Пустыня снилась ему не в первый раз. Он снова ощутил беспощадный жар, боль от ремней, впившихся в кожу. Вместо книг в сумке лежал пепел, но их тяжесть не стала меньше. Позади шли не только Юстин и Коул. Все — Бэс, Маярсин, Малыш Отт и остальные. Мертвецы следовали за ним, и он знал, что они больше не друзья и не враги. Они пришли, чтобы наблюдать за ним, чтобы посмотреть, чего он достиг ценой их крови. Они стали его судьями. Как это всегда случалось, он не мог говорить: в горле стоял ком. Не мог повернуться, чтобы взглянуть на умерших. Только чувствовал их присутствие.

На этот раз мертвых прибавилось. К тем, кто погиб в пустыне, присоединились другие. Воины и простые горожане, все выстроились за ним, желая видеть, чем он оправдает их жертвы и свою гордыню. За Баласаром шла целая толпа.

Он проснулся у себя в шатре. Во рту пересохло так, что язык прилип к небу. До рассвета было далеко. Баласар хлебнул воды из фляжки, стоявшей возле постели, натянул рубаху и холщовые штаны и вышел наружу, чтобы облегчиться. Войско только-только начало просыпаться. Баласар жадно вдохнул теплый и влажный речной воздух. Ему подумалось, что весь мир — деревья, травы, посеребренные луной облака — замер в тревожном ожидании. До Удуна, стоявшего дальше по реке, две недели пути. К концу месяца умрет еще один поэт, сгорит еще одна библиотека, падет еще один город.

Как он и предполагал, до сих пор война шла легко, но все же немного затягивалась. В Нантани он почти никого не потерял. Предместья, которые встречались им по пути на север, успевали опустеть задолго до их приближения. Мужчины, женщины, дети, животные — все разбегались перед войском, как разлетаются сухие листья с первыми порывами урагана. Баласар сделал только один просчет — слишком понадеялся на паровые телеги. Два котла все-таки успели взорваться из-за тряски на ухабах, прежде чем он приказал охладить их и тянуть за собой. Пятеро воинов погибли сразу, пятнадцать обварились кипятком так, что пришлось отправить их обратно в Нантани. А еще им не удавалось как следует пополнить припасы. Прежде чем сбежать, жители предместий жгли все, что могло пригодиться Баласару и его людям. Хорошо, что в окрестных лесах водилось полно оленей и прочей дичи. Этого хватало, чтобы прокормиться, пока войско не дойдет до следующего города.

Небо на востоке посветлело. Баласар облачился в одежды полководца и направился в лагерь. Повара уже разожгли костры. Пахло жженой травой и горящим деревом, углем, который позаимствовали у самоходных телег, топленым жиром, пшеничными лепешками и каффе. Баласар улыбкой приветствовал воинов: командиров, пехотинцев, лучников и возниц.

Одним он кивал с одобрением, на других мельком бросал хмурый взгляд. Возле одного из костров его угостили половиной пшеничной лепешки. Баласар присел на корточки у огня, подул на нее, чтобы остудить, и съел. Он сделал богачом каждого из своих людей. Знал, что каждый пойдет с ним в бой, и надеялся, что лишь немногие встанут у него за спиной во сне.

Шатры Синдзи Аютани находились в самой середине лагеря, но стояли отдельно, словно квартал уроженцев Бакты в Актоне. Это был город в городе, лагерь посреди лагеря. Здесь Баласара ждал не такой теплый прием. К уважению, которое он видел в миндалевидных глазах наемников, примешивался страх. А может, и ненависть. И все-таки уважение в них было. Он в этом не сомневался.

Синдзя в одних штанах, без рубахи, сидел на бревне, держа кусок серебряного зеркала в одной руке и кинжал — в другой. Когда Баласар подошел ближе, наемник поднял глаза, отдал ему честь и продолжил бриться. Баласар присел рядом.

— Скоро снимаемся с лагеря, — сказал он. — Сегодня мне нужно десять из ваших людей. Поедут с отрядом в дозор.

— Думаете, будет кого допросить? — спросил Синдзя без всякого намека на ехидство.

— В такой близости от реки — вполне возможно.

— Они знают, что мы идем. Беженцы идут быстрее войска. О гибели Нантани тут узнали две или три недели назад.

— Что ж, тогда они могут послать кого-то на переговоры.

Приставив лезвие к горлу, Синдзя промолчал. Видимо, обдумывал его слова. На руках и груди наемника белели длинные полоски шрамов.

— Хотите, чтобы я тоже поехал? Или мне остаться в лагере?

