Маати закусил губу и оглянулся, проверяя, не подслушивает ли их кто-нибудь. Вся комната была поглощена музыкой и танцами.

— Этот маленький, — еще тише сказал Маати, — не то, на что ты надеялась. Но следующего не будет.

Он мог бы ее ударить, в тем же успехом. Лицо Ванджит побелело и она вскочила так быстро, что скамья вылетела из-под нее. К тому времени, когда Маати сумел встать, она была уже на полдороге к двери, выходившей на конюшни и двор. Когда он догнал ее, они уже находились снаружи, на холоде. Тонкий туман размывал свет фонаря, висевшего над дверью постоялого дома.

— Ванджит! — крикнул Маати, и она повернулась, ее лицо превратилось в маску боли.

— Как вы могли сказать такое? Как вы могли сказать такое мне? — крикнула она. — Вы сделали для пленения не меньше, чем я. Вы так же отвечаете за него, как и я. Я предложила занять место Эи только потому, что кто-то должен, а не потому, что я хочу. Я люблю его. Он — мой мальчик, и я люблю его. Он — все, на что я надеялась. Все!

— Ванджит…

Она открыто заплакала, а потом жалобно проговорила высоким и тонким голосом:

— И он любит меня. Не имеет значения, что вы говорите, я знаю, что он любит меня. Он — мой мальчик, и он любит меня. Как можете вы думать, что я бы хотела второй шанс? Я предложила это только ради вас!

Он схватил ее за рукав, и она, визжа, отступила назад. Она попыталась вырваться, но он ей не дал.

— Послушай меня, — сурово сказал он. — Тебе не надо говорить, как глубоко ты…

Ванджит зарычала и оскалила зубы, как бойцовая собака. Она резко вырвалась. Маати споткнулся и упал. Встав, он услышал, как ее бегущие шаги тают в темноте. Туман так сгустился, что он не мог видеть собственную руку перед лицом.

Не считая того, конечно, что дело было не в тумане.

Он стоял, сердце билось, руки тряслись. Хриплые звуки танца шли сзади и слева. Эти плохо игравшие барабаны стали его путеводной звездой. Он повернулся и пошел к постоялому двору, медленно и осторожно. На каждом шагу грубая земля под ногами, песок и трава вели его под немного другим углом.

Он не должен был пытаться поймать ее. Она была вне себя. Он должен был разрешить ей уйти.

Он выругал себя за упрямство и ее за отсутствие контроля над собой. Барабаны уступили место флейте и негромко поющей певице. Вытянутые пальцы Маати коснулись грубых досок стены. Он оперся об нее, не зная, что делать дальше. Если он вернется в главный зал, его внезапный недуг привлечет всеобщее внимание к нему, к остальным, к Ванджит. Но что еще можно сделать? Он не сможет добраться до своей комнаты, не сможет найти убежище. Одежда промокла из-за тумана, дерево под ладонью было скользким. Он может остаться здесь, прижимаясь к стене так, словно подпирает ее, или куда-то уйти. Вот если бы он смог найти Эю…

Он начал перемещаться от двери, пядь за пядью. Он сможет пройти вдоль стены здания и найти помост. Если он подождет достаточно долго, Эя придет за ним и, в первую очередь, будет искать его именно там. Он попытался вспомнить, где начинаются и кончаются поручни помоста. Он там был несколько часов назад, но уже забыл детали.

Он запнулся о бревно и расцарапал колено, но не вскрикнул. Он почувствовал, что начал деревенеть от холода. Он добрался до угла и ступенек, которых не помнил. Перспектива сидеть в холоде на краю невидимого озера постепенно становилась все менее привлекательной. Он начал изобретать истории, которые могли бы скрыть его слепоту. Он может войти в общий зал, вскрикнуть и упасть. Если он сохранит глаза закрытыми, он сможет сделать вид, что потерял сознание. Тогда к нему приведут Эю.

Он ступил во что-то мокрое и мягкое, вроде грязи, и внезапно поднялась вонь, как из гниющих растений. Маати медленно поднял ногу, чтобы дать этой гадости стечь со своего сапога. В первый раз ему пришло в голову, что они сделали это — в точности это самое — со всем народом.

