В высотке квартировали сразу пять институтов, и место это, по общему мнению, считалось престижным и желанным. Попасть на работу в тот же БВФЖ было мечтой многих. Одиноких сразу ставили в очередь на комнату и давали хорошее общежитие. Семейным предоставляли временные квартирки, пусть маленькие, с общей кухней, но все-таки уже почти отдельные. Можно было выбить путевку куда-нибудь – и для себя, и для ребенка. Ведомственный сад, опять же, своя школа, подмосковный профилакторий. А для всяких мэнээсов – шикарная стартовая площадка, потому что после практики в БВФЖ можно было найти отличную работу – научная школа, там существовавшая, давно была признана чуть не во всем мире. Кажется, даже в Америке.

Грузчиков, впрочем, это все мало касалось.

Их занимали вопросы куда более простые.

Вставали рано, в шесть утра, наскоро умывались, съедали в столовке по тарелке вчерашней овсянки или гречки, запивая жидким кофе, и шли встречать первый транспорт, который обычно приходил около семи утра. Чаще всего это была почта в немалом количестве или пресса. Разгрузив, разбредались по своим делам до обеда – после него как раз прибывал основной транспорт. В интервале с двух до четырех приходил или трамвайчик с продуктами, или машина с посудой, или машина с животными. Если день оказывался «стекляшкин» или «крыскин», после разгрузки грузчики были уже свободны и уходили – шляться по городу, отдыхать, развлекаться. Если «хавкин» – делились на группы, одна оставалась до вечера, ждать обратно трамвайчик, другая опять же шла в город.

Даже Иту, даже после почти полуторалетней комы такая работа показалась совсем уж необременительной. Делать было, если разобраться, нечего. Но он, приученный с детства к пунктуальности и аккуратности, и тут сумел устроить все с максимальным дискомфортом для себя. Есть правила? Отлично. Можно их просто соблюдать. Несмотря на то, что они, по сути дела, идиотские.

Машину или речной трамвай предписывалось ждать на дебаркадере с двух до четырех часов, в самую жарищу, когда, казалось, даже птицы не летали. Конечно, ни один грузчик этого не делал – все прятались под прохладной сенью высотки и лениво выдвигались только тогда, когда трамвайчик начинал отчаянно орать, возвещая о своем прибытии.

Все.

Только не Ит.

В два часа дня, после обеда, во время которого он выпивал пару стаканов компота, но не ел практически ничего, Ит выходил на улицу, садился в уголке дебаркадера и принимался терпеливо ждать.

Первый тепловой удар он получил через неделю после начала работы. Второй – еще через трое суток. После третьего пришел Федор Васильевич и в тактичной форме объяснил, что так делать больше не следует. Ит ответил, что он ничего такого не делает – ему дали работу, он ее выполняет.

Федор Васильевич возразил, что работу ему дали не для того, чтобы он на этой работе покончил с собой.

Ит вежливо ответил, что, если он захочет покончить с собой, он найдет способ – можно прыгнуть с высотки или зайти в лабораторию и хлебнуть, к примеру, соляной кислоты. Но это пока что в его планы не входит. Федор Васильевич поджал губы и ушел.

А вечером к нему подвалили коллеги-грузчики.

– Ты это, того… чего Васильича забижаешь? – хмуро спросил старшой по имени Володя и по кличке Ленин. – Мужик к тебе с добром, а ты себя ведешь, как скотина.

– Я никого не обижал, – безучастно ответил Ит.

Разговор происходил в коридоре, возле подоконника, облюбованного Итом несколько дней назад. Когда другие грузчики устраивали пьянку, он уходил туда и сидел, глядя на улицу, пока окончательно не темнело. Пару раз даже ночевал тут же – по неким причинам.

– За дураков нас не держи. Чего на дебаркадере торчишь?

– Так положено.

– Да ни хрена не положено! Хоть из газеты себе шапку сложи, что ли! Ептыть, бегай за ним потом с ведром… кой хрен ты на нашу голову-то свалился, малохольный?

Они не понимали его, он не понимал их…

– Издалека. А сидеть я все равно буду.

Следующий тепловой удар он получил еще через двое суток.

