Он оживился:
– Да, а когда в моих руках окажется посох кто знает, что только я не смогу совершить? Ну, постой смирно, дай я тебя сожру.
Он небрежно протянул руку, явно не ожидая дальнейшего сопротивления. Видимо, прочие бесы смирно сидели и ждали своей участи – они вообще не особо решительные ребята. Однако Бартимеус был из другого теста, и Гонорию предстояло в этом убедиться. Я прошмыгнул между протянутых рук, подпрыгнул и перемахнул через жуткую белую голову, сорвав по пути посмертную маску.[206]
Маска снялась без труда – она держалась всего на нескольких прядях грязных седых волос скелета. Гонорий изумленно вскрикнул и развернулся, продемонстрировав мне свой осклабившийся череп.
– А ну, верни!
В ответ бес поскакал прочь по крыше.
– Зачем она тебе? – крикнул я через плечо. – Она принадлежала твоему хозяину, а твой хозяин мертв. О-о, а зубки у него были крепкие, а? Вон, взять хотя бы тот, что болтается на ниточке!
– Верни мне мое лицо!
– Что? Лицо?! Это нездоровые речи для африта. Ой, уронил! Экий я неуклюжий!
С этими словами я изо всех сил запустил маску вдаль, как золотую летающую тарелку. Она вылетела за пределы крыши и исчезла из виду.
Скелет взревел от ярости и один за другим стремительно выпустил три Взрыва, опалив воздух рядом со мной. Бес поскользнулся, подпрыгнул, увернулся, подпрыгнул, увернулся, перемахнул через парапет и прилип всеми своими присосками к ближайшему окну.
С этой выгодной позиции я снова замахал двум джиннам, прячущимся за трубой, и свистнул так пронзительно, как только мог. Очевидно, Гонориево умение кидаться Взрывами и было причиной их робости – но теперь я с радостью увидел, как долговязая птица двинулась в мою сторону, а за ней нехотя поплелся и орангутан.
Я слышал, как скелет вскочил на парапет надо мной и вытянул шею, разыскивая меня. Его зубы щелкали и разгневанно скрежетали. Я распластался по стеклу. Как теперь убедился Гонорий, одним из существенных недостатков его пребывания в костях было то, что он не мог менять облик. Любой уважающий себя африт тотчас же отрастил бы крылья, спикировал вниз и нашел меня, но никакой подходящей крыши пониже поблизости не наблюдалось, и африт зашел в тупик. Несомненно, он обдумывал свой следующий шаг.
А тем временем я, Бартимеус, сделал свой ход. Крайне осторожно я пополз в сторону по окну, по стеночке и обогнул угол здания. Там я проворно всполз наверх и заглянул на крышу. Скелет по-прежнему стоял, перегнувшись через парапет. Сзади он выглядел куда менее угрожающе: брюки были подраны, разошлись по швам и так угрожающе сползли, что мне представилась возможность лицезреть его копчик.
Если он еще немножко постоит в этой позе…
Бес выпрыгнул на крышу и обернулся горгульей, которая на цыпочках двинулась вперед, выставив вперед обе руки.
Но тут мой блестящий план был разрушен появлением птицы и орангутана (который теперь обзавелся оранжевыми крыльями). Они спустились с неба прямо перед носом у скелета. Каждый направил на него магическую атаку – Взрыв и Инферно, если быть точным. Двойной удар отшвырнул скелет от пропасти. С присущим мне проворством я изменил свой план атаки и присоединился к нападающим, избрав, для разнообразия, Судороги. Мерцающие чернильные ленты окутали скелет, пытаясь разбить его на куски, – но тщетно. Скелет сказал слово, топнул ногой, и останки всех трех заклинаний осыпались с него, скукожились и исчезли.
Птица, орангутан и горгулья немного отступили назад. Мы предвидели, что сейчас станет жарко.
Череп Глэдстоуна со скрипом повернулся в мою сторону.
– Как ты думаешь, отчего мой хозяин именно мне предоставил честь вселиться в его кости? Я – Гонорий, африт девятого уровня, неуязвимый для магии простых джиннов. А теперь – оставьте меня в покое!
Из пальцев скелета вырвались зеленые силовые дуги. Горгулья спрыгнула с крыши, чтобы увернуться от них, в то время как птица и орангутан камнем рухнули вниз с того места, где парили.
