Джорон почувствовал, что у него снова начала болеть спина.

– Где Анзир, хранитель палубы? – спросил курсер, и в его голосе загорелась искорка надежды.

Для Эйлерина Анзир представлялась скалой, могучей непобедимой воительницей. Но даже скалу вода со временем превращает в песок. Джорон почувствовал сильную боль.

– Она мертва, Эйлерин, ее убил Спракин.

– Но она была настоящим воином, а он…

– Подло, Эйлерин, – ответил ему Джорон и вдруг ощутил скорбь о большой молчаливой женщине, которая постоянно следовала за ним, но теперь к скорби присоединилась ненависть к Спракину. – Он нанес ей предательский удар в спину, когда она пыталась предупредить меня о мятеже.

– Я…

– Мы заставим его заплатить, – сказал он, прежде чем курсер успел задать трудный вопрос: «Как?»

Дверь распахнулась, и они утащили курсера наверх, снова оставив Джорона одного, в темноте, в компании с печалью и мечтами о мести, его единственными спутниками.

Когда они вернули Эйлерина, он был залит кровью и слезами. И вновь Джорону пришлось играть роль Руки Старухи и промыть лицо курсера. Сначала Эйлерин не отвечал на вопросы, но в заботливых руках товарища по несчастью начал говорить, и его тихий голос звучал, как ночные волны, накатывающие на длинный пляж.

– Я не знаю, как долго смогу продержаться, – сказал Эйлерин.

– Что ты имеешь в виду, Эйлерин? – спросил Джорон.

– Они не знают, что я делаю, но уверен, в чем-то меня подозревают. – Курсер всхлипнул, вытер слезы, и Джорон заметил, что одна рука крепко сжата в кулак, словно он в ней что-то держал. – Они угрожали… они угрожали…

Джорон положил руку на плечо курсера.

– Тебе не нужно говорить. Женщины и мужчины любят угрожать, они постоянно этим занимаются.

– Но действительно ли супруга корабля придет за нами, хранитель палубы?

– Да, – ответил он, и, к собственному удивлению, вдруг обнаружил, что верит самому себе. – Она вернется. Не знаю, как, но она это сделает. – Курсер кивнул. – Что ты держишь в руке, Эйлерин?

– Я… – Он почти со стыдом посмотрел на свой сжатый кулак. А затем курсер медленно его разжал. На ладони лежал маленький кусочек пергамента. – Я… не знаю, стоит ли отдавать его тебе.

– Почему? – спросил Джорон.

– Это от Динила. – Эйлерин протянул обрывок пергамента Джорону, и он развернул записку.

Он не сомневался, что она была от Динила, буквы налезали друг на друга, ведь Джорон отрубил ему руку, которой тот писал. Всего четыре слова, но кровь Джорона похолодела: «Я приду за тобой». Он содрогнулся. Джорон знал, какую ужасную боль один человек способен причинить другому и как долго это может продолжаться, если мучитель захочет.

– Да проклянет его Старуха, мне следовало отрубить ему голову, а не руку, – пробормотал Джорон.

– Что там написано? – спросил курсер.

– Они угрожают и мне, – сказал Джорон.

Его рука слегка дрожала, когда он складывал записку и прятал в карман, чтобы хоть чем-то заняться.

– Все так странно, хранитель палубы. Когда они меня избивали, было не слишком страшно. Меня пугает мысль о том, что я не выдержу. Сама мысль, что такое возможно.

– Да, так что давай не будем об этом думать, Эйлерин.

– Как? Как я могу не думать об их угрозах?

– Мы должны уйти в другие места, Эйлерин, – сказал Джорон.

– Как?

– Расскажи мне свою историю, – предложил Джорон. – Ты знаешь, как я попал на корабль. А мне ничего не известно о тебе или о других курсерах. Я горжусь тем, что способен определить преступника, человека, склонного к насилию, а ты мне кажешься совсем другим. Как получилось, что ты попал на «Дитя приливов»?

– Это не слишком захватывающая история, хранитель палубы, – ответил Эйлерин.

– Ну решать мне, курсер, – сказал Джорон.

