— Так ведь он через эту трубку дышит, видишь, — от кляксы, обозначающей человека куда-то вверх действительно тянулась полоса. Я-то сначала подумал, что это чернила размазались. — А там лодка, и в лодке сидит человек, и качает воздух, как мехами в кузне.

— Так трубка у человека, который под водой, не в рот вставлена?

— Нет, — Пашка покачал головой. — Она в шлем вставлена.

— А скажи, мне, сын мой, откуда ты вообще всё это взял? Про трубки, про меха? — я задумчиво покрутил лист.

— Мне Михаил Васильевич рассказал.

— А Михаил Васильевич не рассказал тебе, он сам это придумал, или подсмотрел где? — при этом я смотрел на самого Ломоносова, который остановился чуть в стороне, перевёл дыхание и теперь слушал каждое слово.

— Такие костюмы многие пытались разработать, включая прославленного Леонардо да Винчи, — ответил Ломоносов. — Наверное, многим удавалось.

— Ты можешь сделать такой? Рабочий подводный костюм?

— Сделать его не проблема. Проблема будет заключаться в трубке. Я не представляю, из чего её можно сделать, чтобы она и гнулась, но не ломалась.

— Так подумай, — резко ответил я. — Как придумаешь, сообщишь. — Теперь ты, молодой человек. Нельзя убегать от учителя во время занятий. Ты вот убежал, а Михаилу Васильевичу тебя ловить пришлось. Но, за это время он мог уже закончить урок, и начать думать над трубкой, которая очень сильно нужна папе.

— Я больше не буду, — тут же ответил ребёнок.

— Конечно, не будешь, потому что, если будешь, то мы не пойдём вечером гулять с Лизой. Точнее мы с мамой и Лизой пойдём, а ты будешь в это время сидеть на уроке, с которого сбежал.

— Я больше не буду, — Пашка насупился.

Я же поцеловал его в белобрысую макушку, покрытую мягкими, вьющимися волосами и опустил на пол. Сын глубоко вздохнул и подошёл к Ломоносову.

— Пошли на урок, — он протянул ему ручку, которая утонула в огромной лапе учителя, и они пошли по коридору, возвращаясь в класс.

Я проводил их взглядом, а затем повернулся к стоящим за моей спиной людям, с которыми я и шёл по коридору, направляясь к выходу из дворца.

— Господа и дамы, прошу меня извинить, но семья для меня — это святое. — Сейчас я говорил по-немецки, про себя благодаря бога за то, что никто из присутствующих в моей свите четырех мужчин и трех женщин, за исключением Бехтеева, не поняли ни слова из того, что было сказано в моей беседе с сыном и Ломоносовым.

— Да, ваше величество, это так чудесно, и так редко можно встретить отца, который бы так радовался успехам сына. — Графиня фон Эйдер даже промокнула платочком абсолютно сухие глаза. — Но, вам не кажется, ваше величество, что вы слишком его балуете?

Первым моим порывом было послать графиню на хер. Да и всю остальную кодлу, которая припёрлась, для согласования визита с Лизой и этим придурком датским корольком. Интересно, а он на наркоту ещё не подсел? Надо бы уточнить. А то где я ему раскумарку возьму, чтобы он от ломки ласты у меня во дворце не задвинул? Идиот, что с него взять.

Но первый порыв прошёл, тем более, что встреча действительно готовилась очень важная. Первый на моей памяти отъем территорий за долги на межгосударственном уровне. Так что мне нужно быть с этими товарищами, от которых меня тошнит, предельно приветливым и любезным.

А вообще шикарно получается. Сколько потрясающего я принес в этот мир. Вот попаданцы из книг, которые я в своё время читал, приносили в мир пулеметы, усовершенствованное сельское хозяйство, башенки на танки и многое другое очень полезное. Я же принёс эротику в журналы, казино и рейдерские захваты. Красавец, чего уж там.

Но на меня смотрела сейчас не только графиня. Я улыбнулся. Этим пираньям нельзя даже мизинца подставлять, по плечо руку обкусают.

— Да, графиня, вы правы, я балую Павла. А как же иначе? Детей следует баловать, тогда из них вырастают настоящие разбойники, — ответил я ей фразой из известной мне сказки.

