– В победе не продадут, а в поражении могут, но это для нас будет уже неважно.

Тах вздохнул, покачал головой, пожелал Бесу и Сигрид спокойной ночи и отправился спать. Бес еще долго сидел за столом в глубокой задумчивости, не меняя позы. Сигрид исподтишка наблюдала за ним. Нет, не стареет этот человек, во всяком случае, на первый хотя и придирчивый взгляд. Пожалуй, на эту войну его хватит. Впрочем, проверить его не помешало бы, вот только самой это сделать или поручить Эвелине? Сигрид вдруг рассмеялась. Бес поднял голову и удивленно на нее посмотрел.

– Не обращай внимание, – вздохнула Сигрид. – Вспомнилось кое-что.

– Есть, что вспомнить, – согласился Бес.

– Эвелина тебя заждалась.

– А ты? – Бес осторожно взял ее руку и сжал загрубевшую от мозолей ладонь длинными пальцами.

– Я уже старая, Бес, – невесело усмехнулась Сигрид. – Это в мои-то годы сгорать от любви.

– Не знаю, – упрямо покачал головой меченый, – для меня ты осталась все той же шестнадцатилетней Сигрид. И это уже навсегда.

– Сорок лет прошло, – напомнила она, – душа и та износилась, а уж тело…

– Нет уж, – лицо Беса вдруг стало злым, – мы еще поживем.

– Дай Бог, – легко согласилась Сигрид и добавила, понизив голос: – Об одном прошу – не проиграй!

Бес сжал ее руку пальцами так, что она едва не застонала от боли. Сила в нем была, а уж об упрямстве Черного колдуна и говорить нечего.

– Кстати, почему Бес? – Сигрид слегка сморщилась от боли.

Бес спохватился, разжал пальцы и осторожно подул на ее посиневшую ладонь:

– Молчуны так прозвали.

– Но ты же знаешь свое имя. Зачем тебе прозвище?

– Собственное имя предполагает и собственный дом, семью, жену, детей, да мало ли еще что дает человеку имя. А прозвище не дает ничего. Я свое имя узнал от матери, а большинство меченых не знало своих матерей. Молчуны считали, что меченый, узнав свое имя, перестанет полагаться только на Башню и самого себя, и начнет просить поддержки у Бога и у людей.

– И ты просил?

– Нет.

– А если я попрошу за тебя?

– Только за меня?

– И за себя тоже. За всех нас.

– Проси. Хуже не будет.

– Тогда скажи мне свое имя, – Сигрид взглянула меченому прямо в глаза. Бес смешался. Сигрид даже показалось, что он испугался, и острое чувство жалости к этому странному человеку больно царапнуло по сердцу.

Он сказал ей свое имя, но имя было еще более странным, чем прозвище, непривычным для уха и губ. Оно пришло откуда-то издалека, из глубины полузабытых веков. Но Сигрид, хоть и с трудом, но смогла произнести это имя вслух:

– Владимир.

Достойный Освальд сын Карадока, комендант приграничной киммаркской крепости поднялся с не слишком удобного кресла и неспеша прошелся по залу, разминая затекшие ноги. В пояснице постреливало, вероятно продуло вчера, когда он, красуясь в седле, словно щенок, провожал за ворота благородного Леира, рыбий хвост ему в глотку. Вот уж действительно, дожили гуяры до светлых времен. С отцом этого Леира достойный Освальд делил когда-то место у костра и кусок хлеба, а сын, видишь, вышел в короли, и старому арверагу, хочешь не хочешь, а приходится ломать спину, чтобы не умереть с голоду. Могли ли они тогда, двадцать пять лет назад, высаживаясь на пологий берег Вестлэнда, подумать, чем обернется для клана этот поход. Эх, Конан, Конан. Вот что случается, когда забываешь об обычаях предков. Проклятые окты! Грызлись они с арверагами и раньше, но никто и подумать не мог, что они пойдут на открытое истребление арверагского клана. Леир, конечно, похитрее Седрика, но и на его руках арверагской крови немало, и эту пролитую кровь прощать нельзя. Гвенолин прав. Но разве может Гвенолин ответить за всех. А молодежь ныне служит не своему клану, а чужим королям, которых гуярами уж назвать нельзя. А тут еще один кандидат в императоры объявился, мальчишка Осей. Затеял он по наущению аквилонцев поход в страну Хун, и вся молодежь как с цепи сорвалась. Умоются кровью. Разве ж можно затевать такой поход без разведки, не зная, что за сила тебя ждет. Аквилонцам гуярской крови не жалко, выстелят они себе дорогу в чужую страну нашими телами. Увы, никто ныне не хочет слушать старого Освальда. Каждый норовит ухватить кусок пожирнее, но не во славу и не во благо клана, а исключительно для себя, и все бояться опоздать, оттого и рвут гуяры друг друга на потеху чужим племенам и народам.

