— Нет, — хрипло ответил Стас. — Я признаю свою вину и ожидаю решения суда.

— Суд удаляется на совещание.

Вот и все.

Что такое ад? Каждый представляет себе его по-своему. Кому-то видятся котлы с кипящим маслом, где черти варят грешников, кому-то — ледяные пустыни и острые пики, на которые нанизаны изнывающие от холода и боли люди, кто-то думает о терзании голодом и жаждой на манер Тантала, когда в изобилии есть вода и пища, но стоит к ним потянуться и они исчезают. Кто-то более оригинален и переносит в ад то, что ненавистно в жизни, — бюрократию, вопиющую безвкусицу, недвижимые часами дорожные пробки или даже собственного непосредственного начальника.

Стас об устройстве ада никогда не задумывался. До сегодняшнего дня. Теперь, когда приговор был оглашен, в голову полезли непрошеные воспоминания о рассказах старых знакомых, еще трущобных. Парни, кому удалось выбраться, бледнели при упоминании заключения, хоть не боялись ни бога, ни черта, ни полиции.

Помещение отдела тестирования осужденных — ОТО — находилось все в том же здании следственного изолятора. Сразу после суда молодого человека перевели в ведение ОТО.

— Имя, фамилия, статьи, срок заключения? — безразлично поинтересовался толстый усатый мужик в сержантских погонах, сидевший за большим монитором.

— Станислав Ветровский, шесть-три-один, пункт «би», и семь-два-ноль, пункт «си», пять лет.

Сержант удивленно поднял взгляд.

— Я смотрю, тебя по полной закрыли, парень, — почти с сочувствием сказал он. — Ладно, что теперь… Профессия, навыки вождения, особые умения?

— Обучался на психолога, почти окончил второй курс. Вожу гравицикл по правам, умею водить автомобиль, но прав нет. Особые умения — влипать в неприятности, — максимально равнодушно проговорил Стас. Он понимал, что нарываться не стоило, но интуиция подсказывала, что этот человек сам по себе ему зла не желает и даже чуть жалеет.

— Ты особо не зубоскаль тут, а то и без зубов остаться можно. — Сержант даже не улыбнулся. — Здесь у меня почти все такие… с особым умением влипать в неприятности. Одна ошибка — ты не влип, ты вляпался по самую макушку. И от того, как ты себя здесь поведешь и покажешь, зависит то, в каких условиях ты проведешь остаток жизни. А ты молодой, сильный, лет тридцать выдержишь, поприносишь пользу… государству.

— Я приговорен к пяти годам, — поправил Стас.

— Ага, именно. А за год набираешь взысканий примерно на год. Вот и считай: год сидишь — год добавляется, год сидишь — год прибавляется. Так что…

— Но ведь выходят некоторые!

— А если хочешь выйти, и вовсе слушайся меня больше, чем отца родного!

— Я сирота.

— Мне какое дело? Короче, слушай сюда. Мне тебя, честно скажу, жаль. Потому на тестах распоряжусь гонять как проклятого. Авось получишь приличное распределение. А сейчас… так, куда бы тебя… ну, пусть будет второй сектор. Эй вы, там! Конвой! Второй сектор, четырнадцатая камера.

На добряке сержанте все мало-мальски приятное — насколько вообще может быть что-либо в заключении приятным — закончилось. Но обещание свое он сдержал, хоть Стас и не был уверен, стоит ли этому радоваться: тесты вымотали его до такой степени, что хотелось сдохнуть сию секунду, не сходя с этого места, и пусть мир катится ко всем чертям. Физподготовка молодого человека поставила крест на любых работах, связанных с тяжелым физическим трудом, его недополученная профессия новоиспеченному рабу не нужна была совершенно, равно как и навыки вождения — никто не станет заморачиваться с оформлением прав на вождение автомобиля, не говоря уже о том, что такая работа для заключенного считалась большим везением. Оставались результаты тестов.

И Ветровский сильно удивился, узнав о том, что у него, оказывается, имеются способности, достаточные для распределения в инженерный отдел корпорации «Россия». Об этом ему сообщил лично усатый сержант.

— Ну что, парень… Не повезло тебе, но это от меня уже не зависело. Хотя ты, может, и выпутаешься, если получится. Только мой тебе совет — не пытайся особо показывать свои способности, держись на среднем уровне.