— Останьтесь. Но те, кого пошлете с отрядом, должны хорошо говорить на гальтском. Я не хочу пропустить важные сведения.

— Хорошо, — кивнул Синдзя, снова поднимая лезвие.

Баласар хотел еще что-то сказать, но вдруг услышал, что его зовут. К нему бежал мальчишка лет четырнадцати, одетый в цвета второго легиона. Он запыхался, лицо раскраснелось. Баласар встал, заметив краем глаза, что Синдзя отложил кинжал и зеркало и потянулся за рубахой. Мальчишка отдал честь.

— Генерал Джайс, — произнес он, запинаясь и тяжело дыша. — Я от командира Тевора. Мы потеряли отряд охотников.

— И что же? Теперь пускай догоняют. На поиски у нас нет времени.

— Генерал, они не потерялись. Их убили.

В этом было что-то до странности знакомое. Баласар вспомнил сон. Другие воины. Вот откуда они появились!

— Веди, — сказал он.

Засаду устроили на прогалине. К ней вели оленьи следы. Из нескольких тел торчали арбалетные стрелы. Остальных сразили удары мечей и топоров. С мертвых сняли одежду и доспехи. Забрали оружие. Расхаживая по низенькой, объеденной оленями травке, Баласар вглядывался в лицо каждого из погибших.

В песнях и сказаниях говорилось, что воины умирают с боевым кличем на устах, но почему-то мертвые, которых доводилось видеть Баласару, всегда выглядели умиротворенно. Какая бы страшная гибель их не настигала, тела под конец сдавались. Вот и теперь покой в застывших глазах его людей говорил, что их долг на земле уже исполнен. Смерть, как игрок, с которым он устроил партию в хет, сделала свой ход и откинулась в кресле, ожидая, как он теперь поступит.

— Других трупов не было? — спросил Баласар.

Тевор, стоявший рядом, покачал косматой головой.

— По всему видно, что наши ребята хорошенько их потрепали. Но те своих мертвецов унесли. Они не спешили, генерал. Вон у того, видите, ожоги, а на запястьях следы от веревки. Скорей всего, его пытали.

Синдзя присел возле одного из убитых и потрогал его раны, будто хотел убедиться, что они настоящие.

— У меня в отряде есть жрец, — сказал Тевор. — Один из лучников. Он может почитать, что нужно по обряду. Мы их похороним тут, а завтра догоним войско.

— Мы возьмем их с собой, — отрезал Баласар.

— Генерал?

— Нужна телега и лошадь. Провезите их через весь лагерь. Пусть каждый видит. Потом засыпьте тела пеплом и оберните в полотно. Похороним их на развалинах Удуна, а над могилой поставим копье с черепом хая.

Тевор отдал ему честь. В глазах старика заблестели слезы. Развернувшись к своим воинам, он обрушил на них град отрывистых приказов. Синдзя стоял, медленно потирая руки. На тыльной стороне его ладони темнела засохшая кровь. Баласар заметил, что наемник не одобряет его решения. Однако они не сказали друг другу ни слова.

Баласар не ошибся: довольство и лень мигом исчезли. Воины быстро свернули шатры, нагрузили повозки и выступили в поход. Шагали быстро, каждый спешил как можно скорее добраться до Удуна. Три командира попросили разрешения послать отряды вперед. На охоту. Вот только охотиться на простую дичь они не собирались. Баласар каждому дал свое благословение. Сон о пустыне больше не повторился, но полководец был уверен, что видел его не последний раз.

В эти дни он часто вспоминал Юстина. Где-то на юге горел или уже догорал разрушенный Патай. Скоро должна была пасть, а может, уже пала школа маленьких поэтов. Где-то там, среди пожарищ, воевал Юстин. У Баласара не было недостатка в собеседниках. Но что бы он ни делал — разговаривал, строил планы или учил воинов достойным примером, — он постоянно чувствовал, как не хватает ему скептицизма и вечных придирок Юстина. Да, в своих людях он встречал рвение и пыл, но это было совсем не то, что нужно. Они смотрели на него, как на высшее существо. Они не знали, как он рыдал над Малышом Оттом, не слышали, как он звал Келлема, крича в сухую, зловещую мглу пустыни. Воины видели в нем полководца. Они готовы были убивать и умирать по его приказу, но они его не знали. В этом, подумал он, и заключается разница между верой и верностью. Их вера отделила его от мира. Его окружало множество людей, но все же он был одинок. В таком настроении и застал его посланник Синдзи Аютани.