Над вершинами далекой скальной гряды в небо поднимался белый столб дыма или пара. И еще один. И еще…

Белесые струи, поднимаясь вверх, впивались в небесную синь, растекались шевелящейся, будто осьминог, тучей — гигантской, даже при взгляде отсюда.

Жалобно, словно плача, замяукали одна за другой корабельные кошки…

Не было ни молний, ни грома, ни серного смрада и адского пламени.

Просто сверкнула бледная молния, и из жерла колодца выскользнул громадный змей, невероятный в своей величине и мощи…

Нет, конечно, он был меньше, чем воспетые в легендах дети Хамирана и духов воды — исполинская Ахайда, что могла свернувшись кольцом, окружить целые города, или Шаргат, играючи душивший древних левиафанов, что могли кипятить бездну и крушить скалы, как мягкую грязь.

Даже, пожалуй, был он не длиннее бонавентур-мачты «Леопарда», если считать от клотика до «шпоры». И не толще самой толстой бочки…

Но то, что перед ними не какая угодно тварь, а высшая сущность, было ясно.

Сверкающее тело, блестевшее чернотой обсидиана, перемежаемой сиянием цвета лучей ущербной осенней луны, навевающей мрачные мысли и заставляющей вздрагивать от каждого шороха, окружали радужные отсветы. Голову, нависавшую над ними под сводом пещеры, как капитель зловещей колонны, венчали три бирюзовых глаза и странная пасть, похожая на жало пиявки.

И при этом весь он был как-то по-особому, противоестественно красив.

И эгерийцы, и пираты вмиг забыли про золото. Люди еще ничего не понимали, а просто смотрели вверх, словно околдованные, не мигая.

Они, разумеется, не могли знать, кто и что перед ними. Не могли и подумать, что они первые, кто видит его за восемь с половиной тысяч лет, и что именно таким он являлся жрецам Ата-Алана. Равно как и то, что это — лишь малый остаток его, низшее воплощение, в котором он так и остался замурованным и прикованным к этому храму после проигранной в допотопные дни битвы — проигранной не в мире сем…

Но память уже вызывала, пробуждала, нет, не воспоминания и даже не то, что именуют умники «родовой памятью», а нечто более глубокое и емкое, чему нет названия, но что несет запечатленное через поколения, от отца к сыну, внуку, правнукам, от тех забытых пращуров, что когда-то стремглав бежали от слуг его и ему подобных, чтобы не быть пожранными душой и телом.

И чувство это говорило: перед ними — враг.

Первым среагировал не кто-то из пиратов, казалось, привычных действовать без команды. Не Кармиса — маг-пират. И даже не епископ.

Первым опомнился дон Орио.

— К залпу! — рявкнул он, и все солдаты тут же похватали оружие и в нерешительности навели аркебузы на чудовище.

— Огонь!!! — скомандовал капитан.

Раздались беспорядочные выстрелы.

Змей даже не покачнулся.

— Это морок, призрак! — выкрикнул Орио.

Словно бы услышав его слова, змей изогнулся в воздухе и обрушил удар хвоста на стоявшего ближе всего пирата. Тот не упал, не был раздавлен или даже просто убит на месте — он просто вспыхнул бирюзовым пламенем и распался, растекся булькающей зловонной лужей.

После демонстрации своей материальности, змей взвился к сводам, а затем черно-радужная молния обежала весь зал вдоль стен по периметру — видимо, хозяин здешних мест таким нехитрым образом дал понять, что никого выпускать не намерен.

И вновь занял свое место, озирая незваных гостей с почти ощутимой насмешкой.

Насмерть перепуганные матросы жались к колоннам. Одни обреченно стояли, как по команде «на караул», другие вразнобой перезаряжали ружья, раскусывая патроны. Они немедленно бы побежали, если б знали, куда бежать.

Ронкадор стоял в окружении самых стойких бойцов и ждал развязки, хотя мысленно уже попрощался со всеми и готовился отойти в мир иной.

За соседней колонной Альери опустилась на колени и читала молитвы одну за другой.

Жаль, что она не успела исповедаться святому отцу.

Какой-то из ближайших к выходу матросов ринулся прочь — стремительный рывок черно-золотой молнии, и лишь взметнувшееся пламя осталось от смельчака.

Эохайд отчетливо понял, что жить им всем осталось считанные секунды. Сейчас тварь пожрет их или сотворит что-то еще более ужасное. И откуда ждать спасения?.. Надежды не было. То, что приближается к ним, — сама смерть. Неотвратимая смерть. Оказывается, самое жуткое для таких, как он, людей — неотвратимость.