— Почему?

— Ну ты дурак совсем, — покачал головой сержант. — Если ты покажешь себя хорошо, какой им смысл тебя отпускать? Придерутся к чему-нибудь или попросту подставят, и останешься там на всю жизнь. А так, если постараешься, лет через пятнадцать можешь и выйти… если еще захочешь, конечно.

— С чего бы мне не хотеть? — не понял Стас.

— Да с того, что после пятнадцати лет ты вообще ничего хотеть не будешь. Была бы постель, жратва, визор да бабы по выходным, и достаточно. Я таких насмотрелся в свое время. Животные, и только.

Ветровский напрягся.

— А на воле разве иначе? То же самое. Работа, дом, жратва, визор, постель. А завтра заново. Разве нет?

Сержант помолчал, раскачиваясь с пятки на носок.

— Да и на воле так же… совсем люд оскотинился. Дальше корыта никто смотреть не хочет.

— А вы? — решился Стас.

— А что я? Думаешь, тут платят хорошо? Да черта с два. Я сам почти такой же, как и все, но именно что почти, — неожиданно мирно ответил усач. — Знаешь, как живется в других ОТО? Не знаешь, вот и твое счастье. Считай, ты у меня на курорте отдохнул. Тут часто такие, как ты, попадаются. Дураки наивные, по глупости своей попавшиеся или дорогу кому не тому перешедшие. Помогаю по мере сил.

— Я не забуду, — тихо сказал Ветровский.

— Забудешь, — жестко оборвал его сержант. — Все забывают, и ты забудь. Нечего тебе… нечего, в общем. Понял?

— Я не «все». Я не забуду.

— Посмотрим. Ладно, давай вставай. Пора ехать на новое место работы. Но перед этим… Значит, отныне ты никакой не Ветровский, и вообще ФИО не имеешь никаких. Запомни накрепко: ты теперь — номер четыре-шесть-два-два-ноль-восемь-один-три-один-пять. Десять цифр — твое имя. В корпорации дадут новый, внутренний номер — его тоже запомни. Твое имя — номер, и никак иначе. Про себя думать можешь все что угодно, но вокруг пусть видят, что ты покорен и подчинен. Только не перегибай… психолог доморощенный. И не рыпайся, не бунтарствуй — ничего не добьешься этим. Может, если будешь паинькой, и выберешься лет через пятнадцать в самом деле. А то и, чем черт не шутит, раньше. В общем, бывай. Удачи тебе. Пригодится.

При загрузке в клетку тюремного грузовика Стас впервые увидел других заключенных. Их было тридцать человек: двадцать один мужчина и девять женщин. Разного возраста, роста, сложения, даже национальности, они были похожи друг на друга, как близнецы, — обреченность и глухая тоска на лицах роднила даже самых непохожих, стирая прочие различия.

Стаса, как и всех, приковали к стене за поднятые над головой руки, закрепили широкими ремнями из псевдокожи ноги на уровне щиколоток, бедра, грудь на уровне подмышек. Проверили в очередной раз всех по списку, выдали кому-то пару зуботычин, посоветовав лишний раз не дергаться, и закрыли с обратной стороны мощные двери кузова. Через минуту грузовик плавно тронулся с места.

Первые минут десять пути прошли в молчании. Потом мужчина лет сорока пяти, стоявший у самой двери, не выдержал.

— Куда едем-то? — с просящей интонацией сказал он.

— Да кто куда, — ответил похожий на боксера мужик, закрепленный прямо напротив Стаса. — Я в «Россию», она — на контрольке работать, метеоролог, мля. — Он кивнул на соседку, худую и высокую женщину с короткой стрижкой.

— Я тоже в «Россию», — зачем-то сказал Стас.

— Сочувствую, ребята, — проговорил удивительно обаятельный длинноволосый парень лет тридцати, сосед первого заговорившего. — Рашка — это п…ц. Оттуда, говорят, не выходят по факту. И общие условия у них… бррр! Я там был, на полгода всего влип. Мне было шестнадцать, когда сел, а вышел только в двадцать семь. А тут… Эх, отметил тридцатник, ничего не скажешь. Сдуру морду одному мужику набил, а он важной шишкой оказался. Теперь опять еду…