Отранскому не нравилось это не к месту и не ко времени устроенное представление. Меченого можно было удавить втихую, не привлекая лишнего внимания. И сын Беса, и этот белоголовый мало напоминали разбойников-меченых, о которых ходило в Лэнде столько легенд. Оба вызывали у присутствующих скорее сочувствие, чем ненависть. Кроме всего прочего, люди боялись мести Черного колдуна. Королева прольет кровь и уедет в далекий Бург, а каково будет тем, кто останется. Даже на лицах окружавших королеву Сигрид владетелей Отранский не заметил ликования.

Сигрид, видимо, почувствовала общее настроение:

— Этот белоголовый негодяй убил владетеля Заадамского. — Голос королевы отчетливо прозвучал в наступившей тишине. — Я узнала его. Он заслужил смерть.

Владетели переглянулись — дрожащий от ненависти голос королевы не оставлял мальчишке никаких шансов. А Заадамского, конечно, жаль.

Дружинники наконец расступились, давая возможность развернуться палачам. Два кнута свистнули почти одновременно, и две кровавые полосы пересекли на удивление белую спину меченого. Тот даже не вздрогнул от удара, видимо, был без сознания.

— Надо бы привести его в чувство, — заметил, улыбаясь, Мьесенский, — а то этот сопляк проспит собственную смерть.

Владетели сдержанно засмеялись. Один из палачей плеснул в лицо меченого холодной водой, тот наконец очнулся и вяло тряхнул мокрыми слипшимися волосами.

— Продолжайте, — негромко произнесла Сигрид.

Меченый выдержал десять ударов, после чего опять потерял сознание. Спина его превратилась в кровавое месиво. Палачам пришлось потратить немало сил, чтобы вновь привести его в чувство. Здоровые мужики, похоже, изрядно притомились на жарком солнышке, алые рубахи потемнели от пота. Отранский предпочел бы увидеть быструю казнь: один взмах топора — и делу конец. Многие разделяли его мнение, тем более что меченый попался на удивление крепкий и никак не хотел умирать, утомив уже не только палачей, но и зрителей.

После того как меченый потерял сознание в третий раз, его примеру последовала прекрасная Эвелина. Расторопный владетель Гюнвальд едва успел подхватить ее. Палачи возились уж слишком долго, приводя подопечного в чувство. Отранский искренне надеялся, что белобрысый мальчишка уже отмучился. Стоявшая в пяти шагах от благородного Гаука горданка, бледная как сама смерть, вдруг покачнулась и рухнула на каменные плиты. Очередной обморок, подумал было Отранский, но ошибся — женщина была мертва. Эта неожиданная смерть произвела на владетеля куда большее впечатление, чем он мог предположить. Сын умершей отчаянно рвался к матери, изрыгая на голову стражей страшные ругательства. Отранский вяло удивился богатству лексикона малолетнего разбойника, но осуждать его не стал. Наверное, мальчишка имел право богохульствовать в присутствии людей, творивших черт знает что. Светловолосая дочь Черного колдуна захлебывалась в слезах, силясь что-то сказать. Отранский решил, что она немая, но ошибся — девчонка вдруг рванулась вперед и выкрикнула только одно слово:

— Оттар!

Благородный Гаук с ужасом увидел, как дернулась и приподнялась белая голова меченого, к которому, видимо, и был обращен этот отчаянный призыв о помощи. Судя по всему, этот крик поразил благородную Сигрид. Никогда Отранскому не доводилось видеть столь бледного лица. Сигрид беззвучно шевелила губами, а глаза ее дико смотрели в лицо Гаука.

— Останови! — наконец разобрал он ее шепот.

— Остановитесь, идиоты! — Мьесенский оказался расторопнее Отранского.

Сигрид неуверенно ступила на помост, рука ее, опиравшаяся на руку Гаука, подрагивала. Услужливый палач за волосы поднял голову меченого, тот минуту смотрел в лицо Сигрид, а потом разбитые губы его растянулись в улыбке:

— Мама.

Крик Сигрид больно резанул Отранского по сердцу, он едва успел подхватить на руки падающую женщину.