– Я родилась одной из пяти, четвертой по счету, и отец сказал, что это самое счастливое число, ведь у моих сестер и братьев чего-то не хватало: ноги, руки или пальца, а я была почти идеальной, не считая небольшой кривизны ноги. Каждую ночь возлежания, когда отец укладывал меня спать, они отсылали старшего брата или сестру и говорили, как радуются за меня и считают, что если кто-то и сможет добраться до Жилища и стать дарном, так это я. Но когда они рассказывали, что происходило в такую ночь, о дикой страсти, которую ты разделяешь с другим человеком, а потом возвращались мои брат и сестра и делились своим опытом и надеждами произвести на свет здорового ребенка для Ста островов, я не ощущала такого же возбуждения, как они. Мне не хотелось делить что-то с кем-то другим. Я пыталась объяснить это своей семье. Отец меня бил, а мать стояла и смотрела, словно я заслужила каждый синяк. Хранитель палубы, я чувствовала себя такой чужой в своей семье, как ветрогон, и понимала, что всегда буду для них разочарованием.

За год до того, как я достигла возраста для первой ночи, я увидела первых курсеров, которые шеренгой шли по городу. Они не были цельными, чтобы стать дарном или избранником. Некоторые хромали, у других не хватало пальцев или рук, поэтому я поняла, что статус изгоя дарнов не станет для меня помехой. Они шли, и их сопровождала тишина. Так они и двигались, один за другим, склонив головы, спрятанные под белыми, совершенно белыми одеяниями, – и я подумала, что их послала сама богоптица.

Дело в том, что я выросла в шумном доме, где всегда звучали громкие голоса. Я никогда не слышала такой тишины, хранитель палубы, мне они показались волшебными существами. И я стала о них расспрашивать, но мой отец говорил только гадости. Называл ведьмами, злыми адептами темных практик, не женщинами и не мужчинами, существами, далекими от хороших людей. Я помню его слова, в точности как он их произносил. «Не женщины и не мужчины», и «существа, далекие от хороших людей». И я не могла не думать, что он имел в виду меня. В течение следующего года я старалась узнать все, что только можно, о курсерах – казалось, меня вела рука Девы. Они любили числа и карты, рисунки и тишину, все то, что доставляло мне удовольствие, в то время как мои сестры и братья бросались в объятия других людей.

Мой отец стал считать меня отшельницей, потому что я старалась использовать каждое мгновение для уединения и изучения погоды, течений и чисел. Но он ошибался, я никогда не стремилась к затворничеству, более того, мое одиночество уже тогда стало такой же тюрьмой, как этот карцер. Я просто хотела встретить людей, которые позволили бы мне быть такой, как я хочу. Курсеры оставались моей мечтой, и я говорила о них так часто, что отец запретил мне их упоминать. По мере того как приближался день моей первой ночи, я испытывала все более сильный страх, мне казалось, что родители меня ненавидели за то, что я стала существом, которое они не понимали.

Они, мои сестры и братья, начали обращаться со мной жестоко. Все, за исключением старшего, Фуллера, который жил не в нашем доме, он работал сапожником. Всякий раз, когда у него получалось, он приносил мне все, что ему удавалось найти о погоде, море и навигации. Обрывки разговоров детей палубы, которые приходили в его мастерскую. Иногда он рассказывал, что меняет обувь на книги для меня, хотя мать отнимала их и продавала, когда находила.

Однажды отец сказал мне, что начал интересоваться курсерами, и мое сердце подпрыгнуло от радости. А потом он добавил с улыбкой, которую я никогда не забуду, что в курсеры берут лишь тех, кто даст клятву блюсти чистоту. И ни один курсер не может со страстью прикоснуться к другой женщине или мужчине и рассчитывать, что Мать будет петь ему во сне. Я задумалась: почему он подарил мне такие сведения? Потом он сел рядом со мной и взял за руку. Он стал нежным, каким не был много лет.

«После первой ночи, Эйлерин, ты забудешь свои глупости, – так начал он. – Ты наша главная надежда, ты ближе всех к идеалу. У тебя есть шанс выносить неиспорченного ребенка, и твоя семья от этого выиграет, сестры, мать, братья и я. – Я ничего не ответила, мне было нечего сказать. – Да, я знаю, что ты странно выглядишь, – продолжал он, – но не беспокойся, я говорил с детьми других людей. Я позаботился, чтобы ты не оказалась одинокой в первую ночь».