Марчат задумался. Они еще немного обсуждали стратегию Дома — с кем объединиться и как потом эту связь выгодно разорвать, если в том возникнет нужда.

Амат, разумеется, не рассказывала хозяину всего. В этом заключалась ее работа: удерживать все в голове, извещать Марчата о том, что ему нужно знать, а с остальным разбираться самой. Основой их дела была торговля хлопком и связанная с ней сеть отношений между ткачами, красильщиками, изготовителями парусов, судовладельцами, землевладельцами, добытчиками руды — та отрасль, на которой искони богател Сарайкет. Кроме этого, в отличие от Гальта, Эдденси и Бакты, Западных земель и Восточных островов, Сарайкет война обходила стороной. Все города Хайема защищали поэты и силы, которыми те обладали. Лишь под этой защитой могли съезжаться купцы со всего света, чтобы играть в донельзя серьезные игры — торговлю и товарообмен.

Когда они все решили и согласовали, Амат договорилась с Вилсином, когда занести бумаги в торговый дом. Обсуждать дела в банях — это одно, а капать водой на только что составленные договоры — совсем другое, чего она позволять не собиралась. Впрочем, Вилсин ее понимал. Видя, что Амат начала выбираться из воды, он поднял руку, чтобы задержать ее.

— Вот еще что, — произнес Вилсин. Амат опустилась в бассейн. — Мне нужен охранник на этот вечер, где-то к половине свечи. Ничего особенного — так, собак отгонять.

Амат наклонила голову набок. Марчат говорил спокойно, обычным тоном, но в глаза не смотрел. Она сделала вопросительный жест.

— У меня встреча, — сказал Вилсин. — В одном из предместий.

— По делам Дома? — спросила Амат таким же ровным голосом.

Он кивнул.

— Понятно… Значит, в полсвечи встретимся у твоих ворот.

— Нет. Амат, мне нужен какой-нибудь громила, чтобы отпугивал зверье и бандитов. На кой мне женщина с палкой?

— Я приведу охрану с собой.

— Просто пошли его ко мне, — свернул разговор Вилсин. — Остальное — моя забота.

— Как угодно. И давно ли Дом начал заключать сделки без моего участия?

Марчат Вилсин поморщился и тряхнул головой, бормоча что-то себе под нос. От его вздоха пошла рябь по воде и пролился чай.

— Дело очень щекотливое, Амат. Вот и все. Я решил вести его сам. Когда смогу, поделюсь с тобой всеми подробностями, а пока…

— Пока?

— Трудно объяснить. Подробности таковы, что… Не хочу об этом распространяться.

— Почему?

— Речь идет о скорбном торге. Девица на приличном сроке, живот уже заметный. Избавление от ребенка — дело щекотливое, тут надо действовать без огласки.

Амат внутренне возмутилась, но спокойным тоном ответила:

— Что ж, понимаю. Если ты опасаешься мне доверять, полагаю, лучше было и не посвящать меня в это дело. Пожалуй, подыщу себе замену.

Вилсин досадливо хлопнул по воде. Амат скрестила руки. Оба знали, что угроза ненастоящая: Дому Вилсинов без Амат придется туго, да и ей будет хуже, лишись она этой работы. Однако как распорядительнице ей совсем не нравилось быть в стороне от дел.

Марчат вспыхнул, от стыда или злости — трудно было понять.

— Не городи гору, Амат! Мне это нравится не больше твоего, но сделка есть сделка. И я намерен проследить за ее исполнением и попросить хая об аренде андата. Девушке будет обеспечен хороший уход и до, и после, а все, кому нужно заплатить, получат свое. В конце концов, я работаю на Дом Вилсинов дольше тебя. Я отдаю тебе приказы. Уж, наверное, я свое дело знаю!

— Я собиралась сказать то же самое, только про себя. Ты двадцать лет слушал мои советы. Если я как-то подорвала твое доверие…

— Нет.

— Тогда почему ты меня отстраняешь — в первый раз за все эти годы?

— Если бы я мог сказать, мне не пришлось бы тебя отстранять. Просто поверь, здесь решаю не я.

— Твой дядя велел ничего мне не говорить? Или заказчица?

— Мне нужен охранник. К половине свечи.

