– Приветствую вас, ваше величество, – произнес я по-русски. Должен же я в конце концов произвести впечатление.

– О, мальчик мой, – вот чего я никогда не ожидал, это того, что она стремительно встанет и подойдет ко мне. Судя по округлившимся глазам мужиков возле трона, они тоже пребывали в легком шоке. А Елизавета Петровна тем временем порывисто меня обняла. – По-родственному так положено здесь в Российской империи. – Я в ответ легко ее приобнял. – Приветствую тебя в Петербурге, племянник. И можешь называть меня – тетушка.

– Хорошо… тетушка, – медленно произнес я, глядя на нее с удивлением. В этот момент в толпе мелькнуло лицо Чернышевского, который глянул на меня с нескрываемой ненавистью. Не понял, а с чего это ко мне такие интересные чувства, вроде бы ему ни разу в кашу не плевал. Тем временем Елизавета взяла меня за руку привлекая внимание. Понятно, сейчас начнется допрос с пристрастием, нужно сосредоточиться, чтобы не ударить в грязь лицом, раз уж меня так радушно приняли.

Звон рапир отразился от зеркал, которые по просьбе Криббе развесили в комнате, и вернулся ко мне, заглушая шум крови, раздающийся в ушах. Эта комната скоро превратится не только в мой индивидуальный спортзал, здесь меня еще будут обучать танцам. И это вообще не обсуждалось. Я обязан был при необходимости сплясать весь Марлезонский балет без перерывов на антракт, просто потому что так было положено. Я же от подобной перспективы просто бился в конвульсиях от радости великой, но поделать ничего было нельзя, не поймут-с.

Пот лил градом, попадая в глаза и оттого становилось плохо видно, что происходит вокруг, но я стиснул зубы, пытаясь удержать темп, навязанный мне Криббе, удачно отбив его выпад и контратакуя. Мне нужно было сбросить напряжение, которое преследовало меня со вчерашнего дня, с тех самых пор, как я вернулся в свои покои с ужина, устроенного Елизаветой в честь моего прибытия. Я так и не понял, осталась тетка довольна моим образованием, или все же нет. Знания математики, основ физики и других наук ее явно поразили, а вот незнанием всего остального, того, что она считала необходимым, например, истории России в подробностях, Елизавета осталась немного недовольна. Но, совсем уж убожеством она меня явно не считала, особенно ей понравилось, что я знаю русский и французские языки. Опять же латынь, на которой большинство дворян свободно изъяснялись, герцогу, похоже, не преподавали, или же преподавали, как и все остальное, спустя рукава.

Мне удалось подслушать, что Елизавета говорит Разумовскому про меня за ужином, благо я сидел рядом с ней, и при определенном напряжении органа слуха вполне мог разобрать ее слова, когда она шептала, наклонясь к своему фавориту.

– Ах, Алексей Григорьевич, я не понимаю, чему учили моего племянника в Гольштинии. В каких-то науках он чрезвычайно сведущ, что наполняет мое сердце радостью, но в каких-то вопросах знает не более дворового холопа и у меня сердце просто кровью обливается.

А вот ответ Разумовского я не расслышал, но могу предположить, что он добродушно сказал что-нибудь вроде того, что он мне найдут приличных учителей и все придет в норму, а знания выровняются, ну, или что-то в таком духе. Елизавета сразу успокоилась, и наша беседа потекла в прежнем русле.

Нет, я сам прекрасно понимаю, что для будущего управленца у меня образование не очень, но, как будто у самой тетки лучше.

От переполнявшей меня злости я сделал неправильный выпад, во время которого Криббе поймал клинком мой клинок и, завернув финт, вырвал рапиру у меня из рук. Она упала на мраморный пол, зазвенев, я же поднял руки вверх.

– Туше, – Криббе же направился ко мне, чтобы детально разобрать, что я опять сделал не так, и как в будущем можно будет избежать подобных проколов. Свою тренировочную рапиру он при этом нес с собой.

– Весьма, весьма впечатляющее зрелище. Карл Петер просто прекрасно двигается для своего возраста, разумеется, – женский голос, раздавшийся от двери, заставил нас вздрогнуть. В зеркалах отразились вошедшие в комнату люди, сидящие по углям Панин с Воронцовым вскочили и поклонились, мы же с Криббе развернулись в ту сторону, чтобы оказаться к вошедшим лицом к лицу.

