— Ты, я вижу, тоже был удивлен?

— Да, — признался Маати. — Когда вы ушли, я думал… все думали…

— О чем?

Маати набрал воздуха в грудь, сморщил лоб в попытке выразить домыслы и легенды, которые сам никогда не рассказывал. Ота-кво повлиял на его жизнь даже больше дая-кво и уж точно больше отца. Он представлял, как Ота основывает новый орден — мрачное, даже зловещее тайное общество, которое вступает в противостояние с даем-кво и его школой. Или пускается в морское путешествие, а может, попадает в гущу войны где-нибудь на Западе. Маати никогда бы в этом не признался, но был разочарован тем, в кого превратился его первый наставник — в простого обывателя.

— Я предполагал нечто иное, — ответил он, принимая неопределенную позу.

— Да и это было непросто. В первые месяцы я думал, помру с голода. Да, нас учили охоте и собирательству, но толку от этого оказалось немного. Когда я получил миску похлебки и пол-ломтя черствого хлеба за чистку курятника, то решил, что в жизни не ел ничего вкуснее.

Маати засмеялся. Ота улыбнулся и пожал плечами.

— А ты? — сменил он тему. — Селение дая-кво не обмануло твоих ожиданий?

— Пожалуй. Правда, там приходилось больше учиться, но это было нетрудно. Потому, что я видел смысл. Не просто сложности ради сложностей. Мы изучали старинные языки и наречия Империи. Истории андатов и тех, кто их воплотил, узы, которыми их связали. Как они освобождались. Я раньше не знал, насколько трудно поработить андата во второй раз. То есть все наслышаны о том, как некоторых пленяли и в третий, и в четвертый раз, но я не…

Ота рассмеялся — тепло, весело, но не насмешливо. Маати принял вопросительную позу. Ота жестом попросил извинения, едва не расплескав вино.

— Просто звучит так, будто тебе это нравилось, — сказал он.

— Так и было, — ответил Маати. — Меня это очень увлекло. Да и давалось неплохо. По крайней мере, учителя так считали. Хотя Хешай-кво меня немного озадачил.

— Как я?

— Нет, не так. И все же, Ота-кво, почему вы не пошли с даем-кво? Почему отказались?

— Потому, что они неправы, — ответил Ота. — И я не хотел в этом участвовать.

Маати нахмурился в пиалу. Темная глянцевая поверхность отразила его лицо.

— А если бы он предложил снова, вы поступили бы так же? — спросил Маати.

— Да.

— Даже если бы пришлось жить грузчиком?

Ота глубоко вздохнул, обернулся и сел на перила, вперив в Маати темный, тревожный взгляд. Его руки замерли на полупозе, которая, будь она закончена, могла бы означать обвинение, требование объясниться или вопрос.

— Неужели моя работа — преступление? — спросил Ота. — Сначала Лиат, теперь ты. Все об одном и том же. Я начал брошенным ребенком — ни семьи, ни друзей. Даже не смел называться своим именем. И посмотри, чего я достиг: у меня есть работа, друзья, любимая. Есть пища и кров. По ночам я могу слушать поэтов, философов или певцов, могу сходить в бани или чайную, выйти в море на паруснике. Неужели моя жизнь так плоха? Так ничтожна?

Маати удивился тому, с какой мукой это было сказано, если не с отчаянием. Ему показалось, что слова Оты предназначаются ему лишь наполовину.

— Конечно, нет, — подумав, сказал Маати. — Не все ценное обязано быть великим. Если вы послушались зова сердца, какая разница, кто что скажет?

— Может, и никакой, а может, огромная.

— Если вы уверены в себе, вряд ли, — ответил Маати.

— А есть такие, кто уверен в своем выборе? Ты, например, уверен?

— Нет, — признался Маати. Озвучить глубочайшее из сомнений вышло легче, чем он ожидал. Он ни разу не поделился им ни с кем в школе, даже с даем-кво. А уж Хешаю не скажет даже под страхом смерти. Ота — другое дело. — Но сделанного не воротишь. Я уже принял все свои решения. Осталось только проверить, хватит ли у меня твердости им следовать.

— Хватит, — успокоил его Ота.

— Сомневаюсь.

