Ему ничего не оставалось, как идти за ней в глубины рудника, и он знал, что последует за Миас куда угодно – ведь она его супруга корабля.

В свете лампы он видел следы работ внутри горы, оставшиеся после многих лет добычи сланца для палуб костяных кораблей и камня для строительства домов. Пещеры Слейтхъюма оказались огромными, а гора над ними – лишь оболочкой, и по мере того как они продолжали спускаться вниз – четыре слабых огня едва освещали сотни и сотни ступеней, – Джорон ощутил благоговение перед тем, какая работа здесь проделана. Ведь прежде здесь был сплошной камень, но женщины и мужчины все изменили собственными руками и железными инструментами.

Чем дальше они спускались, тем более гнетущей становилась атмосфера. Джорон уловил странный звук – казалось, работали огромные легкие – вдох и выдох – и вспомнил Скалу Маклина, разрушенную кейшаном, который вырвался на свободу. Но то, что он слышал сейчас, не могло быть парой огромных легких. Слейтхъюм умер, он не пел.

– Насосы, – сказала Миас. – В рудниках всегда работают насосы.

Они продолжали спуск.

Все глубже.

И.

Глубже.

Затем за шумом насосов Джорон услышал новый звук. Он напомнил ему о ветре, вздыхающем в веревках корабля, – такой же скорбный, как установка крыльев посреди самой глубокой ночи, когда закрыт даже Слепой Глаз Скирит.

– Супруга корабля, – сказал он. Что-то в огромных давящих пространствах заставило его говорить шепотом, хотя он знал, что даже в том случае, если повысит голос, его все равно будет едва слышно. – Это голоса.

– Да, – ответила Миас. – Так и есть.

И вниз.

И вниз.

И глубже.

Пока они не нашли загоны.

В сырой и темной пещере находились загоны, вроде тех, где сидели ветрогоны в Бернсхъюме. Но в этих, освещенных мерцавшими факелами, не было ветрогонов или лишенных ветра, в них держали людей.

Тех, что совершили путешествие в трюмах коричневых кораблей и выжили: больные, у многих отсутствовали руки или ноги или имелись другие дефекты, которые указывали на то, что этим женщинам и мужчинам никогда не стать дарнами. Многих поразила гниль кейшана.

Джорон отвернулся.

Он почувствовал, как зачесались верхние части его предплечий.

Напротив загонов находилась пещера, перегороженная частоколом из джиона. Джорон отошел от загона, сражаясь с ужасом и отвращением – ведь это сделали другие люди; он задыхался от вони человеческого страдания. Затем он заглянул поверх джиона в пещеру: внутри находились лишенные ветра, которые жались друг к другу в максимальной удаленности от изгороди. Джорон отвернулся.

– Супруга корабля? – Голос был слабым, казалось, он принадлежал совсем сломленному существу. Но, когда женщина заговорила снова, ее переполняла радость, точно Яркий Глаз Скирит, поднимающийся над горизонтом. – Это супруга корабля, я знала, что она придет! – Тело прижалось к прутьям решетки.

Джорон был уверен, что рядом появятся другие, но все остальные, а их оказалось очень много, выглядели совершенно обессиленными. Они даже не подняли глаз. Миас подошла к изгороди, вглядываясь в изможденное лицо, и в свете факелов Джорон увидел, что она пытается узнать женщину, которая к ней обратилась.

– Но я не… – сказала она.

– О, вы меня не знаете, а я видела вас лишь издалека, – сказала она. – Когда-то я строила для гордых дарнов из Безопасной гавани. Теперь их больше нет. Они ушли первыми.

– Как тебя зовут, строительница? – мягко спросила Миас.

– Лавин, супруга корабля. Герат Лавин. – Казалось, она вот-вот заплачет. – Я даже не мечтала вас увидеть до того, как меня проведут в дверь.

– Дверь? – спросила Миас.

Лавин кивнула. Она была красивой женщиной, но сейчас ее волосы свалялись, а шрамы на животе от родов скрывала грязь.

– Там. – Она указала на дверь из вариска. – Те, кто проходят в нее, никогда не возвращаются. Я слышала, как наш надсмотрщик говорил о цистернах, но я не знаю, что это значит.

– Работа, которую их заставляли делать, довольно тяжелая, как нам удалось выяснить, – сказала Миас. – Лишь немногие способны долго ее выдерживать. Сейчас, Лавин, мне нужно уходить. Но я обещаю, что вернусь. – Она подняла руки и приблизила лицо к прутьям решетки. – Я обещаю, ты поняла? – Лавин кивнула. – А теперь, храбрая Лавин, сколько наших людей уцелело?

