— Ничего плохого не произошло, — сказал он. — Просто беспорядок. Я не хочу идти через большие залы.

— А что произошло?

— Я повстречал своего соперника, — сказал Данат. — Ханчата Дору.

— Кровь? Между вами кровь?

— Нет, — сказал Данат. — Ну, технически, да, я полагаю. Но нет.

Он сел за стол, на котором лежала брошенная Отой еда, графин с водой и фарфоровая пиала. Когда Ота сел, его мальчик смочил один из рукавов стал вытирать кровь с подбородка. Первый жестокий импульс Оты — защитить сына и наказать его противника — был безоружен этой улыбкой. Не побежден, но обезоружен.

— Он и Ана-тя шли по дорожке между дворцами и домом поэта, прямо перед прудом, — сказал Данат. — Мы перекинулись парой слов. Он возразил против нашего требования, что Ана-тя должна извиниться. Он считал, что я должен гордиться тем, что дышу тем же воздухом, что и его дорогой бурундук. Серьезно, папа. «Дорогой бурундук».

— Быть может так гальты выражают нежность, — сказал Ота, пытаясь подражать игривому тону сына.

Данат отмахнулся от этой мысли. Не слишком достойно, признался себе Ота, говорить так о всей культуре.

— Я сказал, у меня дело не нему, а к Ане-тя, — продолжил Данат. — Он начал декламировать что-то вроде стихов о том, что он и его любовь — одно целое. Ана-тя сказала ему прекратить, но он заревел еще громче.

— Как отреагировала Ана-тя?

Данат широко усмехнулся. На его зубах розовела кровь.

— Она казалась слегка смущенной. Я начал говорить с ней так, словно его не было. И…

Данат пожал плечами.

— Он ударил тебя?

— Может быть я его спровоцировал, — сказал Данат. — Немножко.

Ота откинулся назад, пораженный. Данат сложил руки в позу, объявляющую о победе в игре. Ота разрешил себе улыбнуться, но за улыбкой стояла печаль. Его сын больше не был больным слабым ребенком, которого он знал. Мальчик исчез. Его место занял молодой человек с тем же самым драчливым инстинктом, как и у любых молодых людей. От которого, когда-то, страдал сам Ота. Так легко забыть.

— Я приказал бросить его в камеру, — сказал Данат. — И приставил к нему стражника, на случай, если кто-нибудь захочет защитить мое оскверненное достоинство, убив его.

— Да, это все бы усложнило, — согласился Ота.

— Ана кричала все время, но она злилась как на Ханчат-тя, так и на меня. Как только я стал меньше походить на подмастерье публичного бойца после первой ночи в веселом квартале, я послал приглашение Ане-тя на официальный ужин, на котором мы могли бы обсудить ее неправильное понятие о нашем гостеприимстве. И потом я собираюсь встретиться с моей новой любовницей.

— Твоей новой любовницей?

— Шиия Радаани согласилась сыграть эту роль. Я думаю, что моя просьба ей польстила. Иссандра-тя непреклонна, как камень. Она утверждает, что мужчина только тогда кажется достойным, когда есть другая женщина, которая ему улыбается.

— Иссандра-тя — опасная женщина, — сказал Ота.

— Да, — согласился Данат.

Какое-то время они смеялись, вместе. Ота стал серьезным первым.

— Сработает ли это, как ты думаешь? — спросил он. — Это вообще возможно?

— Смогу ли я завоевать сердце Аны и заставить ее заявить об этом перед лицом сановников обоих империй, которых она ненавидит? — задумчиво спросил Данат. Он сказал это так, как сказала бы его мать. — Не знаю. И не могу сказать, что я почувствую, если это произойдет. Мы составили заговор против нее — я и ее собственная мать. Я чувствую, что меня надо осудить. Это не честно. И, тем не менее…

Данат тряхнул головой. Ота принял позу вопроса.

— Мне это нравится, — сказал Данат. — Что бы это ни говорило обо мне, я получил удар в зубы от гальтского парня и чувствую себя так, словно набрал очко в какой-то игре.

— Очень важной игре, — добавил Ота.

Данат встал. Он принял позу, которая обещала лучшее усилие, подходящую для юноши, соревнующимся со своим учителем, и ушел.

