Степь от северных отрогов Дагиайского нагорья до восточных склонов Кам-Дубарского хребта, обезлюдевшие после прошлогодних битв просторы, где редко встретишь кочевье и куда чаще скалящиеся в небеса черепа.

К ним пришло пополнение — три десятка освобожденных пленников, несколько амазонок, присоединившихся к полусотне Анканы, да дюжина пересидевших войну беженцев. Кто против них? Прямо сейчас у них на хвосте висело до двух тысяч всадников, в основном из племени гуран и ритши. Кажется, немного. Однако к ним будут подходить подкрепления, и с каждым днем они будут становиться все сильней да многочисленней. Адаю же и его людям помощи ждать неоткуда. Ну так что ж, пусть подходят. Чем больше всадников, тем труднее управлять всей этой массой, а в походе неизбежно приходится равняться по самому слабому.

Не зря в рейде установлено жестокое правило: воин, потерявший заводного коня или чьи скакуны ослабели или охромели и не могут держать темп, уходит в степь вправо или влево от основных сил и добирается обратно на свой страх и риск.

Так или иначе между ними и преследователями четыре дня. Тысячник был намерен еще больше увеличить разрыв.

Шансы у них хорошие, погоня и так растянулась по степи на целый день пути, и даже если они решат остановиться и принять бой, врагу потребуется не меньше двух суток, чтобы собрать все силы в кулак.

Окружающая их местность изменилась, и если позади, в землях ритшов, весна уже сменилась летом, то тут только вступала в свои права. Вся степь вокруг была покрыта нескончаемым зеленым ковром, пели птицы и цвели цветы. Но им было не до красот. Короткий отдых, не столько для себя, сколько для лошадей, сон на попоне, брошенной на землю, редкие стычки — и так день за днем.

Проходят сутки, вторые, пятые, и в нескончаемом марше… Вперед, только вперед. Враг ждет, когда они повернут, чтобы пойти наперерез. Ну пусть ждет.

Адай все чаще вечерами изучал карту, перерисованную по приказу владыки Сантора с карты чужинцев, которую те сделали давно с помощью летающих колесниц.

Предстояло решить вопрос: то ли сразу идти к золотым шахтам, что лежат у Кэйлада, а потом, направив погоню на ложный след, свернуть к Хэй-Дарг и разорить селитряные копи; либо же рвануть сразу к проклятому кряжу, а потом уже уходить в Степь, хоть сразу прямиком к Холодным водам и великой реке Сэйхун.

Он прикидывал так и этак, еще и еще раз рассматривал карту, бормоча себе под нос степные ругательства, соотносил до боли в перенапряженном мозгу древние степные приметы путей и дни конной скачки с зиелмянскими значками, значение которых он выучил наизусть, ибо читать так и не научился.

Что же выбрать? Погарцевав вокруг кэйладских стен, пометав стрелы в их сторону, обменявшись оскорблениями с охраной и стянув всех преследователей к копям, отойти на юго-восток, рискуя, что им подрежут путь, разгадав уловку? Или все же не размениваться на мелочи, а лишить Ундораргира огненного порошка?

Но судьба все решила за него.

За последние дни было несколько мелких стычек, в которых им удалось взять троих пленных, один из которых оказался десятником. Он-то и рассказал самое главное.

Еще до того Адай отметил, что за ними охотятся не так чтобы сильно.

И как выяснилось, не потому, что, как он надеялся (и опасался одновременно), владыке шаркаанов наплевать на безобразия, творимые какими-то отчаянными и безмозглыми (ведь придавят все равно!) людишками в его владениях. Нет, просто это дело могло подождать. Потому как, не дожидаясь полной готовности своих армий, он двинул их на запад.

Это и стало его главной целью…

Дошло до того, что по приказу хана все улигэрчи в его владениях пели песню, сочиненную придворным сказителем, Слепым Ранфо. Песню, воспевающую войну, кровь и победу и сулящую тем, кто воспротивился, неумолимую и неизбежную смерть.