Амат изобразила сложную позу согласия с легким оттенком раздражения, зная, что Вилсин второй смысл не уловит. Она всегда выражалась слишком сложно для гальта, если тот ее злил. Амат встала, а Вилсин подогнал к себе поднос с чашками и налил чая.

— Ты хотя бы можешь сказать, кто заказчик?

— Нет. Спасибо, Амат, — попрощался Вилсин.

В женской комнате она вытерлась и оделась. Теперь улица досаждала ей своим шумом. Амат свернула к Гальтскому Дому Вилсинов — на север и вверх по холму. В тени у прилавка водовоза ей пришлось задержаться и выпить прохладительного, чтобы собраться с мыслями. До сих пор Вилсину не приходилось устраивать «скорбный торг» — прерывание беременности силой андата, хотя другие Дома брали на себя роли посредников в подобных случаях. Амат беспокоила такая перемена, беспокоила таинственность и то, зачем Марчат Вилсин попросил ее прислать телохранителя. Уж не хочет ли он подспудно, чтобы Амат все-таки докопалась до правды?

Маати замер, чувствуя, как сердце вот-вот выскочит из груди. Бледнокожий незнакомец медленно обошел его, ощупывая черными глазами каждый оттенок приветственной позы. Маати не дрогнул — помогли годы обучения в школе и у дая-кво. Его руки знали, как скрыть волнение.

Человек в одеждах поэта остановился, глядя с одобрением и легкой иронией. Изящные пальцы сложились в жесте приветствия — не самом теплом, но и не официальном. Получив ответ, Маати вытянул руки по швам и встал ровно. Первая оторопь от внезапного появления учителя прошла, и он подумал: не ожидал, что Хешай-кво так молод и красив!

— Как тебя зовут, мальчик? — спросил тот. Его голос был холодным и жестким.

— Маати Ваупатай! — отчеканил ученик. — В прошлом — десятый сын Нити Ваупатая, теперь — самый молодой поэт.

— А, с запада прибыл. У тебя до сих пор акцент.

Учитель сел на стул у окна, скрестив руки и продолжая откровенно разглядывать Маати. Комнаты, которые Маати все это время считал пышными, в присутствии черноволосого красавца вдруг выпятили свое убожество, а тонкие хлопковые занавеси, колеблющиеся на жарком послеполуденном ветерке, по сравнению с кожей поэта показались грязными тряпками. Будто сияющий камень оправили в жесть. Учитель улыбнулся не очень доброй улыбкой. Маати согнулся в позе ученической покорности.

— Хешай-кво, я прибыл сюда по велению дая-кво учиться вашему мастерству, если вам будет угодно взять меня в ученики.

— Брось! Мы не танцоры, чтобы шаркать и кланяться. Сядь туда. На кровать. Хочу тебя порасспрашивать.

Маати сел, где было велено, и поджал ноги, как на уроках дая-кво. Поэта его поза, похоже, позабавила.

— Итак, Маати, когда, говоришь, ты прибыл? Шесть дней назад?

— Семь, Хешай-кво.

— Семь. Однако тебя никто не встретил и не проводил в дом поэта. Уж за семь дней хозяин мог бы и показаться, как думаешь?

К Маати эта мысль приходила, и не раз, но сначала он принял позу благодарности за урок.

— Я тоже поначалу так подумал. Однако по прошествии времени понял, что это очередная проверка.

На совершенном лице мелькнула легчайшая улыбка, и Маати ощутил прилив радости от того, что угадал правильно. Новый учитель дал ему знак продолжать, и Маати чуть приосанился.

— Я подумал: а вдруг испытывают мое терпение? Чтобы убедиться, что я не стану торопить других, не имея на то права. Хотя потом я решил, что вы хотите узнать, как я расходую свободное время. Терпение и бездействие сами по себе ничему не учат, а у здешнего хая величайшая в летних городах библиотека.

— И ты все эти дни сидел в библиотеке?

Маати ответил утвердительной позой, не совсем понимая, что означает тон учителя.

— Вот это, Маати-кя, — произнес тот с неожиданной фамильярностью, показывая за окно — на сады, русла улиц и черепичные крыши до самого моря, — дворцы хая Сарайкета. Там обитают сотни придворных и чиновников. Ни одного вечера не проходит без представлений, пения или танцев. И ты говоришь, что все время возился со свитками?

— Я в самом деле провел один вечер с людьми утхайема. Они были с запада… из Патая, откуда я родом.