В лифте охранник нажал кнопку первого этажа, кабина едва ощутимо дернулась, поползла наверх. Пытаясь сосредоточиться хоть на чем-то, Стас посмотрел на пульт — он до сих пор не знал, как глубоко их держали. Оказывается, аж на минус четырнадцатом.

Двери бесшумно разъехались. Ветровского перевели в другой лифт, без стандартных кнопок, только со сканером, конвоир приложил к кругу валидатора карточку. Двери сомкнулись, и на этот раз Стас не смог даже определить, вверх они двинулись или вниз.

Потом были переходы, многочисленные стальные двери, с чуть слышным лязгом захлопывающиеся за спиной, и, наконец, цель «прогулки» — небольшая комната с четырьмя видеокамерами по углам, узким столом, разделяющим помещение пополам, два кресла по разные стороны. Ветровского усадили в одно из кресел, наручники прилипли к магнитам на подлокотниках. Конвоиры вышли.

Через минуту открылась дверь во второй половине комнаты. Стас взглянул на вошедшего… закрыл глаза, потряс головой, снова взглянул.

Крылатый никуда не делся. Стоял напротив, внимательно изучая юношу. Правда, сейчас он был без крыльев, зато в джинсовой куртке на голое тело.

— Ты?

— Я. Ты против?

— Э… еще не знаю.

— Можешь говорить свободно, на камерах крутится обработанная запись. — Он скинул куртку, передернул плечами, расправляя крылья.

— А где ты их прятал? — задал Стас самый идиотский из всех возможных вопросов.

— Тебя это не касается. Я пришел не просто так.

— Я догадался. Как тебя хоть зовут?

— Коста. Ты собираешься здесь просидеть всю жизнь?

— Нет, конечно. — Стас уже не мог удивляться. Разве что собственному спокойствию — но после девяти месяцев в рабах корпорации спокойствие стало его щитом. — Я хочу уйти. Я собрал команду. Весь вопрос в том, как уйти.

— Ровно через две недели, ночью. Я освобожу один барак, твой. Если среди твоих соседей есть те, кого нельзя освобождать, — скажи сейчас.

— Девятый, — мгновенно ответил Стас. Из всего, сказанного Крылатым, он осознал в полной мере только последнюю фразу. — Высокий, лет сорока на вид, не хватает двух передних зубов.

— Я учел. Будь готов и предупреди своих. Сколько вас всего?

— Восемь человек, не считая того, которого нельзя выпускать.

— Хорошо. Две недели, Стас. Будь готов. — Он поднялся на ноги, чуть напрягся — крылья растаяли в воздухе.

— Буду… нет, подожди! — Ветровский вскочил. — Почему ты помогаешь мне?

— Мы делаем одно дело, — пожал плечами Коста. — Просто по-разному.

За панорамным окном зимнего сада мокрыми комковатыми хлопьями валил липкий снег. Иногда слякотная серость попадалась на глаза Дориану, он кривил губы, отворачивался, вновь переводя взгляд на нежно-лиловые лепестки розы, последнего чуда парижских селекционеров, или на покрытые серебристым ворсом листья «заячьих ушек», единственного «неблагородного» растения в оранжерее. Настроение было под стать погоде, и то, что Повелитель не мог понять причины гложущего его беспокойства, раздражало еще сильнее.

— Аполлон!

— Да, мой господин? — Грек появился на пороге, вежливо склонился.

— Принеси вина… нет, лучше виски. И позвони Виоле, пусть явится сегодня к полуночи. Имею я право расслабиться иногда, в конце концов, — последнюю фразу он пробормотал так тихо, что даже Аполлон, обладавший поразительным слухом, ее не расслышал.

— Сию секунду, господин.

Через полминуты на столике стояли бутылка, стакан и небольшая охлаждающая колба со льдом. Дориан плеснул в стакан на два пальца ароматного напитка, залпом выпил, игнорируя лед, и откинулся на спинку кресла.

— Ну какого черта, а?

— Да как тебе сказать, — насмешливо прозвучал за спиной чужой голос.

