В спальне жены в этом общем для них новом доме он не был еще ни разу. Конечно, можно позвать слуг, но не хочется поднимать шум. Утром весь город будет смеяться над королем Гарольдом, который не нашел дорогу к ложу собственной жены. Он едва сам не рассмеялся от такой мысли, но смех был бы уж слишком горьким. Гарольд нащупал рукой массивные двери — строители не пожалели позолоты, и теперь она липла к пальцам. Король слишком волнуется, и, между прочим, есть от чего. Неизвестно, как Сигрид отреагирует на его появление. Следовало бы для начала поговорить с ней. Еще не поздно вернуться, чтобы избежать позора. Гарольд стиснул зубы, сдерживая рвущийся наружу нервный смех, — его положение воистину дурацкое, но винить в этом можно только самого себя. Счастье еще, что он не разбудил служанок — вот бы поднялся переполох! Никто бы не поверил, что он тайком крался в спальню своей жены, а Сигрид — тем более.

Гарольд упал в стоящее рядом с роскошным ложем суранское кресло. Сигрид пошевелилась во сне, но не проснулась. Он вздохнул с облегчением. Глупый страх наконец прошел, и король обрел обычную свою уверенность. Сигрид спала, ее грудь мерно вздымалась под тонкой, почти прозрачной материей. Кажется, она улыбалась во сне, но, похоже, не Гарольду Нордлэндскому. Он склонился над ложем, вглядываясь с болезненным любопытством в ее лицо. Оно было беззащитным в эту минуту, и Гарольд ощутил вдруг острое чувство собственной вины. Ему показалось, что она проснулась. Нет, она не открыла глаза, не изменила позы, но что-то подсказывало ему, что Сигрид не спит. Он долго ждал, затаив дыхание, что же будет...

Сигрид узнала его сразу, для этого ей не нужно было открывать глаза. Она узнала его по дыханию, к которому прислушивалась долгими ночами, вглядываясь в его знакомое и такое любимое лицо, по запаху, исходившему от его сильного тела, по участившимся ударам собственного сердца, по забытым ощущениям собственного пробуждающегося тела, которое шептало ей — это Гарольд. Это его рука лежит на ее груди, это его губы ловят ее дыхание. Она не противилась его ласкам, она ждала их, с внезапно пробудившейся жадностью давно тоскующего по любви тела. Жадностью, испугавшей ее. Но испуг прошел, и осталось только желание, острое и горячее. Это была их ночь, такая жаркая и такая не по-осеннему короткая. Это была их любовь, это было только их счастье, которым они не желали делиться ни с кем, чтобы чужие зависть и злоба не разрушили вновь того, что было обретено ценой стольких страданий и мук.

Они не говорили в ту ночь, им не нужны были слова. И с первыми лучами солнца он ушел, чтобы вернуться вновь. И осталось счастье — счастье на всю безумно короткую жизнь.

Сигрид жила в эти дни ощущениями вновь обретенной любви, и ничто уже не могло огорчить ее, даже плохие вести из Вестлэнда, обеспокоившие Гарольда. Вестлэнд волновал ее только потому, что он досаждал Гарольду. Она почти возненавидела Рекина Лаудсвильского, который без конца докучал им плохими известиями. Что, в общем-то, было несправедливо. Кто как не владетель Рекин все эти годы старался склеить их разлетевшуюся жизнь. Сигрид сдерживала себя, но ее раздражение то и дело прорывалось на седую голову первого министра. К счастью, старый хитрец все понимал и не таил обиды. Был только один человек, кроме Гарольда разумеется, которого она рада была видеть и эти дни. Ивар Хаарский был счастливчиком, заслужившим благосклонность королевы. Гарольд проговорился, что появление Ивара вернуло его к дням молодости. Скорее всего так оно и было, но Сигрид в молодом ярле Хаарском привлекали не только внешность и имя, но и удивительное простодушие и легкость характера.