Скелет одним прыжком перемахнул на более низкую крышу и поскакал своей дорогой. Трое джиннов ненадолго зависли в воздухе, чтобы посовещаться.
– Что-то не нравятся мне эти игры, – сказал орангутан.
– Да и мне тоже, – сказала птица. – Слыхали? Неуязвимый он! Помню, как-то раз, в древнем Сиаме, был один царский африт…
– Он уязвим для серебра, – возразила горгулья. – Он мне сам сказал.
– Ну и что, мы для серебра тоже уязвимы, – ответил орангутан. – У меня от него вся шерсть облезет!
– Ну, нам же не обязательно к нему прикасаться, верно? Пошли.
Мы стремительно опустились на оживленную улицу внизу. Не обошлось без инцидентов: увидевший нас водитель грузовика крутанул руль и вылетел на тротуар. Нехорошо, конечно, но могло бы быть и хуже.[207]
Мой коллега негодующе приостановился в воздухе.
– Что это с ним такое? Он что, орангутана никогда не видел?
– Крылатого – вряд ли. Может, станем на первом плане голубями? Так, выломайте-ка мне три прута из этой решетки. Она ведь не железная, верно? Вот и хорошо. Теперь надо найти ювелирный магазин.
Обойдя окрестные магазинчики, мы обнаружили даже кое-что получше: настоящую ювелирную мастерскую, в витрине которой красовалась целая коллекция любовно подобранных серебряных кружек, кувшинов, спортивных кубков и памятных табличек. Птица с орангутаном, сумевшие раздобыть три длинных металлических прута, старались держаться от витрины подальше: аура серебра леденила наши сущности даже с другой стороны улицы. Однако горгулье медлить было некогда. Я схватил один из прутьев, стиснул зубы и высадил стекло.[208] Потом проворно подцепил прутом большую пивную кружку и отбежал назад, не обращая внимания на жалобные крики, которые донеслись из магазина.
Видали? И я помахал кружкой перед носом у моих ошарашенных спутников. Вот вам и копье. Теперь нужно еще два.
У нас ушло двадцать минут на бреющем полете на то, чтобы снова разыскать скелет. На самом деле не так уж это было сложно: мы просто летели туда, откуда доносились вопли. Видимо, Гонорий заново открыл для себя удовольствие наводить ужас на людей и теперь разгуливал по Набережной, раскачиваясь на фонарях и внезапно выныривая из-за парапета, чем до смерти пугал случайных прохожих. Довольно безобидное занятие, но мы получили приказ, а значит, необходимо было действовать.
У каждого из нас было при себе импровизированное копье с серебряным предметом. У птицы на конце металлического прута болтался кубок за метание дротиков, орангутанг же, который в течение нескольких минут безуспешно пытался уравновесить на конце прута большое блюдо, в конце концов ограничился подставочкой для тостов. Я наспех выдал им кое-какие наставления по части тактики, и мы принялись подбираться к скелету на манер трех пастушьих собак, загоняющих непослушного барана. Птица летела вдоль Набережной с юга, орангутан заходил с севера, а я подкрадывался из глубины квартала. И наконец мы загнали его в угол в районе Иглы Клеопатры.[209]
Раньше всех Гонорий увидел птицу. Еще один испепеляющий заряд вылетел из его руки, прошел между голенастыми ногами птицы и обратил во прах общественный туалет. Тем временем орангутан подлетел вплотную и ткнул между лопаток Глэдстоуна подставочкой для тостов. Сноп зеленоватых искр, запах горящей ткани; скелет подпрыгнул, как ужаленный, и с пронзительным воплем рухнул наземь. Он шарахнулся в сторону проезжей части, чудом разминувшись с моей пивной кружкой.
– Ах вы, предатели!
Следующий снаряд Гонория просвистел у самого уха горгульи. Но пока он старался не упускать из виду мою ускользающую фигуру, птица подобралась поближе и пощекотала его костлявую ногу кубком за метание дротиков. Когда он стремительно развернулся навстречу новой опасности, за дело опять взялась подставочка для тостов. И так оно и шло. Сколько ни крутился, как ни вертелся скелет, то один, то другой серебряный предмет все время оказывался у него за спиной. Вскоре он, вместо того чтобы метать снаряды прицельно, принялся палить в белый свет как в копеечку, да и силы в них той уже не стало – он теперь стремился не наступать и нападать, а уйти подобру-поздорову. Бранясь и подвывая, он отступал через Набережную, подходя все ближе и ближе к парапету.