– Нарочно, что ли?! – орал Ленин, вылив предварительно Иту на голову ведро холодной воды. – Мало башкой стукнулся? Еще добавить хочешь?

Ит молчал. Потом вяло пожал плечами.

– Так ты нарочно или нет?! – теряя терпение, рявкнул Ленин.

– Нет, – ответил Ит. – Я просто… не могу иначе.

– Ну и черт с тобой, – огрызнулся грузчик. – А ты сильный. Другой бы давно…

«Уже не сильный, – думал потом безучастно Ит. – Уже давно не сильный».

Москва, НИИ БВФЖ

Скрипач

Город на поверку оказался ужасным местом. То есть на самом деле ничего ужасного тут, конечно, не было, но у Ита при любой попытке походить по улицам через час начиналась нервная тряска – половина улиц, знакомых ему по чужой памяти, оказывались не улицами, а небольшими реками или каналами.

Москва была Москвой и не Москвой одновременно.

Все холмы окружали реки – например, реки были на месте всех улиц, расположенных в нижних частях города. Рекой была Пятницкая, а Яуза, такая знакомая Яуза разветвлялась каналами и отводками, которых в памяти и близко не было.

Это чудовищно угнетало. Какое-то время Ит пробовал ходить по городу, но потом оставил это занятие. В считках, доставшихся в наследство от Пятого, Москва была иной. Северный город, становившийся праздным и вольготным лишь тогда, когда выглядывало солнце. Та Москва, которую он видел сейчас, отличалась от той, что была в считках, разительно.

Южный солнечный город лежал сейчас перед ним. Город, пронизанный реками и одной своей частью выходящий к огромному заливу, который местные называли Московским морем.

И лето. Лето в таком количестве тоже было совершенно неправильным, непонятным, неуместным и поэтому особенно тягостным.

Он никого ни о чем не расспрашивал (не было ни сил, ни желания), но так или иначе узнал, что тут так всегда. Зима была, но короткая, три месяца, и бесснежная – ниже десяти температура не опускалась. Все же остальное время город был погружен в тепло.

От Котельнической высотки он как-то раз добрел дворами до Павелецкого вокзала и долго стоял, оторопев, глядя на аршинные буквы, возвещавшие, что тут находится «Большой Южный речной вокзал». Здание, пристань и с десяток каботажных судов… Малый Южный вокзал, как он выяснил позже, располагался где-то в Печатниках, перед шлюзами.

Город жил в летнем ритме, летней жизнью. Днем все замирало, затаивалось, прячась от солнца – даже магазины и те закрывались на целых два часа, зато вечером Москва оживала. Тянулись к большому городскому пляжу речные трамваи и катера, улицы заполнялись пестро и легко одетыми людьми, откуда-то обязательно звучала музыка… Город гулял и расслаблялся. Несмотря на то что, на взгляд Ита, город был весьма и весьма беден, это нисколько не мешало людям чувствовать себя в нем если не счастливыми, то близко к тому.

Хотя бедность бедности рознь.

В считках Ит, к примеру, неоднократно видел, как Лин и Пятый собирали копейки, чтобы пойти и купить хлеба, а тут вчерашний хлеб можно было брать даром, платить приходилось только за свежий. Того же Ита несколько раз зазывали на ужин люди, которых он видел два или три раза в жизни, и то мельком. Лаборантки из института, кто-то из обслуги. Можно было идти по улице и услышать откуда-то из окна приветственный радостный вопль:

– Эй, здорово! Ит, давай, заваливай, мамка курицу пожарила с картошкой, хоть пожрешь нормально, а не как в нашей столовке!..

Ита такое панибратство смущало и пугало, поэтому вскоре он почти перестал выбираться в город, а если и уходил, то совсем недалеко, в соседние проходные дворы, где (это он выяснил досконально) нельзя было встретить знакомых или полузнакомых людей.

Володя по кличке Ленин, старшой грузчиков, несколько раз пытался взять над Итом что-то типа шефства, но вышел из этого шефства полный швах. Ит покорно шел, куда звали, говорил, что просили, но вот справиться с собой и как-то втянуться в общее веселье не мог совершенно.