– Из Безопасной гавани? Возможно, около сотни, не больше. Мы были сильнее, поэтому смогли продержаться дольше, чем несчастные калеки, которых хватали на улицах Бернсхъюма и других островах. Сначала они забирали самых слабых, пока тех окончательно не оставили силы. – Миас попыталась улыбнуться. – Или тех, кто вызывал у них раздражение, – продолжала Лавин, – например, мою дочь, – она не могла молчать… – Лавин смолкла, и ее лицо исказилось от горя.

Джорон обнаружил, что его трясет от гнева и ужаса, – он представил, что здесь происходило. Забрать самых слабых и беспомощных и использовать их так подло и жестоко. Уничтожать семьи по частям. Если прежде у него и возникали сомнения относительно стремления Миас к переменам, то теперь, когда он увидел страдающих людей, ждущих смерти, они окончательно исчезли.

– Твоя дочь будет отомщена, – сказала Миас. – А потом едва слышно добавила: – Это дело рук Старухи.

– Нет, – возразила Лавин, – Старуха, Мать и Дева ни в чем не виноваты. Все, что творится здесь, делают женщины и мужчины.

Миас взяла руку Лавин сквозь прутья и крепко ее сжала. Между тем часть людей в загоне стали подходить к решетке, глядя на Миас широко раскрытыми глазами. Они больше походили на скелеты, чем на людей. Многие другие даже не пошевелились, и у Джорона появилась уверенность, в большей степени из-за запаха, что среди них немало трупов. На мгновение его отбросило в трюм корабля из коричневых костей, где все это началось. Вонь, грязь, нечеловеческие условия.

– Я скоро вернусь, – повторила Миас, отпустила руку Лавин и повернулась. – Пойдем, Джорон, пойдем, Нарза, Квелл. – Они услышали дрожь в ее голосе, Миас с трудом сдерживала ярость. – И обнажите ваши клинки. Если на острове есть те, кто больше других заслуживает встречи с ними, то они здесь. – Она вынула свой меч и указала на двери.

Они прошли через них.

Здесь пахло, как на улице мясников в Бернсхъюме, но этот запах сливался с удушающей вонью дыма и огня. Пространство оказалось огромным, но не походило на пещеру, а больше напоминало внутреннюю часть огромного жилища, высота которого в несколько раз превышала рост взрослой женщины. Часть помещения занимали три огромные каменные цистерны в три раза выше Джорона, почерневшие у основания от огня и серые наверху.

Джорон шагнул вперед, что-то захрустело у него под ногой – обломок вариска или джиона, решил он. Потом посмотрел вниз: нет, не вариск и не джион – кость. Она вывалилась из огромной кучи у стены, где лежали останки многих сотен людей: черепа, лопатки, бедренные кости.

– Миас, – сказал он, – что это? Они их даже не похоронили?

– Джорон, – ответила она и взяла его за руку. – Пойдем отсюда. Мертвым мы помочь не в силах. Давай поищем, не осталось ли тут живых. – Он молча последовал за ней.

Шум.

Голос.

Кто-то молил о пощаде. Затем голос смолк.

Знакомый скрип веревки и блоков.

Они обошли огромную цистерну и увидели сцену из кошмара.

Перед ними стояла Жрица Старухи в белоснежных одеждах, которые сияли в темноте. Она говорила негромко, называла имена трех богинь и просила их благосклонности, натягивая веревку.

– Дева смотрит на мою работу. Мать смотрит на мою работу. Старуха смотрит на мою работу. – Веревка скрипела на вороте.

Взгляд Джорона последовал за веревкой. От рук Жрицы Старухи к блоку, потом к высокому потолку, где веревка проходила через другой блок, и вниз, к висевшему на ней трупу, который вытащили из цистерны, из перерезанного горла капала кровь. На краю цистерны Джорон увидел двух мертвых лишенных ветра, истекавших кровью. У основания цистерны были сложены различные травы и растения. Некоторые порезаны и приготовлены на столе, другие заполняли лежавшие на полу мешки. Джорон не знал, что делать. Он молчал. И застыл на месте. Миас также замерла, глядя на чудовищную сцену, открывшуюся перед ней. Жрица Старухи продолжала тянуть веревку, словно не замечала их присутствия. Но, подняв труп, повернулась к ним.