Хай Сетани стоял возле статуи высотой в человеческий рост — бронзовой женщины, раскрывшей орлиные крылья. Он был моложе Оты лет на пять, седина лишь немного тронула черные, как ночь, волосы. Он скользнул взглядом по Оте, ничем не выдав своих мыслей. Ота на мгновение смутился, вспомнив о грязной дорожной одежде и многодневной щетине, неровной, будто траченной молью. Он изобразил позу приветствия, как равный перед равным. Хай Сетани, поколебавшись мгновение, ответил такой же. Вероятно, за долгие годы еще никто не подходил к нему вот так, запросто.

— Советники передали мне ваше предложение, мой друг Мати, — сказал хай. — Должен заметить, оно меня удивило. Неужели вы и правда считаете, что мы покинем город без боя?

— Вы проиграете.

— В моем городе пятьдесят тысяч жителей, а у ваших захватчиков в лучшем случае пять.

— Зато они воины и знают свое ремесло. У вас получится их задержать, но не остановить.

Хай Сетани сел, скрестив ноги. На губах у него заиграла усмешка.

— Считаете, раз уж вы проиграли, теперь никто не сможет победить?

— Я считаю, что если бы у нас был сезон или два, чтобы создать армию, тогда мы сумели бы им противостоять. Заплатили бы наемникам, обучили людей, обнесли крепостной стеной хотя бы внутреннюю часть города. Вот тогда у нас появилась бы надежда. Сейчас — нет ни малейшей. Я видел, что они сделали с селением дая-кво. Я получил вести из Ялакета. Амнат-Тан падет, если еще не пал. А затем они явятся сюда. У вас пятьдесят тысяч? Это считая больных, старых и малых, которые не могут удержать меч. У вас нет ни оружия, ни доспехов, ни опыта. Для вас мое предложение — лучший выход.

Долгими ночами по пути на север он вел этот спор сам с собой. Силой оружия гальтов было не одолеть. Слабая, но единственная надежда заключалась в том, чтобы замедлить ход вражеского войска и дождаться зимы, когда поля оденутся панцирем льда, когда ночи принесут смертоносный холод, которого не выдержит ни одно войско в мире. Тогда у поэтов появится время сотворить маленькое чудо, пленить андата и спасти их всех. Ота обдумывал свой план, покачиваясь в седле, сидя ночью у дымящихся жаровен, и мало-помалу начал верить, что сумеет выиграть отсрочку. Осталось лишь убедить в этом хая Сетани.

— Если вы приведете своих людей в Мати, у нас будет вдвое больше воинов, чтобы сразиться с гальтами. А если вы поступите с углем и пищей, как я предложил, им и добраться до нас будет нелегко.

— Значит, Сетани падет без сопротивления? Повалимся на спину, как шлюха из веселого квартала. Просто жертвовать моим городом, не правда ли?

— Сейчас каждый шаг дается тяжело. А что до простоты, то да, тут все очень просто. Соберите все припасы, которые сможете унести. Остальное сожгите. Смешайте мягкий уголь с твердым, чтобы у гальтских телег плавились печи. Дайте мне пять сотен лучших людей. А я взамен предоставлю вам библиотеку Мати. Мои два поэта вместе с вашим…

— У меня его нет.

Ота изобразил вопрос.

— Он погиб полмесяца назад, пытаясь вернуть андата. Все тело превратилось в сплошной синяк, а кости оказались раздроблены. Поэта больше нет. Все, что у меня осталось, — это город, и я не отдам его просто так!

Хай Сетани сорвался на крик. Его лицо побагровело от ярости. От страха. Сейчас Ота не мог ничего поделать, однако благородное ремесло многому его научило. Он знал о переговорах больше, чем любой хай. Ота кивнул и принял позу, давая понять, что разговор завершен.

— Останетесь в городе, — продолжил хай, не обратив на это внимания. — Мы встретим гальтов здесь, в Сетани. Мы победим.

— Проиграете, — сказал Ота. — А я со своими людьми уеду на рассвете.

Хай Сетани тяжело дышал, будто после бега. Ота изобразил позу прощания, развернулся и широким шагом покинул сад. На востоке горизонт затянули тучи. В воздухе повис запах дождя. Ота направился в свои покои. Следом за ним шли его воины и слуги. Утхайемцы Сетани провожали небольшую процессию любопытными взглядами. Когда еще им довелось бы увидеть хая с походкой завзятого наездника в сопровождении свиты, больше напоминающей банду наемников, чем придворных. Ота подозревал, что этот, пусть не заслуженный, но воинственный вид, сыграет ему на руку. Он напустил на себя суровый вид, подражая Синдзе.

