С Федором Васильевичем Бард общался мало – Ит и Скрипач видели, что ему очень тяжело это делать. Мучительно было смотреть, как Контролирующий пытается объяснить что-то человеку. Ит вспоминал, как сам лежал на этой же койке, отвернувшись лицом к стене и не имея сил на такие же разговоры, – и сердце у него каждый раз сжималось, когда они заставали Томанова у Барда.

Это была даже не стена. Бездна, пропасть, межзвездное расстояние.

Впрочем, причина была и в самом Ири тоже.

Парень оказался странным даже по меркам Безумных Бардов – более чем странным. Он родился на планете, в незапамятные времена попавшей под экспансию и являющейся ныне частью большого ленивого индиго-конклава, который, похоже, начал дробиться, по сути – шел по пути самоуничтожения. До пяти лет мальчик жил с обоими родителями, а потом его отец погиб – совершенно нелепейшим образом, в собственном доме, на глазах у жены и сына. В этом конклаве все носили какое-то подобие детекторов, подключенных к глобальной общепланетарной сети. И его детектор дал сбой и остановил ему сердце. Которое медики не смогли запустить – тупой прибор просто брал и останавливал его снова, считая это нормой…

И с этого момента Ири начал слышать музыку.

Везде.

Во всем, что его окружало.

Пятилетней мальчик, он до конца так и не понял тогда, какой шок испытало его сознание – но подсознание все поняло по-своему, и музыка вокруг больше не останавливалась.

Он начал играть. На всем, что попадало под руку. Играл и играл, но все равно это было… что-то не то. К семи годам он уже в совершенстве владел всеми доступными клавишными, освоил гитару, пробовал духовые (конечно, максимум, что может семилетка, – это играть на флейте, но все же), а потом…

Ири рассказывал про это с восторгом. В семь с половиной лет он впервые увидел на картинке виолончель. И его словно кипятком обдало с ног до головы, он понял, что это – его. Понял, и все. Только увидев, даже не услышав. В их стране эти инструменты не продавались. Ири заставил маму купить инструмент в другой стране – они потратили на приобретение огромные деньги, но мама к тому моменту понимала, что происходит что-то из ряда вон выходящее, и согласилась.

После этого…

Сначала про нового гения заговорили местные ценители. Чуть позже – весь мир. Юный кореец стал феноменом, его даже включили в гостевой реестр, как одну из планетарных достопримечательностей. Виолончель в его руках была всем – разговаривала, как человек, пела, имитировала практически любые звуки… говорили, что до него с инструментом такого никто и никогда не делал, а еще говорили, что даже создатели этого инструмента в жизни не думали, что он на такое способен…

А потом случилось страшное. На одном из его концертов вдруг, ни с того ни с сего, пропала половина слушателей. Которые, впрочем, обнаружились через несколько часов – рассеянными по всей планете. Нет, ни с кем ничего не случилось, все оказались живыми и здоровыми, но и мама Ири, и сам Ири страшно перепугались. Их попробовали призвать к ответу. Но ни мать, ни сын не могли объяснить, как это вышло.

На следующий день к ним пожаловал представитель властей…

Они решили бежать. Мама спешно продала все их имущество, и через трое суток они сели на пассажирский межпланетник, который шел от их планеты к миру, имеющему Транспортную сеть. На терминале мама разговорилась с каким-то незнакомцем, и он рассказал ей, что существуют так называемые Безумные Барды, и хорошо бы, если бы они посмотрели ее мальчика – а вдруг? Как найти этих самых Бардов, незнакомец не знал.

Искали полгода. И отыскали – совершенно случайно, в мире, в который их занесло только потому, что в другой отправиться не хватило денег. Барда узнал Ири – именно узнал, точно так же, как раньше узнал на картинке инструмент, который стал его жизнью. Они просто шли по улице, болтали, а потом Ири остановился и, указав на высокого черноволосого мужчину, спокойно идущего куда-то по своим делам, сказал:

– Мама, мы нашли. Это Безумный Бард.

…Конечно же, его приняли.

