— Разрешит ли Ота ей жить? — спросил Маати.

— Спроси его, может ли он, — сказала Идаан. — Опыт показывает, что у меня и у него разные идеи о том, что такое милосердие.

В полдень они вернулись в лагерь. Лодку привязали к старому причалу, скользкому от плесени. Река пахла сильно и не слишком приятно. Две поисковые партии вернулись раньше них; Данат и один из стражников еще оставались в городе, но вскоре должны были вернуться. Ота, надевший платье из тонкого шелка под более толстое шерстяное, сидел за полевым столом, поставленным на набережной, и по памяти рисовал карту города. Пока Идаан рассказывала о том, что они нашли, Маати молча стоял рядом с ней. Он пытался представить себе, как просит Оту помиловать Ванджит. Если Маати сможет убедить ее восстановить зрение всем, кого она ослепила, и освободить андата, станет ли Ота соблюдать соглашение Идаан? Или, говоря по-другому, если Маати не смог спасти мир, сможет ли он, по меньшей мере, спасти эту девушку?

Он не спросил, и Идаан тоже не стала поднимать тему.

После того, как вернулись Данат и стражник, они все съели простую еду — хлеб и сушеные яблоки. Данат, Ота и капитан стражников обсудили нарисованную Отой карту, планируя послеобеденные поиски. Идаан сидела с Аной; их смех казался неуместным в мрачной атмосфере лагеря. Эя сидела в одиночестве у края воды, повернув лицо к солнцу. Маати подошел и сел рядом с ней.

— Ты пил утром свой чай? — спросила она.

— Да, — обидчиво солгал он.

— Ты должен, — сказала она. Маати пожал плечами и бросил в воду последний огрызок сушеного яблока. Какое-то время он плавал на поверхности, его бледная мякоть выглядела почти белой в темной воде. Потом снизу поднялась голова черепахи и укусила его. Эя вытянула руку, ладонью вверх, и поманила пальцами. Маати смутно застыдился облегчению, которое он почувствовал, взяв ее руку.

— Ты была права, — признался Маати. — Я все еще хочу спасти Ванджит. Я знаю, что это невозможно. Я знаю, что не могу, но импульс постоянно возвращается.

— Я знаю, — сказала Эя. — Ты видишь вещи такими, какими предпочитаешь их видеть, а не такими, какие они есть. Это твой единственный порок.

— Единственный?

— Ну, это и еще ложь твоему целителю, — весело сказала Эя.

— Иногда я слишком много пью.

— Когда это было в последний раз?

Маати пожал плечами, улыбка коснулась его рта.

— Я действительно много пил, когда был моложе, — признался он. — Я бы и сейчас этим занимался, но слишком занят.

— Видишь? — сказала Эя. — Когда ты был моложе, у тебя было больше пороков. Сейчас ты стал старше и мудрее.

— Я так не думаю. Не думаю, что ты можешь упоминать меня и мудрость в одном ряду.

— Ты живой. И еще есть время. — Она помолчала, потом спросила: — Они найдут ее?

— Если Ота-кво прав, она тоже хочет быть найденной, — сказал Маати. — Но если она не хочет, мы можем спокойно ехать домой.

Эя кивнула. На мгновение она сильно сжала его руку, потом освободила и наморщила лоб, словно хотела что-то сказать, но передумала. «Не оставляй меня, — хотел сказать он. — Не уходи к Оте и не оставляй меня на самого себя. Или, еще хуже, только с Ванджит». Но, в конце концов, он предпочел промолчать.

После полудня он во второй раз пошел в город. На этот раз они распределили пути — на грубой карте были отмечены маршруты каждой пары. Маати пошел вместе с Данатом. Они должны были вернуться за три ладони до заката, если не найдут ничего важного. Маати принял указания Оты без возражений, хотя обида никуда не делась.

Воздух нагрелся, юноша шел быстро, и Маати почувствовал, что потеет. На этот раз они двигались по улицам поменьше и тем узким переулкам, которые природа еще не задушила. Птицы, казалось, следовали за ними, хотя, скорее всего, это только казалось, потому что птицы были везде. Не было ни следы ни Ванджит, ни Ясности-Зрения, только еноты, лисы, мыши, охотящиеся коты и одичавшие собаки на берегах и выдры в каналах. Они прошли не больше трети длинной запутанной петли, предназначенной для них, когда Маати попросил о передышке. Он сел на каменную скамью, опустил голову на руки и стал ждать, когда дыхание успокоится. Данат ходил вокруг, хмуро поглядывая на кусты.