Сапог стал тяжелым и булькал, когда он наступал им на землю, но не скользил. Он пошел обратно, туда, где был. Он уже прошел полдороги, когда мир со щелчком встал на место. Его руки, серые и розовые, держались за сырое черное дерево. Тонкий туман даже не заслуживал упоминания. Он повернулся, и обнаружил Ванджит, сидевшую, скрестив ноги, на камнях двора. Темные глаза задумчиво смотрели на него. Он спросил себя, как долго она смотрит.

— Что вы сказали раньше? Это было неуместно, — сказала она твердым как камень голосом. И таким же непрощающим.

Маати принял позу, которая предлагала извинение, но настаивала на продолжении разговора. Ванджит по-прежнему задумчиво глядела на него.

— Я люблю Эю-тя, — сказала она и нахмурилась. — Я никогда, никогда не пожелаю ей зла. Предположить, что я желаю ей поражения, что хочу остаться единственным поэтом… это безумие. Меня очень задело, когда вы это сказали.

— Я никогда такого не говорил, — возразил Маати. — Я никогда не говорил ничего подобного. Если ты это услышала, значит здесь произошло что-то другое.

Ванджит подвинулась назад с выражением удивления и недоумения. Ее руки задвигались, складываясь в формальную позу, но так и не сделали ее. Из постоялого двора донесся крик. Музыка прекратилась. Ванджит встала, бормоча что-то жестокое и неприличное, но Маати уже шел к двери.

Большая комната потрясенно молчала, барабаны и флейта лежали на полу там, где упали. Женщина, которая кричала, сидела на стуле, прижав руки ко рту; на ее лице не было ни кровинки, глаза уставились на арку, ведущую в личные комнаты. Никто не говорил. В арке стоял Ясность-Зрения, держась руками за стену; внезапно крошечные бедра ужасно задрожали, она покачнулся, восстановился и опять потерял равновесие. Увидев Ванджит, он испустил громкий крик, взмахнул крошечными ручками и сел, внезапно и тяжело. Радость никогда не покидала его лицо.

— Это… — сказал чей-то голос, свитый из трепета и слез. — Это младенец.

И, будто слово прорвало плотину, в постоялый двор хлынул хаос. Ванджит бросилась вперед, низко опустив руки, чтобы поднять андата, и толпа хлынула вместе с ней. Воздух наполнил хор вопросов и криков. Маати тоже шагнул было вперед, но остановился. Более старый из барабанщиков появился из толпы и обнял его, в глазах мужчины стояли слезы радости.

Через толпу Маати заметил Эю, стоявшую в одиночестве с холодным выражением на лице. Маати отпрянул от улыбающегося барабанщика и пробился к ней. Он слышал, как позади говорила Ванджит, громко и быстро, но не мог разобрать слова. Слишком много голосов накладывалось один на другой.

— Похоже мы решили путешествовать с помпой, — сказала Эя, холодно и кисло.

— Приведи остальных, — сказал он. — Я приготовлю повозку. Мы можем уехать ночью.

— Ты думаешь, что сегодня кто-то будет спать? — спросила Эя. — Это же младенец. Полнокровный младенец, появившийся в городах, а Ванджит — его мать. Если бы сами боги сейчас вошли бы в дверь, им пришлось бы подождать, пока бы их заметили. Они подумают, что это сделала я. Целитель, который нашла способ делать женщин беременными. Они будут бегать за мной за собаки, у которых украли их кости.

— Мне очень жаль, — сказал Маати.

— Слово разнесется очень широко. Отец, безусловно, услышит его и погонится за нами.

— Почему ты так думаешь?

— Гальты ослепли, и он направился на запад. В Патай. В поисках меня.

— Он не может знать, что ты в это вовлечена, — сказал Маати.

— Конечно он знает, — возразила Эя. — Он, как и я, не тупица. Не думаю, что его остановит то, что никто не знал, кто мы и где были.

Ликующий круг разорвался, и появился, словно ниоткуда, хозяин постоялого двора с двумя бутылками вина в каждой руке. Ванджит подвели к стулу, стоявшему у очага. Ясность-Зрения, лежавший в ее руках, улыбался каждому, кто подходил ближе. Щеки Ванджит горели, но она казалась довольной. Гордой. Счастливой.

— Моя ошибка, — пробормотал Маати. — Я виноват в этом, как и во всем остальном. Я отвлек ее от андата. Тот получил больше свободы, когда она отвлеклась.