.

Карфагенский противник Сципиона, Гасдрубал Гиско однажды сказал, что римским командующим «скорее можно было восхищаться за качества, которые выявлялись в личной беседе, чем за его военные победы». Грек Себастос передал римлянину эти слова, и они ему понравились. Оставалось только доказать обратное. И для этого надо было использовать Себастоса, который был опытным шпионом. Прежде грек работал на карфагенян, но Ганнибал Одноглазый несколько раз очень обидел его, и он перешел на сторону Сципиона, чтобы отомстить обидчику. Кроме этого, Себастос был уверен, что римское правление обязательно победит, и считал выгодным для себя работать на победителя. И надеялся при этом, что его услуги смогут приблизить победу. Откуда грек так много знал, оставалось загадкой. Он был так хорошо информирован о карьере и амбициях Публия Корнелия Сципиона, как будто уже прочитал его еще ненаписанные мемуары. Сципион быстро заключил, что грек не только отлично разбирался в силе и планах Сифакса и Гасдрубала, но и в римской военной доктрине.

После долгого разговора наедине Себастос и Сципион заключили соглашение, исходя из обоюдного желания видеть Карфаген поставленным на колени, а Ганнибала Одноглазого — побежденным.

— Я думаю, твой военный триумф затмит славой все бывшие до этого в Риме, — предположил Себастос.

Глаза Сципиона сузились.

— Ты что — оракул?

— Судьбу редко можно предсказать, — усмехнулся грек. — Я претендую лишь на роль исключительно информированного человека, которому есть что предложить для продажи. Ты имеешь что-ни будь против того, чтобы тебя называли Сципионом Африканским?

Так Ганнибал Форчун в роли загадочного грека Себастоса стал секретным агентом Рима.

Сначала римлянина забавляла дерзость профессионального шпиона. Затем его заинтриговало — откуда грек так хорошо обо всем осведомлен. Но Себастос не стал раскрывать своих секретов, и Сципиону оставалось только поверить ему на слово. Ко всему прочему он нашел Себастоса приятным и более интересным собеседником, чем кто-либо из его окружения, включая консервативного Лаллия и кровожадного Масиниссу. Себастос не просил чрезмерного вознаграждения или публичной славы за свой вклад в военную операцию, что амбициозный консул считал просто идеальным качеством союзника. При всем том хитрый грек никогда не упускал случая сделать комплимент таланту или прошлым заслугам Сципиона. Он вообще отлично разбирался в военной истории.

— Никто не воюет за известность и славу, — говорил он римлянину, — кроме тех случаев, когда репутация великого человека может помочь ему благородно скончаться. Твоя мудрость очевидна в выборе своим патроном Юпитера Оптимуса Макси-муса. Все, что я смогу сделать для прославления имени Сципиона, послужит, я уверен, к вящей славе Рима.

Сципион хитро улыбнулся:

— Есть опасность создания непобедимости, как у Ганнибала. А где будешь ты, Себастос, во время триумфа Сципиона?

— Славить тебя вместе со всей толпой. Для меня достаточно тихой старости и хорошей пенсии, чтобы я мог провести остаток дней в удовлетворении. — Форчун подумал, что лучше сменить тему. — Ерли мы собираемся прославить твое имя, лучше занять ся нашим планом.

— Да, — согласился римлянин.

— Отлично! — воскликнул Себастос. — Начнем творить победу на столе! — Он подошел к карте. — Сифакс и Гасдрубал — здесь, а мы — здесь. Я пред лагаю вот что…

Пол Таузиг вызвал к себе изобретателя.

— Что вы имеете в виду, — спросил он, держа в руке докладную записку Липнига, — предлагая сто семьдесят дней карантина?

— Когда мы прогоняли тестовые сигналы через темпоральные векторные устройства, мы обнаружи ли опасное напряжение в плюс или минус сто семь десят дней, — ответил Линц Липниг. — Инженеры Империи действовали очень неуклюже, когда пы тались установить настройку, и сделали для нас не возможным точное попадание в момент прибытия.

— Понятно. Дальше.

— Мы не можем безопасно попасть в то время в течение карантинного периода. Шанс уничтожить нашего спецагента во время его поисков слишком велик, чтобы так рисковать… если, конечно, вы не решите по-другому.

Повисла длинная пауза, в течение которой Таузиг размышлял. Потом он подергал себя за бороду и прочистил горло.

— Сто семьдесят дней, — спокойно сказал он. — Интересно, что сможет сделать Форчун за сто семь десят дней?

— Это не по моей части, — парировал изобрета тель и ушел.