Повелитель почувствовал, как тонкие волоски на загривке встали дыбом. Он не привык бояться, но почему-то от звуков этого голоса ему стало так страшно, как не было еще никогда. Почти никогда…

Дориан никогда не жаловался на память — до сегодняшнего дня. Сейчас же он был готов проклинать способность безошибочно вспоминать любой момент в мельчайших деталях — память услужливо развернула в сознании картину: ледяные пики, свободное падение, острые скалистые зубы внизу, чудовищно далеко, и в то же время — пугающе близко. Лицо из тумана, и голос… этот голос.

— Ты нарушил мой запрет, — тем временем продолжал собеседник. — Я тебя предупреждал — ты не внял. Кто же теперь виноват?

— Я… — пролепетал Повелитель, чувствуя себя мелким паучком, на которого опускается нога в тяжелом сапоге. — Но я не знал… я не понял, кого вы имеете в виду, я испугался и не хотел верить… я могу все исправить…

Он медленно обернулся, готовый в любой момент вернуться в прежнее положение, если страшный человек из тумана вдруг запретит смотреть на него… но запрета не прозвучало, и Дориан увидел собеседника.

— Не может быть… — выдохнул он. Перед ним стоял Отец Повелителей, Теодор Майер, человек, который создал Братство. Стоял, насмешливо улыбался, поигрывал боевым ножом времен Великой войны. — Но вы же…

— Умер? Вполне возможно. Как ты думаешь, может мощь Повелителя помочь вернуться с того света?

— Видимо, да… — пробормотал Вертаск.

— Значит, у тебя есть прекрасная возможность это проверить.

Теодор шагнул вперед. Тускло сверкнула в приглушенном оранжерейном освещении сталь, Дориан открыл рот для крика, но немец непредставимо быстро оказался у него за спиной, зажал рот ладонью.

— Ты нарушил мой запрет. Я предупреждал.

Взметнулся и упал, пронзая одежду, кожу, плоть, проникая между ребер и находя истерически бьющееся сердце, отточенный клинок.

Что бы ни изменилось в жизни Косты, но некоторые вещи остались такими же, какими были на протяжении десятков лет. К примеру — привычка просыпаться с первым ударом маятника, когда часы били полночь.

Просыпаться одному после той ночи, проведенной за разговорами и признаниями, за литрами кофе и крохотными глотками коньяка, слезами и поцелуями, оказалось неприятно и холодно, но Коста не жаловался. Он и так получил гораздо больше, чем мог даже мечтать. Раз в месяц-полтора он приходил к Кате, и они часами сидели на полу, закутавшись в огромный плед, разговаривали, пили глинтвейн, а потом перебирались на кровать, она расчесывала ему волосы, гладила перья. Ночи заканчивались по-разному — иногда они так и валялись до рассвета, молча обнимая друг друга, а иногда промелькнувшая между их губами искорка взрывалась сверхновой, и двое становились одним целым, единым и неразделимым.

Потом он уходил, чтобы вновь вернуться через месяц-полтора, в которые занимался все тем же, чем до той полной признаний, слез, кофе и коньяка ночи. За одним исключением. Причем это исключение не имело к Кате ровным счетом никакого отношения, если не считать того, что раньше училось с ней в одном институте.

Слова Эрика — «не забывай о том мальчике» — прочно врезались в память. Узнав от Кати о том, что случилось со Стасом, Коста задействовал все свои связи, пытаясь вытащить Ветровского еще на суде, но слишком поздно понял, что его неведомый противник, чье инкогнито Крылатому так и не удалось раскрыть, таких связей имеет больше. Ситуация осложнялась тем, что не все обвинения были ложными. Коста не успел, и Стас отправился в корпорацию, а из-за проклятого закона, согласно которому посторонний человек не мог выкупить осужденного, ситуация осложнилась в разы. Но если гора не идет к Магомету…

До сих пор в Российской Федерации было только три случая побегов рабов из зданий корпораций, а не с «каменоломен». С последних бежали ежегодно, и не по одному разу, вот только мало кому удавалось выжить, а вот из городских резиденций — только трижды. Впервые случился массовый побег, когда из-за катастрофы на электростанции отключилась подача энергии и все двери оказались открыты. Второй раз был благополучно замят — имел место подкуп охраны, а беглецом оказался человек с очень, очень хорошими связями. Причина, по которой он вообще оказался рабом, осталась тайной. В третий же раз побег организовывали извне, устроив сильный взрыв и похитив заключенного в общей суматохе. Однако полиция задержала беглеца буквально на следующий день — его подкожный чип подал сигнал в момент извлечения.