Лицо Киян посуровело. Лиат почувствовала, как ярость вздымается внутри, охватывает ее, как листок, брошенный в огонь. Гнев пожирал ее, придавал ей сил.

— Я не хотела обходить вас, будто хрупкую вещь. И вы знаете, что я не хотела, чтобы Найит…

— Не хотели думать, что он опасен для вашего драгоценного Даната? Или считать его угрозой для вашей семьи? Он и не был ей никогда. Я предлагала, чтобы он принял клеймо.

— Знаю. Ота говорил мне, — сказала Киян.

Но Лиат уже не слышала ее. Слова хлестали безудержно, точно кровь из глубокой раны.

— Я предлагала его увезти. Я не больше вас хотела, чтобы он боролся за трон. Никогда не стала бы рисковать его жизнью, а он никогда не поднял бы руки на Даната. Ни за что не тронул бы его. И никого не тронул бы. Это все случилось из-за вашего вечно скулящего, тщедушного сынка. Если бы у него хватило сил справиться с кашлем, Ота не возражал бы, чтобы Найит принял клеймо. А Найит никогда не полез бы в драку. Он не обидел ни одного ребенка. Он… он был…

Слезы хлынули снова. Лиат не могла предвидеть, чем все обернется. Не могла обещать, что Данат и Найит никогда не поднимут руки друг на друга, как того требовали традиции. Как знать, может, через много лет боги стравили бы их, точно бойцовых псов. Если бы мир остался прежним. Если бы ничего не изменилось. Рыдания сотрясали Лиат, словно ее рвало. Она не заметила, как оказалась в объятиях Киян, как вцепилась в мягкую шерстяную ткань ее халата. Эхо вторило ее крикам. Лиат стонала так, словно усилием воли хотела обрушить своды и похоронить всех под каменной толщей.

Что-то произошло со временем. Печаль, ярость и боль, настоящая, в сердце, владели ей целую вечность и один миг. Свечи прогорели на четверть, прежде чем буря в ее груди утихла и на Лиат снова навалилась усталость. Ей было стыдно видеть мокрое пятно, которое она оставила на плече у Киян, но когда она потянулась, чтобы смахнуть влагу, жена Оты взяла ее за руку. Лиат не противилась. Они сплели пальцы, как юные сплетницы на балу.

— Вы могли бы остаться в Мати, — сказала Киян.

— Нет. Не могла бы.

— Я только хотела сказать, что наши двери всегда для вас открыты. Что вы будете делать, когда придет оттепель?

— Поеду на юг. В Сарайкет. Посмотрю, что уцелело. Быть может, у меня еще остался внук. Вдруг еще не все потеряно. А если он жив, нельзя, чтобы он одновременно потерял отца и бабку.

— Найит был хорошим человеком.

— Ничего подобного. Он был очаровательным пройдохой, который сбежал от семьи и переспал с половиной девушек на пути от Сарайкета до Мати. Но я его любила.

— Он погиб, спасая моего сына. Он — герой.

— Мне это не поможет.

— Я знаю, — сказала Киян, и Лиат со слабым удивлением поняла, что улыбается.

— Вы ведь не хотите сказать мне, что все пройдет? — спросила она.

— Пройдет ли?

В подземельях Мати была своя погода, свои холодные и теплые ветра приносили влагу или сушь. Иногда в тишине Лиат слышала их, словно дыхание. Словно долгий, тихий, бесконечный вздох.

— Я всегда буду о нем горевать, — сказала она. — Я хочу, чтобы он был жив.

Киян кивнула и села рядом, чтобы остаться с ней еще на одну ночь, пока на земле осень уступала место зиме, а та медленно катилась навстречу теплым дням. Мир менялся.

— Ваш сын болен?

В первый миг Оте, не думая, захотелось ответить: нет. Низенький и ничем не примечательный Баласар Джайс, едва начав говорить, завоевывал собеседника теплотой, обаянием и тонкой иронией. Он стал причиной всех бед. Тысячи людей, которые прошлой весной еще были живы, погибли или попали в рабство по его вине. Ота не хотел обсуждать Даната с этим человеком, потому что он был гальтом. Врагом.

А потом, без всякого повода, ему захотелось открыть Баласару правду, потому что за несколько дней, которые прошли после примирения, он успел проникнуться к генералу симпатией.

— Он кашляет, — ответил Ота. — Уже давно, хотя в последнее время ему стало легче. Мы надеялись, что все прошло, но…

Он принял позу, выражая сожаление и бессилие перед волей богов. Похоже, Баласар его понял.