Ота мог помочь Данату несколькими путями, но сейчас не мог придумать, как именно. Возможно, он может оставить их обоих наедине. Ну, скажем, путешествие в Ялакет. Или… нет, там еще не выкорчеван заговор Обара. Тогда Сетани. Какое-нибудь длинное и тяжелое путешествие, и чтобы, когда они приедут, там было холодно. И не было ублюдка, который ударил его сына…

Ота закончил рыбу и рис и помедлил над последней пиалой с вином, глядя в маленький сад. Этот садик, подумал он, размером с огороженный двор постоялого двора, которым владела Киян до того, как стала его первой и единственной женой, а он — хаем Мати. Маленькое пространство, заполненное зелеными и белыми пятнами, полевками, шуршащими в низкой траве, и ветками с зябликами; тот дворик мог стать пространством его жизни.

Пока не появились гальты и не убили всех его обитателей, вместе с остальным Удуном.

Вместо дворика у него есть мир, или, по меньшей мере, большая его часть. И сын. И дочь, хотя она не слишком любит его. Прах Киян и память о ней. А мог бы быть только хорошенький маленький садик.

Когда Ота вернулся к ждавшим его просителям, его ум двигался в десяти направлениях сразу. Он постарался сосредоточиться на текущей работе, но она казалась тривиальной. Не имело значения, что судьба людей зависела от его решения. Не имело значения, что он был последним призывом к справедливости или, по меньшей мере, к миру. Или к милосердию. Справедливость, мир, милосердие, все они казались незначительными, когда речь шла о его долге. Долге перед Чабури-Тан и всеми остальными городами, перед Данатом, Эей и формой будущего. К тому времени, когда солнце утонуло в западных холмах, он почти забыл об Идаан.

Сестра ждала его в апартаментах, которые для нее нашел Синдзя. Она выглядела чужой среди широких арок и украшенных замысловатой резьбой каменных стен. Ладони толстые и мозолистые, лицо загрубело от солнца. Какая-то служанка принесла ей платье, скроенное из кремово-зеленого шелка. Ота посмотрел на ее темные глаза и спокойное, уравновешенное выражение лица. Он не мог забыть, как она холодно и расчетливо убивала людей. Но и он поступал так же.

— Идаан-тя, — сказал он, когда она встала. Ее руки сложились в официальное придворное приветствие, но, после десятка лет без практики, неуклюжее. Он вернул его.

— Ты принял решение, — сказала она.

— На самом деле, нет. Еще нет. Но, надеюсь, завтра приму. И я бы хотел, чтобы ты осталась до этого времени.

Глаза Идаан сузились, губы поджались. Оте захотелось отступить назад.

— Прости меня, высочайший, я не в том положении, чтобы спрашивать. Но неужели есть что-нибудь более важное, чем грядущее появление андата?

— Есть сотни неприятностей, которые более вероятны, — сказал Ота. — Маати может это сделать, но, скорее всего, у него не получится. Зато я знаю три — нет, четыре — неприятности, каждая из которых может уничтожить города Хайема. И у меня нет времени играть в «может быть».

После чего он собирался повернуться и уйти из ее комнат, но она заговорила резким голосом:

— Поэтому ты будешь ждать, когда это произойдет? Или в воздухе летает слишком много яблок, а ты только посредственный жонглер?

— Я не в настроении…

— Получить взбучку от женщины, которая дышит только потому, ты выбрал дать ей жить? Послушай самого себя. Ты говоришь как негодяй из детской сказки.

— Идаан-тя, — сказал он и только потом сообразил, что ему нечем продолжить.

— Я пришла рассказать тебе, что твой старый друг и враг использует богов, и не ради тебя. Происходит самое угрожающее, что я могу себе представить. И каков же твой ответ? Ты знал. Ты знал об этом много лет. Более того, зная, что он удвоил усилия, ты даже не потрудился обдумать дело до тех пор, пока не прочистил список аудиенций? За эти годы я много кем считала тебя, брат, но никогда не думала, что ты глупец.

Ота почувствовал, как в груди вскипела ярость, поднимаясь, как огненная волна, но она умерла, когда он услышал следующие слова сестры.

— Это вина, не так ли? — сказала она. Он не ответил, и она кивнула себе: — Ты не единственный, кто сделал это.