— Простите, ваше величество, — она улыбалась уже более натянуто. — Я правильно поняла, вы хотите, чтобы ваш сын вырос настоящим разбойником?

— Ну, конечно, — я всплеснул руками и оскалился. — Павлу предстоит стать императором. И это очень важно, чтобы он не только стал разбойником, но и чтобы все соседи об этом знали. Тогда ему будет уютно и комфортно править, потому что настоящего разбойника остерегутся трогать. Это ведь может выйти боком, а то и ещё печальнее закончиться.

— Вы говорите ужасные вещи, ваше величество, — графиня поднесла платочек ко рту. — Вы ведь так шутите?

— Возможно, — я продолжил прерванный путь. — Я ещё сам не понял, шучу я, или нет.

Оставшийся путь до выхода мы прошли молча. Программа минимум на сегодня была выполнена. Я их лично встретил, лично провел по дворцу, лично показал комнаты, которые будут выделены для её величества королевы Швеции с ближайшим окружением, а какие будут выделены этому датскому ничтожеству, который в угоду своим прихотям умудрился продать страну с молотка. Но тут справедливости ради, надо ответить, что начало положил его скряга отец, и не в меру расточительная матушка. И хотя я предлагал поселить Фредерика где-нибудь поближе с винной бочкой, моё предложение отвергли мои же люди.

Мы вышли на улицу, и гости принялись рассаживаться по каретам. Всё, моя миссия на этом закончена, дальше я присоединюсь к этому делу, только когда буду встречать дорогих гостей. Итак, была проявлена немыслимая щедрость — сам император провел экскурсию.

Дальше с приехавшими делегациями будут общаться исключительно распорядители.

Поселили их в один из домов Меншикова. Они стояли пока пустыми. Я проявил милость и вернул пару домов, один в Петербурге, один в Москве князю Александру Александровичу. Да довольно приличную усадьбу под Москвой с деревенькой на пару сотен душ. Но возвращать всё не стал. Александр мне нравился. Очень неглупый, весьма образованный и храбрый, сейчас он служил под командованием Ласси. Посмотрим, что о нём мне скажет фельдмаршал, когда вернётся в Петербург.

Так вот в один из домов я поселил делегации, приехавшие готовить встречу на высшем уровне. Ну не в своем же дворце их селить, в конце концов.

Я не стал дожидаться, когда все рассядутся в кареты, а просто ушел во дворец. Идя по коридорам к своему кабинету, задумался. Хочу ли я снова увидеть Луизу? Не знаю. Мы ни одной встречи мирно не провели. Ни единой. И наши письма друг другу были насквозь пропитаны ядом. Тягучим, как самая жгучая страсть. Хотел ли я её когда-то? Да, уж себе-то можно признаться в этом. А сейчас? Я не знаю. И не хочу знать. Вот только избежать этой встречи я не могу. Какого хрена её муженек такой бесхребетный? Не мог кулаком по столу стукнуть и сказать: «Женщина, сиди дома. Kinder, Küche, Kirche, мать твою».

Я вошел в кабинет, и сел за стол. Так, надо выбросить эту змею из головы и делом заняться, я ещё Пашке обещал погулять, а для меня это важнее, чем Луиза Ульрика Шведская.

Иван Лопухин приостановил коня, чтобы трясти так сильно перестало, прицелился из пистолета и выстрелил. Пуля прошла мимо всадника, скачущего впереди, не задев его. Всадник при этом лишь слегка пригнулся, продолжая нестись вперед, не снизив скорость и не изменив своего движения. А лошадь была настолько хорошо вышколена, что даже не обратила на этот выстрел никакого внимания. Как не сбросили скорость и другие члены этого небольшого отряда, которых преследующие их русские почти сумели догнать. Им не хватило совсем чуть-чуть, совсем немного… И стрелял Лопухин скорее от бессильной злости, чем от желания действительно в кого-то попасть.

И вот всадники на полном скаку подъехали к холму, из-за которого показался большой отряд, который тут же пропустил беглецов в середину и сомкнул за ними ряды.

— Ушёл, гад, — Лопухин повернул коня к подъехавшем у к нему Груздеву. — Ушёл!

— Я вижу, Ваня, не надо так кричать. — Груздев в этот момент убирал подзорную трубу. — Не могу понять, кто их встречал?