— Скучаешь, лейтенант?

Волк резко обернулся, словно его ударили в спину. Оттар беззаботно улыбался, похлопывая плетью по кожаному сапогу. Белые волосы Оттара разлетались под резкими порывами ветра, создавая пушистый ореол вокруг головы. В эту минуту он был похож на Сигрид Брандомскую, и Волк даже вздрогнул, уловив это сходство.

— Надень шапку, простудишься.

— Капитан велел Чубу убрать Заадамского. Сержант берет меня с собой.

— Нет.

— Почему нет, — удивился Оттар, — это приказ капитана.

В его больших зеленых глазах стыли недоумение и обида. Оттар был самым младшим среди меченых и очень тяжело переживал, когда ему об этом напоминали, отстраняя от самых опасных дел под разными предлогами. Волк помнил, каким капитан привез его в Южный лес. Двадцать мальчишек, испуганных и утомленных, в неуклюжей, полуразвалившейся от долгой тряски по дорогам телеге, и беспрерывно орущий, охрипший от этого крика Оттар на руках у капитана. Потом их стало пятьдесят, но Оттар так и остался самым младшим. Волку приходилось по нескольку раз таскать его в гнездо к самкам, которые кормили Оттара, как когда-то выкармливали Волка с Тором. Айяла, не спускавшая ребенка с рук в первые дни, никак не хотела примириться с мыслью, что его придется отдать в лапы самок вожаков. Но иного выхода не было, Оттар худел день ото дня и отказывался принимать пищу. Капитан силой отнял у женщины ребенка и передал Волку. Волк до сих пор помнил, каким тяжелым был Оттар и как непросто было дотащить его до гнезда. Позже Айяла смирилась с неизбежностью и не препятствовала Волку, но неотлучно сидела у гнезда все время, пока продолжалась кормежка. Оттар так и остался ее любимчиком, даже когда родились Тах и Дана. Оттару прощалось многое из того, что никогда не прощалось Волку, Тору и остальным меченым, даже капитан ничего с этим не мог поделать. Все меченые, привезенные из Приграничья, отыскали своих родных и частенько их навещали. Оттар не помнил ни отца, ни матери, не помнил и места, откуда его привезли в замок Ож. Никто из местных крестьянок не признал его за сына, хотя меченые частенько наведывались в приграничные села, не слишком при этом скрываясь. Раньше это обстоятельство удивляло Волка, но сейчас он догадывался, чьим сыном на самом деле был Оттар. Историю о похищении маленького принца он слышал в Бурге, и все время порывался расспросить у Сигрид подробности, но так и не решился. Слишком много странного было в этом деле.

— Передай Чубу и Пану, пусть седлают коней, — сказал Волк, натягивая перчатки на замерзающие руки. — Я поеду с вами.

Оттара явно обрадовал такой оборот дела:

— А Тор?

— Обойдемся без Тора.

Ответ прозвучал неожиданно резко, и Оттар удивился скверному настроению лейтенанта. Похоже, в крепости что-то случилось, пока он ездил в Южный лес и обратно, но все прояснится, надо полагать, со временем. Если Пан не расскажет, то Зуб непременно проговорится.

Сигрид была утомлена дорогой. Поездка в Бург, пышные похороны Гарольда, бесконечные ссоры с Рагнвальдом отняли у нее последние силы. Вдовствующая королева рвалась из столицы — подальше от чужих стен, от скорбных масок, за которыми прячется злорадство. Рано радовались — Гарольд умер, но жив Рагнвальд. И кое-кто уже почувствовал его руку на своей шее, и эта рука не слабее отцовской. Втайне она гордилась сыном, но не хотела признаваться в этом даже самой себе. Рагнвальд не отомстил за смерть отца, а, все остальное было для нее неважным.

Усталость от долгой и трудной дороги притупила боль. Сигрид дремала, прислонившись виском к холодной стенке дорожной кареты. Не хотелось ни о чем думать, а хотелось ехать и ехать без остановки, под мерное поскрипывание полозьев по подмерзающему насту.