Когда Ота вошел в главный зал дворца, отведенного для гостей, он застал там Ашуа Радаани, который разговаривал с кузнецом Саей. Война и лишения, общий враг, уважение к знаниям и опыту собеседника превратили их почти что в друзей. Оба встали и приветствовали хая почтительными позами. Ота лишь махнул им рукой. Он сел на кушетку возле очага и послал слугу за чаем и какой-нибудь едой.

— Он вас не послушал, — предположил Радаани.

— Не послушал, но это еще ничего не значит. У него хватает ума опасаться гальтов. Это хорошо. Я-то боялся, что он окажется слишком самонадеянным. Их поэт умер. Хотел вернуть андата и поплатился за это.

Радаани вздохнул.

— Он согласился с вашим планом, высочайший, — спросил Сая.

— Нет. Он уверен, что Сетани выстоит. Я сказал, что мы уедем с ним или без него. Как прошла охота, Ашуа-тя?

Радаани подался вперед. С тех пор, как он уехал из Мати, черты его лица стали резче; кольцо, которое он крутил на пальце, теперь было ему великовато.

— Придворные напуганы, — ответил он. — Здесь есть люди, бежавшие из Ялакета, а их рассказы… Либо слухи преувеличивают, либо там произошло что-то ужасное. Из Амнат-Тана за последние два дня не прибыло ни одного посыльного.

— Это плохо. Как думаете, есть ли у нас время?

— Не знаю. — Ашуа хотел сказать что-то еще, но в конце концов лишь покачал головой.

— Готовьте людей. Дадим Сетани еще день, чтобы одуматься, а потом — домой. Может, еще успеем разобрать участок дороги. Хотя бы задержим гальтов, если не сможем сделать все, что собирались.

— А что с книгами? — спросил Сая. — Если поэт умер, им они ни к чему. А нашим пригодятся.

— Я спрошу, — ответил Ота. — Если повезет, у нас будут и книги, и люди, и припасы.

— Но ведь хай вам отказал, высочайший, — удивился кузнец.

Ота с улыбкой покачал головой. Только сейчас, когда он улучил момент, чтобы отдохнуть, на него навалилась усталость. Он попытался вспомнить, сколько дней встречал и провожал солнце, качаясь в седле. Ему казалось, всю жизнь. Он помнил, каким уехал из Мати спасать дая-кво, но теперь чувствовал, что это был кто-то другой. Он изменился. Его сердце по-прежнему щемило, когда он вспоминал о Киян, Данате и Эе. И тревога накануне грядущей борьбы не стала меньше. Но все-таки он был уже не тот, что раньше. Более того, к своему удивлению и беспокойству, Ота понял, что не чувствует в этом ничего странного.

— Высочайший? — повторил Сая.

— Уйти с переговоров — еще не значит закончить их. Хай Сетани разрывается между растерянностью и гордостью, однако он далеко не глуп. Он хочет с нами согласиться. Просто еще не знает, как это сделать.

— Вы говорите так, будто знаете наверняка, — заметил Сая.

Ота задумался.

— Если бы после той битвы ко мне кто-то пришел и сказал, что знает, как поступить и возьмет на себя ответственность, я бы согласился. Именно это я и предложил. Хай пошлет за мной сегодня же вечером.

Ота ошибался. Хай Сетани прислал к нему слугу только наутро. Глаза у правителя Сетани были красными, лицо осунулось из-за переутомления и тревог. Вряд ли хаю удалось заснуть после их вчерашнего разговора, да и в предыдущие ночи. Ставни широких окон были открыты. Снаружи занималось холодное серое утро. Небо пряталось за тучами, которые лежали так низко, что казалось, будто воробей в полете может коснуться их крыльями. Ота сидел на диване с роскошной бархатной обивкой, расшитой серебром и крошечными жемчужинами, но при этом пропахшей пылью и ветхостью. Самый могущественный человек Сетани расположился напротив него, на таком же. Уже одно это было уступкой. Ота не преминул ее заметить, однако не подал и вида.

Хай Сетани жестом приказал слугам оставить их наедине. По их растерянным и нерешительным лицам Ота понял, что раньше такого не случалось: некоторые люди чувствовали себя гораздо уверенней под пристальными взглядами окружающих.