Он оказался самым молодым учеником на огромной кластерной станции. Самым молодым и, без сомнения, самым странным. Мастерам пришлось изрядно повозиться, потому что его инструмент в результате сильно отличался от привычных всем гитар со световыми струнами. Нет, были Барды, использовавшие смычковые инструменты – или скрипки, или лу-тобао, но чтобы виолончель…

До четырнадцати лет в Сеть его не выпускали, только в тренировочный кластер. После этого началась стажировка, которая должна была продлиться шесть лет.

И на четвертый год…

Рассказывая о гибели любимой наставницы, Ли, Сон Дэ Ири не плакал. Но Ит, впервые слушая про это, подумал – как хорошо, что здесь нет никого из Ордена. Любой аарн в минуту заработал бы такой психошок, что выводить из него пришлось бы троим Целителям Душ уровня Даши, не меньше. А то и больше. На тренировочном выходе Ири слишком увлекся тем, что делал. Слишком. И когда наставница стала убеждать его выйти, ударил по ней… по той, которую в тот момент любил уже даже больше, чем маму… ударил неосознанно, просто потому что Сеть он любил больше, чем их обеих…

– Я попробую жить дальше, – говорил Бард. – Вы сказали, что это возможно, и я попробую. Но моя душа теперь стала как кольцо, есть только края, а центра нет. За такой поступок я действительно достоин того наказания, которое несу. Но я все-таки проживу жизнь так, как должно, прежде чем… прежде чем эта дыра станет больше моей души.

– Привет. – Скрипач улыбнулся, сел на стул рядом с кроватью. – Ну как ты сегодня?

Ири чуть склонил голову.

– Здравствуй, официал, – едва заметно улыбнулся он. – Я так же. Здесь ничего не происходит.

– Тебе принести что-нибудь? – Ольшанская тоже подошла к кровати. – Хочешь, я схожу в библиотеку завтра?

Бард читал, но читал он очень странно. Больше всего ему нравились приключенческие книжки и… ноты. Ири объяснил, что, читая партитуры, он их просто слушает, только с листа. Рядом с его кроватью на тумбочке высилась гора партитур и небольшая стопка приключений подростковой серии издательства «Советская Москва».

– Если можно, принеси Рахманинова, – попросил Ири. Рахманиновым он в последнее время почему-то увлекся. – Или какой-нибудь хорал, хочется человеческие голоса услышать.

– Хорошо, – согласилась Роберта. – Попробую достать и то и другое.

– А почему вы такие расстроенные? – спросил Бард, повнимательнее посмотрев на Ита, затем на Скрипача и только потом на Роберту. – У вас что-то случилось?

– У нас работа не получается, – признался Ит. – Но ты не забивай себе этим голову. Не получится так, получится иначе.

Ири задумался.

– Плохо, если не получается. – Он вздохнул.

– Конечно, плохо, – согласился Скрипач. – Тебе сбросить немножко?

– Сбрось, – кивнул Бард. – Очень болит спина.

– А левая рука как? – Скрипач положил пальцы на виски Барду, на секунду замер.

– Левая рука лучше, получается держать книжку. Ит, а ты не сбросишь?

Роберта открыла было рот, чтобы возразить что-то, но смолчала.

– Сегодня не сброшу, потому что вчера упал в обморок, – честно ответил Ит. Врать Барду было бесполезно. Лучше сразу сказать правду, чем потом иметь проблемы – Ири мог запросто устроить им двоим разнос, в том числе и за вранье.

Ольшанскую в первое время такая странная субординация раздражала – она никак не могла взять в толк, почему восемнадцатилетний Бард может давать указания людям, которые больше чем в десять раз старше, чем он, и… впрочем, Ит и Скрипач ей быстро объяснили, что к чему. Что, к примеру, вся Официальная Служба одного Контролирующего не стоит. Слишком большая разница…

– Это очень плохо, – опечаленно ответил Ири. – Не то, что не сбросишь, а то, что упал, конечно. Расскажите мне все-таки, что у вас не получается.

– Работа не получается. – Ольшанская взяла еще один стул, села поближе. – Ири, ей-богу, это скучно. На самом деле скучно. Сплошная унылая математика и карты, на которых неспециалист ногу сломит.