Ингольф Заадамский склонился к открытому окну и что-то крикнул, что именно, она не разобрала, но мгновенно открыла глаза. Ей, выросшей в Приграничье, звон мечей был так же привычен, как звон струн лютни придворным дамам в далеком Бурге. Марта, отодвинув полог, выглянула наружу и тут же с криком отшатнулась. Посеченный мечом всадник рухнул на землю в метре от кареты. Лошади встали, рука Сигрид потянулась к арбалету. Она решительно отстранила Марту и выглянула наружу. Два дружинника Заадамского уже лежали на мерзлой земле с пробитыми головами. Сам Ингольф, то и дело поднимая коня на дыбы, с трудом отбивался от наседающего на него молодца в черном, как сажа, полушубке. Трое других на падавших сцепились с уцелевшими дружинниками владетеля. На глазах Сигрид еще двое упали с коней, пронзенные узкими мечами. По этим мечам она определила в разбойниках меченых. И, кажется, узнала одного из них. Это был Атталид! Она закричала от прихлынувшей вдруг к сердцу боли и подняла тяжелый арбалет. Благородный Ингольф, широко раскинув руки, словно подбитая на лету птица, медленно валился из седла. Обычно багровое его лицу в эту минуту было неестественно бледным. Атталид еще раз взмахнул мечом, и голова владетеля Ингольфа ударилась о мерзлую землю раньше, чем грузное тело. Сигрид целилась в Атталида, но промахнулась. Стрела сбила шапку с другого меченого, и перед Сигрид на мгновение промелькнуло обиженное и недоумевающее мальчишеское лицо в ореоле белых волос. Атталид что-то крикнул, и четверо всадников, нахлестывая коней, скрылись в снежной круговерти так же внезапно, как и появились. Испуганный возница с трудом поднялся из сугроба и перекрестился.

— Меченые, — сказал он, с трудом шевеля подрагивающими губами.

Сигрид тупо смотрела на обезглавленное тело владетеля Заадамского. Потом склонилась к земле и взяла горсть снега, пропитанного кровью Ингольфа. Кровь, мешаясь с водой, побежала из сжатого кулака на подол черного платья.

— Меченые, — повторила Сигрид вслед за возницей, и в ее голосе было столько ненависти, что служанка невольно отшатнулась.

Посвященный Чирс, Правая рука Великого, медленно прохаживался по обширному залу. Красивое лицо его морщилось словно от зубной боли. Посвященный Магасар, Чуткое ухо Храма, тяжело вздыхал, с сочувствием глядя на наместника Великого. Посвященный Чирс, да продлятся дни его вечно, сильно сдал за последние годы. Да и то сказать, семьдесят пять лет — возраст немалый даже для горданца. А тут еще дурные вести из Лэнда. Неожиданная смерть короля Гарольда спутала Храму все карты. И в довершение всех несчастий вождь осканцев Пайдар, до сих пор весьма лояльно настроенный к посвященным, устроил заварушку на границе. Все одно к одному. Было от чего морщиться посвященному Чирсу.

— Я думаю, благородный Рекин справится со сложной ситуацией в Нордлэнде, — обронил наместник Великого и покосился в сторону Магасара. — Твои люди должны помочь ему в этом.

Магасар с готовностью прижал к груди большие волосатые руки. Чирс презрительно скривил губы — к сожалению, разум посвященного Магасара много уступал его же преданности делу Храма.

— Рекин стар, — покачал в задумчивости головой Чирс, — а король Гарольд был слишком молод и горяч. Ах, Гарольд, Гарольд...

— Владетель Лаудсвильский встревожен, — робко доложил посвященный Магасар. — Морские разбойники усилили натиск на побережье Вестлэнда. Король Скат уже пытался однажды использовать их против Нордлэнда.

— Так уберите Ската, — рявкнул в раздражении посвященный Халукар, Левая рука Великого. — Для этого не требуется разрешения посвященного Чирса.

Халукар стар, ему уже трудно сдерживать рвущиеся наружу эмоции, как и кашель, впрочем. Ишь нахохлился, старый сыч, тяжело, наверное, умирать, имея столько грехов на душе. У посвященного Чирса грехов тоже немало. Как-то примет их Великий в заоблачной выси. Чирс невесело усмехнулся. Ситуация день ото дня становилась все хуже и хуже. Нельзя сказать, что беда пришла неожиданно. Он ждал ее все эти годы, и не просто ждал, а активно противодействовал неудержимо надвигавшемуся краху. Кое-что ему удалось. Двадцать лет беспрерывных трудов подорвали здоровье. Сил уже нет, а крах близок. Конец всему, за что боролся все эти годы. Ни ума посвященного Чирса, ни жестокости Халукара, ни изворотливости Магасара уже не хватает, чтобы противостоять року. Суранские города бунтуют, их сопротивление Храму становится все решительнее. Наемники ярла Хаарского уже не в силах спасти расползающееся в разные стороны, заживо гниющее тело Храма. Пролитая кровь уже порождает не привычный страх, а только ненависть. Вряд ли кто-то может упрекнуть посвященного Чирса в слабости — он боролся до конца за дело предков. Но где-то была допущена ошибка. Скорее всего, ее допустили те, кто начинал грандиозный проект. С них за это уже не спросишь, и расплачиваться за все придется посвященному Чирсу.