процитировал встречный бродячий сказитель эту песню тысячнику в своем переводе.

Из этого вытекал всего один вывод. Адай решил, что вместо метаний по степи нужно сразу приступать к главному.

И устремился к Хэй-Дарг.

Да только и враг, похоже, не дремал…

Вчера вечером вернулись ертоулы из особой разведывательной полусотни. И они поведали о настоящем войске, которое расположилось впереди примерно на час самого быстрого конного пути, в десятке, примерно, «хилометров» по счету зиелмян.

Там было не пятьсот и даже не тысяча человек. Только нукеров хана Куййу было тысяча, а еще то ли две, то ли целых три тысячи разнообразных ублюдков, собранных в отряды и предназначенных к отправке против Южного предела.

Они могли бы уклониться, в конце концов, один день у погони они бы в любом случае отыграли. И ведь совсем не обязательно, что Куййу погонится за ними.

Но на совете Адай сказал как отрезал:

— Всем разойтись и отдыхать. Завтра сеча.

Воины разошлись к своим кострам, и вскоре в котлах закипела наваристая похлебка. Камр знал, что многие опытные бойцы предпочитали не есть перед боем, считая, что в таком случае при ранении в живот больше шансов выжить, но сегодня утром все было наоборот. На короткую схватку никто не рассчитывал. И на шанс выжить в случае поражения тоже. А вот сил на долгую битву у голодного воина могло не хватить. Поэтому нынешним утром в котлы летели все припасы, которые только нашлись в неведомых глубинах хурджинов.

Напоследок он задал корм коню — последний трофейный ячмень… Ярдо схрумкал угощение и негромким всхрапыванием осведомился, мол, хозяин, а напоить?

— Нет, Ярдо. — Он потрепал верного четвероногого товарища по гриве. — Не судьба тебе сейчас напиться вволю. Уж прости, друг, скоро в бой, а конь должен быть быстрым и злым, иначе туго придется его наезднику. Отяжелеешь от воды, пойдет твой хозяин шакалам на корм, ну а тебя шаркааны сожрут — больно ты гладкий!

Конь его, кажется, понял, в этом Адай был уверен, ударил передним копытом по земле, всхрапнул и успокоился. Позади проснувшиеся десятники будили своих воинов, а он потрепал коня по холке и начал седлать. Положил на его спину потник, поверх него чепрак, затем седло с крутыми луками, с железными стременами, затянув подпруги, надел уздечку, плетенную из узких кожаных ремней. Вложил в гнезда по бокам метательные дротики — по два с каждой стороны…

Из седельной сумы достал маленький каменный флакон, вынул тугую свинцовую пробку и принялся шептать слова, смысла которых не понимал. Вроде и всеобщий язык, а неведомо что значат. Они пришли из глубокой древности, из времен, когда люди, говорят, пользовались еще камнем и медью и лишь приручали коней. Но они действовали и помогали, а это главное…

Затем, окунув мизинец, именно мизинец, в пахнущее паленым пером снадобье, принялся рисовать на доспехах и упряжи знаки, значения которых не знал даже втолковывавший их ему шаман родового кочевья Адаев, старый одноногий Купос. Древняя магия рун, которой повелевал Старый Цо, про которого ничего толком не известно и который почти забыт.

Конь оседлан, магические знаки нанесены, осталось совсем немногое…

Облачаясь в доспехи, он видел, как справа и слева воины вздевали панцири или, наоборот, снимали рубахи.

Некоторые ритуальными кремневыми ножами царапали лица и грудь, принося жертву духам-охранителям, чтобы малой толикой крови откупиться от большой крови — пусть враг ею захлебнется. Многие вытаскивали идолов, идольчиков и совсем маленьких идолишек из переметных сум и поясных кошелей и мазали их этой кровью или просто шептали им какие-то слова — то ли обещания вдоволь напоить после битвы кровью врагов, то ли просто вымаливая помощь.