А с октами следовало бы посчитаться. С молодых спрос теперь невелик, придется, видимо, достойному Освальду самому мстить за пролитую арверагскую кровь. Не он начал это братоубийство, не ему и ответ держать перед Богом. А вот перед убитыми предательски родичами он в ответе, и годы для него не оправдание. За шестьдесят ему перевалило, а как давно перевалило, этого достойный Освальд считать не хочет. Пока ноги держат стремя, а рука – тяжелый гуярский меч, он воин. Недаром же киммаркская лисица Леир доверил ему оборону крепости на границе. Правда, арвераги, составляющие ее гарнизон, не потерпели бы другого командира. А Леиру ссориться с арверагами сейчас не с руки, именно они прикрывают его Киммаркию от стаи.

Вот еще нечисть поганая! Достойный Освальд многое повидал на своем веку, включая и всяких монстров, но чтобы нечисть валила в таком количестве, сметая все на своем пути, этого ему и в кошмарном сне не приснилось бы. Спалить бы к черту Южный лес, но, говорят, ему конца края нет, и что раскинулся он едва ли не на пол Земли. Прошлой осенью Освальд потерял сорок человек убитыми, да еще тридцать умерли от ран и какой-то непонятной болезни. Не дай Бог даже врагу такой смерти. Конечно, Леиру арверагской крови не жалко, но семьдесят человек – это много, еще несколько таких лет и от клана вообще ничего не останется. Можно было бы плюнуть в рожу Леиру и уйти, куда глаза глядят, но что тогда станет с женщинами, стариками и детьми, которые получили приют на киммаркских землях только на условиях охраны границы.

И как Конан мог так промахнуться?! Ведь ясно было, что Рикульфу доверять нельзя! Гвенолин вывез мертвую жену Конана из Азрубала, и похоронил ее на берегу безымянной речушки. Красивая была женщина. Жаль только, что имя ее достойный Освальд запамятовал. Хотя какое это теперь имеет значение. Кто вспомнит Освальда сына Карадока через неделю после смерти, да никто, а ведь столько лет эту землю топтал. У Конана было два сына, исчезнувших в Азрубале. Как же, черт возьми, звали того суранца? Мазон? Мутон? Пропади они все пропадом, с их дурацкими именами!

– Тебя какие-то люди спрашивают, – появился на пороге Гулук.

– От короля Леира, что ли?

– Нет, – Гулук понизил голос почти до шепота, – говорят, что от Конана из Арверагов.

Освальд побагровел от гнева. Если это шуточки киммарков, то они дорого им обойдутся. Старый арвераг навсегда отучит их трепать имя покойного вождя.

– Зови, – рявкнул он Гулуку.

Вошел рослый и статный воин, одетый в цвета арверагского клана. Вот только мечи у него почему-то висели за плечами. Освальд подслеповато прищурился, пытаясь разглядеть лицо гостя.

– Подойди поближе.

– Не узнал меня, Освальд сын Карадока?

– Вижу, что двурогий, – криво усмехнулся старый гуяр, – но это еще не повод, чтобы приглашать тебя к столу.

– Я Артур, сын Конана из Арверагов.

– Так, – сказал Освальд просто для того, чтобы не стоять молчаливым столбом. Сходство, конечно, поразительное. Недаром же Гулук такой бледный, да и у Освальда, наверное, вид сейчас тоже удивленный.

– А чем докажешь? – спросил старый гуяр севшим голосом.

Двурогий бросил на стол перстень:

– Этот отцовский перстень Гвенолин передал мне перед расставанием, ты должен это помнить.

Освальд помнил. Перстень был слишком велик для пальца Артура, и тогда Гвенолин отрезал узкий ремешок от сумки, висевшей на боку у Освальда, прицепил перстень и повесил на шею ребенку. Сумку потом пришлось выбросить. Хорошая была сумка.