Маати пришло в голову, что мальчику столько же лет, сколько было Оте в Сарайкете. Не такой широкоплечий, как Ота, которого тогда звали Итани Нойгу и который работал грузчиком на набережной. Самому Маати, который был на четыре года младше императора, едва исполнилось шестнадцать, когда он приехал, чтобы учиться у Хешая и Бессемянного. Моложе, чем Ана Дасин сейчас. Трудно себе представить, что он был так молод.

— Я хочу поздравить тебя, — сказал Маати. — Кажется, Ана-тя — хорошая женщина.

Данат остановился. Отблеск отцовского гнева окрасил лицо мальчика, но не более того.

— Не думаю, что вас радует союз с Гальтом, — ответил он.

— Ты прав, — сказал Маати, — но у меня слишком большой опыт потерь во всем, что касается твоего отца, так что я научился быть великодушным.

Данат почти вздрогнул. Маати про себя удивился, какой нерв он задел, но не успел спросить, как с верхушек деревьев сорвалась стая птиц, более неистово-синих, чем когда-нибудь видел Маати, и кинулась вниз. Птицы кружились друг за другом — черные клювы, влажные глаза и крошечные язычки, розовые, как кончики пальцев. Встревоженный Маати закрыл глаза, а когда открыл их, Данат уже стоял перед ним на коленях. Лицо юноши превратилось в сеть крошечных линий, стало похоже на потрескавшуюся грязь на месте высохшей реки. Тонкие темные волоски поднимались из пор лица Даната. Данат мигнул, и его реснички сошлись вместе, переплетаясь или сжимая друг друга, как деревья в оползне. Маати опять закрыл глаза и прижал к ним ладони. Он мог видеть крошечные сосуды в каждом веке, ряд за рядом, почти до кожи.

— Маати-тя?

— Она увидела нас, — сказал Маати. — Она знает, что я здесь.

Несмотря на это знание, Маати потребовалось пол-ладони, чтобы найти ее. Он обшарил горизонт с востока на запад и обратно. Он оглядел полсотни крыш. Наконец он нашел ее около верхушки одного из дворцов хая Удуна, на балконе из золотого глазурованного кирпича. На таком расстоянии она казалась меньше песчинки, но он отлично видел ее. Волосы распущены, рукава платья порваны. Андат висел у нее на бедре, его черные голодные глаза глядели прямо на Маати. Ванджит кивнула и поставила андата на пол. Потом, медленно и небрежно, она приняла позу приветствия. Маати вернул его.

— Где? Где она? — спросил Данат. Маати не обратил на него внимание.

Ванжит сдвинула руки и тело в позу, которая упрекала и обвиняла. Маати заколебался. Он представлял себе тысячи сценариев встречи, но все они включали слова, которые он мог сказать, и то, что она скажет в ответ. Сначала ему захотелось извиниться, но что-то внутри сознания запротестовало. Ее лицо было маской уверенного в себе гнева, и, к собственному удивлению, он узнал выражение, которое сам надевал на себя в тысяче фантазий. В мечтах он с таким выражением разговаривал с Отой, и Ота просил у него прощения.

Он знал, почему его руки не приняли позу извинения — чей-то голос сказал ему в ухо не делать этого. Она здесь, что увидеть, как он унижается. «Сделай это сейчас, и тебе будет нечего предложить ей». Маати расправил плечи, поднял подбородок и принял позу, которая требовала аудиенции. В позе были нюансы — он не утверждал, что претендует на более высокое положение, как учитель к студенту, но и не обращался, как низший к высшему. Глаза Ванджит сузились. Маати ждал, затаив дыхание и охваченный беспокойством.

Ванджит приняла позу, обещавшую снисхождение к рабу или слуге. Маати не стал поправлять ее, но не стал и отвечать. Ванджит посмотрела вниз, словно андат что-то крикнул или, возможно, сказал, потом приняла позу формального приглашения, подходящего для званого ужина. Только тогда Маати согласился, после чего принял позу вопроса. Ванджит указала на балкон, потом сделала жест, подразумевавший интимность или одиночество.