Молчание тянулось, как воск. Под террасой на улице взвизгнула и засмеялась женщина. Вдалеке в ответ залаяла собака. Маати поставил опустевшую — только осадок остался на дне — пиалу и прихлопнул комара. Ота рассеянно кивнул — скорее себе, чем Маати.

— Ну что ж, значит, ничего не поделаешь.

— Уже поздно, а мы оба пьяны, — произнес Маати. — Утром все покажется лучше. Вот увидите.

Ота взвесил сказанное, после чего принял позу согласия.

— Я рад, что нашел вас, — сказал Маати. — Наверное, так и должно было случиться.

— Может быть, — согласился Ота-кво.

— Вилсин-тя!

Эпани проговорил шепотом, но так настойчиво, что Марчат услышал его сквозь сон. Не успев как следует проснуться, он перекатился на бок и даже отбросил в сторону полог.

У постели стоял домоправитель, одной рукой запахивая халат. Лицо, озаренное свечой, было невесело.

— А? — буркнул Марчат, еще пытаясь вынырнуть из сонных глубин. — Что стряслось? Где пожар?

— Пожара нет, — ответил Эпани, пытаясь изобразить извинение свободной рукой. — Тут к вам пришли. Он ждет в комнате для особых встреч.

— Он? Кто «он»?

Эпани замялся.

— Оно…

До Марчата дошло, кого имеет в виду слуга, лишь через целый вздох. Потом он кивнул и дал знак принести платье, висящее у шкафа. Ночная свеча давно прогорела за половину — ночь близилась к рассвету, сумерки остались далеко позади. В доме не было слышно ни звука, кроме шороха одежд. Марчат подпоясался, причесал пятерней волосы и бороду, а затем повернулся к Эпани.

— Годится?

Тот принял позу одобрения.

— Вот и отлично, — сказал Марчат. — Принеси нам чего-нибудь выпить. Вина. Или чая.

— Думаете, стоит, Вилсин-тя?

Марчат умолк и задумался. С каждым мигом множились шансы кого-нибудь разбудить — кого-то помимо Эпани или Ошая. Во мраке его беспокойства сверкнула гневная искра: как только андат посмел вот так заявиться к нему, среди ночи? Вилсин отмахнулся.

— Обойдемся без напитков. Ступай спать. Забудь о том, что случилось. Тебе все снилось.

Эпани ушел. Марчат взял огарок ночной свечи и почти ощупью пошел в комнату для особых встреч. Из соображений скрытности она находилась рядом с его покоями. Окон в ней не было, единственная дверь открывалась в отдельную прихожую, так что находящийся внутри всегда слышал чье-либо приближение. Вилсин застал андата сидящим на столе гигантской птицей. Полы его одеяния растеклись вокруг, словно клякса.

— Что это ты удумал, Вилсин?

— Досмотреть сон, — отозвался Марчат, пряча страх под маской ярости. Черные глаза на бледном лице впились в гальта. Бессемянный склонил голову набок. В тишине только и слышалось, что дыхание Марчата. Из них двоих дышал он один.

— Может, скажешь, в чем дело? — произнес он. — И ноги прочь с моего стола. Тут тебе не чайная.

— С какой стати твой парень обхаживает моего? — процедил андат, пропуская замечание мимо ушей.

Марчат поставил перед собой свечу, выдвинул стул и сел.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь! — Он скрестил руки на груди. — Либо объяснись, либо иди других пугай. У меня завтра трудный день.

— Так ты не посылал своего человека развлекать ученика Хешая?

— Нет.

— Тогда почему он пришел?

Марчат прочел в лице андата недоверие. Возможно, ему просто померещилось. Тем не менее гальт выдвинул челюсть и подался вперед. Существо в человечьем обличье не шевельнулось.

— Понятия не имею, — отчеканил Марчат. — Хочешь — верь, хочешь — не верь. Мне начхать.

Бессемянный покосился куда-то вбок, словно прислушиваясь, потом выпрямил спину. Ярость в его голосе и лице растаяла, сменилась недоумением.

— Один твой грузчик сегодня заходил к Маати. Сказал, что они познакомились во дворце и договорились вместе погулять.

— Что ж, — отозвался Марчат. — Значит, они познакомились во дворце и договорились вместе погулять.

— Поэт и грузчик? — фыркнул Бессемянный. — Может, и высокородные утхайемки по ночам мечут кости в веселом квартале? Хешай, конечно, был рад. Не нравится мне все это, Вилсин.