— В моем войске есть лекари. — Он повел рукой в сторону широкой и темной каменной арки, которая вела из сводчатого зала, в котором они встретились, к южным тоннелям, где разместили гальтов. — Правда, им чаще приходится пришивать пальцы, но, может быть, они помогут и с кашлем.

Ота заколебался. Прежняя скованность вернулась, и все же он заставил себя улыбнуться.

— Благодарю, — сказал он, не соглашаясь и не отказываясь.

Гальт пожал плечами.

— Как поживает Синдзя? — спросил он.

— Шлет вам поклон, — сказал Ота. — Он решил, что ему лучше не появляться. Во избежание последствий.

— И правильно сделал. Уж в чем, а в уме ему не откажешь.

— Как ваши люди? Устроились?

— Да, но места еле хватило. У нас впереди немало бед. Одними словами вражду не остановишь. Люди друг друга ненавидят. У них горе, а тот, кому горько, легко теряет голову. Будут драки.

— Знаю, — кивнул Ота. — Постараемся сделать так, чтобы они пореже встречались. Я уже принял меры.

— Я тоже. Думаю, сообща мы сможем предотвратить беспорядки. По крайней мере, до весны.

— А потом?

Гальт вздохнул и кивнул, как будто соглашался с вопросом. Он обвел взглядом стены, выложенные голубыми с золотом плитками. Ота сделал жест, и юный слуга бросился к ним из тени и налил еще чаю каждому в пиалу. Баласар улыбнулся ему, и мальчишка тоже ответил улыбкой. Баласар взял пиалу и подул, остужая горячий напиток.

— Я не могу ручаться, что Верховный Совет не нападет на вас опять. Я их военачальник только на этот сезон. Армия мне не принадлежит. И притом… поход закончился тем, что все мужчины с правом голоса лишились возможности иметь детей. Сомневаюсь, что они прислушаются к моим словам.

Ота изобразил жест согласия.

— Вас ожидает эпоха войн, — продолжал Баласар. — Хайем — по-прежнему одно из богатейших государств мира, взгляды к нему так и тянутся. Если даже Гальт не придет, остаются Эймон, Эдденси, западники. Пираты Обара и Бакты.

— Я придумаю, что делать с этой бедой. И с другими тоже, — ответил Ота с уверенностью, которой не чувствовал.

Баласар не стал продолжать разговор. Они помолчали. Ота наконец решился задать вопрос, который его давно интересовал.

— Куда отправитесь потом? В Гальт?

— Да, — ответил Баласар. — Я вернусь, хотя задерживаться там мне не стоит. Я не знаю, высочайший. У меня были планы, но ни в один из них не входило стать предметом ненависти и презрения. Полагаю, мне придется строить новые. Что бы вы сделали, если бы завершили работу всей своей жизни?

— Не знаю, — пожал плечами Ота.

Баласар рассмеялся.

— И никогда не узнаете, Император. У вас впереди слишком много дел. Такова уж ваша судьба. — Взгляд гальта приугас, в уголки глаз прокралась грусть. — Есть судьбы и похуже.

Ота пригубил чай. Вкус был совершенный, не слабый, но и не слишком крепкий. Прежде чем выпить, Баласар поднял свою пиалу в знак уважения.

— Ну что, теперь осталось разобраться с книгами, — сказал Ота.

— Да, я тоже об этом вспомнил. Я боялся, вы передумаете. Это кощунство — сжечь библиотеку.

Ота вспомнил ледяные глаза Неплодной, хищную улыбку на женских губах, ее голос; ряды коек в палатах лекарей и стенающих от невыносимой муки женщин. Воспоминание задержалось на вдох и ушло.

— Есть кое-что и похуже, — ответил он.

Оба встали. Их люди выступили из ниш в стенах зала и со стороны арки. Суровые воины юга и утхайемцы севера в струящихся шелках. Ота поднял руки, повелевая слушать его приказ, и отправил слуг вперед, чтобы те подготовили все к их приходу.

Печи находились близко от поверхности земли, в той часта города, где их легко было отрезать от остальных кварталов, если бы огонь каким-то образом вырвался из своего узилища. Жерла дышали нестерпимым жаром и дымом. Их рев напоминал грохот водопадов. Ота привел Баласара и его людей к огромным решеткам, на которых лежали свитки и рукописи. История поколений. Философские трактаты, созданные умами, которые ушли в небытие тысячи лет назад. Древние карты, созданные до основания Первой Империи. Уцелевшие хроники войн, которые закончились еще до пленения первого андата. Перед Отой лежала его история, культура, память о событиях, которые сделали мир таким, какой он есть. Пламя гудело, взметалось вверх.