– Ваше величество, – мы с Гюнтером синхронно поклонились, наблюдая, как Елизавета приближается к нам, а за ней следом тащится целая толпа мужиков, среди которых я узнал Разумовского и Татищева. Остальных мне вчера так и не представили. Может быть, представят сейчас?

– Вы очень хорошо принимает участие в обучении моего племянника, господин фон Криббе, – Елизавета с явным одобрением разглядывала подтянутую фигуру Гюнтера. Она ради того, чтобы он ее понял, говорила на немецком, правда, медленно и не очень уверенно, но это соответствовало признанию.

– Благодарю, ваше величество, – Криббе снова поклонился. – Это честь для меня являться учителем такого прекрасного ученика, каким является его высочество.

– Я собираюсь организовать «малый двор» для его высочества, после того, как мы вернемся из Москвы с моей коронации. Это так важно, чтобы его высочество возмужал в обществе близких ему по духу людей. Сама я не раз оценила то, что сделал для меня когда-то император Петр II. Думаю, что и Карл Петер однажды оценит и поблагодарит меня. Я долго думала, и пришла к выводу, что необходимо оставить в окружении его высочества людей, с которыми он приехал в Россию, чтобы тоска не отвлекала его от предстоящих свершений. Так что мне подумалось, что следует назначить вас камергером при этом малом дворе. По моему распоряжению на содержание его высочества выделяется триста тысяч рублей в год, – она протянула руку, и какой-то мужик положил в нее свернутую в трубку бумагу. – Надеюсь, что, являясь камергером, вы рассудительно распорядитесь этой суммой. Отчет о тратах будете предоставлять вице-канцлеру Алексею Петровичу Бестужеву-Рюмину, – один из мужиков поклонился, а я принялся разглядывать одного из столпов местного общества. – Да и, господи камергер, – она протянула опешившему Криббе еще пару бумаг, наверное, назначение, – я ожидаю вас сегодня в своем рабочем кабинете в четыре часа пополудни, чтобы обсудить возможные направления дальнейшего обучения его высочества. – После этого она повернулась ко мне. – Я жду тебя к ужину, племянник. Думаю, что это прекрасное время, чтобы обсудить прошедший день, – я сдержанно кивнул, пробормотав нечто из разряда благодарности, а Елизавета в это время развернулась и направилась к выходу из зала. И тут я бросился за ней.

– Ваше величество, тетушка, – Елизавета остановилась и повернулась ко мне. Я же, переборов внезапно накатившую робость быстро заговорил, чтобы меня не перебили. – Мой наставник в науках точных господин Д, Аламбер много раз говорил, что жил у родственников, занимающихся стеклодувным делом. И он обещал показать мне, как рождается стекло из простого песка. Но для этого необходимо специальное здание, и печь и… я не знаю, что еще для этого нужно, но он знает и сумеет все объяснить.

– Ты хочешь попросить у меня создать стеклодувню, чтобы наблюдать процесс? – Я закивал, а Елизавета нахмурила гладкий лоб. – Шувалов!

– Да, ваше величество, – вперед вышел полноватый мужчина в военном мундире.

– Напомните мне, Петр Иванович, не вы ли намедни говорили что-то про того ученого, который недавно вернулся из-за границы и сейчас обретается при Академии Наук, как бишь его?

– Ломоносов, ваше величество. Полагаю, речь идет о Ломоносове.

– Да, кажется, это он и есть. Вы говорили, что этот Ломоносов просил дозволения проводить опыты со стеклом, чтобы изучать его. В своих опытах он обещал улучшить качество и проводить химические опыты с красителями, чтобы получить более насыщенные оттенки, в сравнение с теми, что мы имеем на сегодняшний день, я ничего не путаю?

– Ваша осведомленность восхищает меня, ваше величество, – Шувалов поклонился. Вот же лизоблюд хренов.

– Ну так поручите кому-нибудь, вон, Панину, к примеру, чтобы он двух этих ученых мужей свел, и они вместе уже пущай сделают, что должно, да порадуют его высочество.