Ему казалось, что он тонет.

Дверь открылась. Внутрь втолкнули Миас, маленькую, в оборванной одежде, хромавшую. Она посмотрела вниз. Ее босые ноги стояли в крови Меванса. Когда она подняла взгляд, в глазах читался вопрос, но он не смог на нее посмотреть, лишь опустил голову в пол.

– Меванс, – едва слышно проговорил он. – Такую цену попросила у меня Гесте, чтобы убедиться, что я стану делать то, что они говорят.

Миас посмотрела на кровь. Прошла вперед, и он понял, что ее ступни стали липкими от крови. Миас остановилась, чтобы поднять меч. Затем вернулась к нему, краем глаза он увидел кровавые отпечатки ее ног и почувствовал, что она стоит рядом. Она положила руку ему на плечо и сжала его.

– Мы всюду оставляем за собой кровавые следы, – тихо сказала она. – Иногда нашу собственную кровь, но чаще других людей. Этого требует от нас долг. Меванс знал. – Джорон кивнул, он и сам знал. Впрочем, легче ему не стало и не притупило пульсирющую внутри боль.

– Как Каррад мог подумать, что я когда-нибудь прощу…

– Каррад использовал Гесте не просто так, Джорон. Не сомневаюсь, что позднее он принесет свои извинения, скажет, что она действовала по собственной инициативе. Он всегда хорошо умел манипулировать людьми. – Джорон посмотрел на нее. – Такие люди, как Каррад и моя мать, Джорон, способны совершать ужасные поступки, потому что считают тех, чье положение ниже, фишками на доске, которые можно двигать в нужном им направлении ради исполнения собственных целей.

– Я и сам совершал ужасные поступки, – сказал Джорон.

– Я знаю, – возразила Миас.

– Ты не знаешь. – Он чувствовал, как его душит вина. Не только из-за Меванса. Из-за многих других. Динила, Куглина, и Дженнил, и каждого дитя палубы, погибшего от клинка, или болта, или несчастного случая. За всех тех, кто погиб только потому, что оказался не в том месте и не в то время. За сотни, возможно, тысячи невинных людей в Бернсхъюме, умерших от яда кейшана.

– Знаю, – возразила Миас, – конечно, я знаю. Мать все мне рассказала.

– Но многое сделано не ради долга или чести, – сказал он. – Я совершил ужасные поступки в ярости, в страхе или из-за того, что не знал, как поступить иначе. – Он обнаружил, что смотрит на нее сквозь бриллиантовый туман слез. – Я хотел тебя вернуть, чтобы ты объяснила, что мне делать дальше.

– Ну теперь я здесь, – сказала она, снова сжав его плечо.

– Ты бы не стала делать то, что сделал я, – проговорил он. – У тебя был бы план.

Миас улыбнулась ему.

– Как долго ты командовал моим флотом, Джорон? И ты до сих пор думаешь, будто я всегда знала, что делаю?

– Но ты…

– Опиралась на надежду и импровизацию, Джорон. Я старалась сделать максимум того, что можно в каждый конкретный момент.

Он встал и посмотрел на Миас, на повязку, закрывавшую пустую глазницу, на шрамы, опущенные плечи. Когда она снова заговорила, он услышал, как изменился ее голос, какой вред причинили ему крики во время пыток. Возможно, в ней произошли и другие изменения, которых он не видел.

– Ты Удачливая Миас, – сказал Джорон, – ведьма пролива Килхъюм, величайшая из всех существовавших супруг корабля.

Она посмотрела на него повлажневшим глазом, «возможно, она также могла вот-вот заплакать», – подумал Джорон.

– Ты ни разу не спросил, Джорон Твайнер, почему меня отправили на черный корабль. – Он подвинулся, давая ей сесть рядом, он не сомневался, что ей было больно стоять. Она вздохнула и опустилась на пол. – И я этому рада. Поначалу я бы никогда не ответила, а позднее не захотела бы. – Она рассмеялась. – Но ты, Джорон, сумел удержать очень высокий уровень командования.

– Я убивал тех, кто этого не заслуживал, – сказал он, слова вырвались из него, угрожая утопить в слезах, а когда Миас ему ответила, она снова была его супругой корабля, а не обычной женщиной.

Жесткая, чьи слова нельзя ставить под сомнение.