Ивар на удивление легко сошелся с мрачным и нелюдимым Кеннетом. Гарольд даже сейчас почти не замечал мальчика. Сердце Сигрид болезненно сжималось, но ей не в чем было упрекнуть мужа. Гарольд не верил, что черноволосый Кеннет его сын, и он был прав, кому как не Сигрид это знать. Бес Ожский, будь проклято твое имя! Она любила Кеннета всеми силами истерзанной в кровь души, но в этой любви был болезненный надрыв, который отпугивал не по годам понятливого мальчика. Он слишком рано осознал трагическую особенность своего положения, а, возможно, добрые люди намекнули ему на пятно в происхождении. Он сторонился Гарольда, которого это обстоятельство волновало мало, он сторонился Рагнвальда, своего старшего брата, хотя Сигрид приложила массу усилий, чтобы свести их. Но Рагнвальд был молод и беззаботен, а Кеннет мрачен и недоверчив. Отношения между братьями оставались прохладными, и совсем не по вине старшего. Зато Ивара Кеннет принял сразу и безоговорочно. Молодой ярл Хаарский отличался силой и ловкостью, даже Гарольд, сам отличный наездник, не раз любовался его посадкой. Сердце Кеннета дрогнуло, когда Ивар предложил научить его фехтованию двумя мечами сразу. Это забытое искусство, которым когда-то в совершенстве владели таинственные меченые, привлекло внимание многих, и мужчин, и женщин. Вскоре зал, где занимались фехтованием принц Кеннет и молодой ярл Хаарский, стал самым популярным местом досуга придворной молодежи.

Нельзя сказать, что Сигрид обрадовал наплыв людей, толокшихся на ее половине дворца, но мальчик был так рад этим урокам, что она махнула на все рукой и даже сама посетила однажды фехтовальный зал. Ивар Хаарский владел мечами виртуозно — это заметила не только Сигрид, но и забредший сюда в поисках жены Гарольд.

— Кто научил тебя владеть мечами? — не слишком любезно спросил король Ивара.

— Мой отец вырос среди меченых, ты, очевидно, забыл об этом, государь.

Гарольд действительно упустил это обстоятельство из виду. Может быть потому, что сам Ульф Хаарский не очень любил об этом вспоминать. Но знания, полученные в Ожском бору, ярл сохранил и даже сумел передать сыну.

— Он научил не только меня, но и достойного Атталида. Горданец, стоящий чуть поодаль со скрещенными на груди руками, склонил голову в знак согласия. Сигрид вновь встретилась взглядом с его темными глазами, и на душе у нее стало, неспокойно. Трудно сказать почему, но ее смущало присутствие этого высокомерного храмовика, хотя он был отменно вежлив и с ней, и с Гарольдом. Наверное, все дело было в том, что Атталид напоминал ей другого человека, о существовании которого она предпочла бы забыть.

Гарольд взял у Кеннета мечи и стал в позицию. Ивар улыбнулся:

— Ты проиграешь, государь.

— Посмотрим.

Но Гарольд явно переоценил свои силы — рубиться двумя мечами сразу оказалось не таким уж простым делом. К тому же его противник был на зависть гибок и быстр, несмотря на свой довольно высокий рост. Гарольд с сожалением отложил мечи.

— Когда-нибудь мы повторим урок, быть может, мне повезет больше.

— Ты удивил меня, государь, — Ивар говорил вполне искренне. — Мало кто способен биться двумя мечами сразу без подготовки.

Гарольд рассмеялся — будем надеяться, что молодой ярл ему не льстит, тем более что для придворного льстеца Хаарский слишком простодушен.

— Продолжайте, — король махнул рукой и взял жену за локоть. — У нас с тобой много дел, Сигрид.

Дел действительно было много, и времени катастрофически не хватало, потому что они опять были вместе, а, значит, горести и радости следовало делить пополам, но от этого забот не становилось меньше.

— Ты, кажется, недовольна Иваром, — улыбнулся Гарольд. — Уж не потому ли, что он одержал верх над твоим мужем?

Сигрид засмеялась:

— Ты был великолепен и в этот раз. Меня заботит другое. Мне кажется, что молодого ярла влечет сюда не только страсть к фехтованию.

— Ого. Уж не клялся ли тебе мальчишка в любви?

— Перестань шутить, Гарольд, в нашем дворце есть женщины красивее и моложе Сигрид Брандомской.

— Моложе — да, но прекрасней — вряд ли.

Гарольд умел говорить комплименты, она это знала, но все равно ей было приятно услышать слова восхищения из его уст, даже если он при этом чуть-чуть кривил душой.