А Кармиса лишь стояла, замерев, взирая на чудовище. Взирая — и не видя, точнее — видя совсем не то, что остальные.

Тварь была похожа на столб переливающейся самой в себе Тьмы тысяч и тысяч оттенков мрака. Это было существо мыслящее, злобное и невероятно мощное.

Перед ней было очень древнее создание, пришедшее в мир задолго до часа, когда человек лишь чуть-чуть преодолел в себе звериное начало. В его славу проливалась кровь на черных жертвенниках подземных храмов и устремленных в небо вершинах пирамид. Сутью его была Тьма. Та самая Великая Тьма, царившая во вселенной до ее сотворения.

Не было в этом мире силы, способной остановить чудовище.

И тут вперед выступил отец Тибальт.

Протянув руки к монстру, он вскричал:

— О, ты, Рука и Глаз Хамиранов! Пришла пора тебе исчезнуть навсегда!

И он ответил человеку!

Под каменными сводами прозвучал зловещий голос, который никогда не суждено забыть тому, кто имел несчастье его услышать. Он прогремел, словно вестник гибели, и был низким и зловещим, как завывание бэанн-ш'ши над мертвыми дольменами и кромлехами в безлунную ночь. Никто не мог сказать, какие слова он произнес, ибо говорил он на незнакомом языке, но, как потом оказалось, все поняли, что было сказано. И голос — холодный и бесстрастный, мог принадлежать лишь самому Владыке Тьмы.

— НАВСЕГДА?! — эхом отразилось от камня. — ГЛУПЕЦ!! ЖАЛКИЙ ГЛУПЕЦ!!! ХВАСТАТЬСЯ СИЛОЙ ПЕРЕДО МНОЙ, ОДНИМ ИЗ ДРЕВНИХ, СТОЯВШИХ У ИСТОКОВ ЭТОГО МИРА!!! ТЫ ДАЖЕ ПОДУМАТЬ НЕ УСПЕЕШЬ, КАК ТВОЕ ЖАЛКОЕ ИМЯ НАВЕКИ СОТРЕТСЯ ИЗ ЛЮДСКОЙ ПАМЯТИ!!!

Р'рагхааа таибар… Урр-Шартар-гур Арх-Арх!.. Мар табба баа… Авват кириинар… Паан фетталу штир кар-рат… Кзар-Хакк!! — громом отдавалась в ушах речь твари, надо лбом которой сияли длинные алмазно-светящиеся рога…

Северин, косясь на застывшего каменным изваянием отца Тибальта, протянувшего руки к чудовищу, открыл крышку ларца, достал оттуда череп, выточенный из горного хрусталя, и вознес его высоко над головой.

Череп разом вспыхнул мертвенно-бледным светом, от него разошлась во все стороны световая волна, словно оба святых отца стояли в шаре, наполненном ярко-голубым чистым светом.

Вслед за этим яркими огнями полыхнули самоцветные глаза чудищ на стенах.

Экзорцист громким, хорошо поставленным голосом начал молитву:

— Укрепи десницу нашу, и сердце наше право, и ум наш мудр. По Твоему благому, Владыко Вседержителю, утверждению исполняем мы действо сие верное.

Творец Вселенной, Элл, неизреченный, воссиявший сущим во тьме и Хаосе светом спасения, пославший ничтожным детям своим веру и пророков, и посланников небесных в помощь, предопределивший Хамирану и ордам его падение во тьму внешнюю, и тебе, заклятый Змей-Ездр! Реку вослед нашим святым пророкам: запрещаю тебе, отродью Уббо-Сатхла премерзкому, страшным именем Господним и всеми именами Элла, и силою святых и пророков, властвовать над сею землею!!

Проклят будь, Змей, распадись в тлен и не имей боле никоей же власти на земли, и иди в преисподнюю на муки вечные, да не убоюсь тебя и всех сил твоих! Да падут все цепи твои и заклятья бесовские, и да воздастся тебе, врагу Эллову по делам твоим! Да исчезнешь ты и зиккурат твой, Езр, и все идолы твои да падут, и все римфаны твои да разрушатся! Проклят, проклят будь!

Apage! Apage! Apage!

Сияние превратилось в световой жаркий поток, который, отразившись в черепе, ударил в змея.

Могучая сила, отраженная в самую сущность демона и вновь излучаемая ею в хрустальный череп, обливала всего демона, заставляя его светился.