Рекин Лаудсвильский пребывал в растерянности, быть может, впервые за долгие годы. Вести приходили одна страшнее другой. Хянджу пал под ударами Черного колдуна. Страшные подробности гибели великого города принесли в Бург суранские торговцы. Глаза посвященных закрылись навечно. На месте Чистилища дымящиеся развалины. Ярл Ульф Хаарский, отчаянно отбиваясь от наседавших варваров и степняков, теряя один суранский город за другим, медленно отступал к границам Лэнда. О подробностях этого отступления по выжженной солнцем степи он и сообщал в письме, которое держал сейчас в руках Лаудсвильский. Ульф просил помощи, но ни Рекин, ни молодой Рагнвальд не в силах были ему помочь. Положение молодого короля было шатким. Вестлэндский король Скат отказался признавать своего зятя королем Нордлэнда, половина нордлэндских владетелей не захотели приносить ленную присягу и готовились вступить с Рагнвальдом в открытую борьбу. Гольфдан Хилурдский и Арвид Гоголандский, каждый в своем углу, уже примеряли короны на дурные головы. Остлэнд по обыкновению отмалчивался, но особенно доверять королю Гюнвальду не приходилось. По сведениям, поступавшим из Вестлэнда, владетель Оле Олегун, за большой выкуп в свое время отпущенный из Бурга, собирал объединенную дружину против короля Рагнвальда. Рекин горько сожалел, что этот чертов Ивар, оказавшийся меченым, не вышиб мозги из чугунной головы Олегуна в памятном для всех поединке. Положение было отчаянным, но Лаудсвильский не терял надежды. Если Ульфу удастся прорваться в Лэнд, то все еще можно поправить. Появление его закаленной в боях многотысячной дружины разом бы остудило горячие головы.

Возвращение в Бург королевы Сигрид обрадовало Рекина, и вовсе не вновь обретенный Оттар был тому причиной. Привезенные королевой дети Черного колдуна могли стать платой за голову Ульфа Хаарского. Во всяком случае, они могли стать козырем в переговорах с Бесом Ожским. В конце концов, король Рагнвальд Нордлэндский ни в чем не провинился ни перед мечеными, ни перед их капитаном. Лаудсвильский был слишком трезвым политиком, чтобы верить в возрождение Башни. Башня умерла, и все попытки ее возродить обречены на провал. Зато Рекин не стал бы возражать, если бы Бес Ожский со своими людьми прикрыл восточные и южные границы Лэнда. С гибелью Храма многое изменилось в Суранских степях и теперь оттуда и помимо стаи можно ждать разных сюрпризов. Конечно, почтенный Ахай — сосед, прямо скажем, беспокойный. Личные контакты благородного владетеля с тогда еще совсем юным Мечом Храма не оставили в его душе светлых воспоминаний. И если бы не жестокая государственная необходимость, Рекин никогда бы не протянул руку человеку, которого столь сильно ненавидел и, что там греха таить, боялся. Черный колдун выиграл затянувшуюся на долгие годы партию и вправе продиктовать свои условия. Нордлэнд не проиграл пока ни единого сражения, но положение его почти безнадежно. И вместе с Нордлэндом поражение потерпел и Рекин Лаудсвильский, что отрицать было глупо. Утешало Рекина только одно: проиграл он в очень приличной компании. Посвященные Чирс и Халукар уже оплатили счета, Лаудсвильскому плата еще предстоит. И старый Рекин вылезет из кожи, но постарается, чтобы эта плата не стала вконец разорительной для его кармана. Единственным человеком, который мог бы послужить мостиком к Черному колдуну, был Оттар. Однако приручить меченого принца оказалось делом непростым. Мальчишка был на редкость недоверчив, а проблемы Нордлэнда его не волновали вовсе. Все попытки Рекина наладить с ним доверительные отношения терпели крах. Оттар доверял только матери, а благородная Сигрид, обретя сына, похоже, окончательно потеряла разум. Нечто подобное, хотя и в более изысканных выражениях, Лаудсвильский высказал ей прямо в лицо.

— Конечно, материнские чувства благородной Сигрид к Оттару — дело святое, но пора бы уже королеве-матери подумать и о старшем сыне, и о благе государства, наконец. Положение Нордлэнда хуже некуда, вот-вот вспыхнет междоусобица, враги на севере, враги на юге, и чем все это кончится, одному богу известно.