– Ты делал то, что представлялось тебе необходимым. Я не стану говорить, что согласна со всеми твоими решениями. И хорошо, что ты чувствуешь вину за многие вещи, Джорон, потому что супруга корабля, что не несет в себе столько же вины, сколько ее украшает безделушек, ничему за свою жизнь не научилась. – Ему хотелось ее прервать, сказать, что она ошибается, но он не осмелился. Сталь вновь вернулась в ее голос, пусть только на короткое время. – И если ты не веришь, что все мы совершали поступки, о которых жалели, то знай: меня отправили на черный корабль из-за того, что я сбежала.

Молчание.

– Сбежала? – Джорон не понимал.

Она кивнула.

– Я сбежала. Я развернула свой корабль и полетела прочь от врага.

– Нет, – сказал он.

– Отрицание не отменит этот поступок. – Миас смотрела на него, но находилась где-то очень далеко. В другом времени и другом месте. – Три двухреберных корабля Суровых островов возвращались после рейда. Стоял ясный день. Мы только что вышли из порта и в течение недели летели на восток – все мои ветрогоны находились в прекрасном состоянии. И день, и наша позиция – все было идеальным. Они не могли сбежать, и я приказала «Охотнику Старухи», самому знаменитому кораблю архипелага, преследовать «Ужас аракесиана». У нас имелись все преимущества. – Она облизнула губы и отвернулась. – Я часто вспоминаю тот день. Я говорила себе, что посмотрела на свою команду, подумала о предстоящей нам бойне и захотела их от нее избавить. Я убеждала себя, будто подумала, что даже в том случае, если мы победим в сражении, бо́льшая часть украденных детей на борту кораблей Суровых островов погибла бы во время схватки.

Я размышляла, и задавала вопросы, и придумывала множество оправданий. – Она посмотрела Джорону в глаза своим единственным глазом. – Но правда в том, Джорон, что я боялась за себя. Боялась боли, которую могла испытать, и смерти. В тот день мне показалось, что удача мне изменила и за моим рулевым веслом стояла Старуха. Я повернула свой могучий, великолепный корабль и сбежала.

– Миас… – начал он, но она подняла руку.

– Мне не нужна жалость или понимание. – Она встала. – Я хочу лишь, чтобы ты знал, что никто не идеален, у всех есть недостатки. Я устраивала рейды, и похищала детей, и без счета убивала невинных только потому, что они жили не по ту сторону Хребта Скирит. – Миас замолчала, собираясь с силами, словно стояла на корме корабля, который готовился принять удар сбоку. – И я струсила в решительный момент. – Она положила руку ему на плечо. – Я каждый день испытываю из-за этого стыд. Но не такой огромный, как за… – Она смолкла, собралась с духом и продолжала: – …то, что рассказала им про тебя и то, на что ты способен.

– Миас…

– Нет, – перебила она его, – не пытайся мне помочь. Джорон, нам не по силам изменить то, что мы сделали. Ты понимаешь? Мы лишь можем постараться совершать правильные поступки в будущем.

– А какие поступки являются правильными? – спросил он.

Миас пожала плечами.

– Я не уверена, что знаю. Но у меня было много времени для размышлений. Я понимаю, что творит Каррад, что делала моя мать и часть того, что совершал ты. И я. – Она подняла руку и коснулась повязки, скрывавшей утраченный глаз. – Я размышляла о том, как мы поступали с ветрогонами, и теперь знаю, что поступали плохо. Вот почему, Джорон Твайнер, вместо того чтобы пытаться всегда поступать правильно, мы должны сосредоточиться на том, чтобы не делать неправильных вещей, во всяком случае сейчас. Ты понимаешь?

Он кивнул.

– Да, супруга корабля, – сказал Джорон.

– Да. – Она прислонилась спиной к стене, и Джорон сел с ней рядом. – Я ненавижу ожидание. Как же хочется, чтобы они поторопились и доставили нас на корабль или сделали то, что планируют. Лучше движение и страдания, чем беспокойство о том, что может случиться.

Они довольно долго молча ждали, когда кто-нибудь за ними придет.

– Он не отпустит мою мать? – наконец спросила Миас.

В равной степени утверждение и вопрос.

– Нет, – ответил Джорон.