– И среди октов встречаются негодяи, еще почище вас, суранцы.

– А мы-то здесь при чем? – удивился Тах.

– Порядочных торговцев на свете не бывает, все сплошь жулики и проходимцы. Взять хотя бы аквилонцев…

Аквилонцев Берника ругала даже больше, чем арверагов: более хитрого и коварного племени Господь на свет еще не производил, хотя не исключено, что к появлению на свет аквилонцев приложил руку кое-кто другой. Доблестные гуяры проливали кровь, а все добытое ими богатство прилипло к рукам аквилонцев. Взять хотя бы Бернику – после гибели мужа ей полагалась большая доля в добыче, но чуть ли не две трети ее ушло к аквилонцам, спасибо, что хоть малая толика осталась на приданное дочери, а то бы пришлось дочери Альдроика идти замуж за оборванца.

– А зачем ты аквилонцам платила?

– Так ведь это они снарядили гуярский поход. На нашем острове золотые пряники не растут, суранцы. Где бедный гуяр возьмет столько золота на доспехи. Вот и пришлось к аквилонцам на поклон идти.

Седрика старуха долго и подобострастно хвалила, к немалому удивлению Таха. Что это вдруг ее так прорвало? Но, как вскоре выяснилось, именно Седрик рискнул стать зятем этой крикливой ведьмы. Почтенная Берника рассчитывала при его покровительстве занять место поприличнее и поближе к Родрику.

– Отчего бы тебе к дочери не перебраться? – спросил Тах. Чем вызвал праведный гнев женщины. Берника вдова Альдроика из семьи Кольгримов, это не какая-нибудь приблудная тварь, кормящаяся подачками с чужого стола. Семья мужа – это теперь ее семья, и она останется здесь до самой смерти, если не найдется добрый человек, с которым можно будет разделить ложе и стол, не слишком бедный. Конечно, мужчина должен быть не старым, и род его не захудалым. Не говоря уже о клане. За арверага, будь он даже богач из богачей и писаный красавец, Берника не пошла бы никогда, потому что всем известно, какие они негодяи.

Тах успел даже вздремнуть, пока почтенная женщина перемывала косточки представителей клана арверагов. И проснулся он, когда внезапно скрипнула дверь, и немолодой гуяр, появившейся на пороге, поманил его пальцем:

– Седрик желает поговорить с тобой, суранец.

Тах не сомневался, что этот разговор состоится, любопытно было только то, насколько откровенен будет честолюбивый октский вождь. Седрик долго выспрашивал Таха о положении дел в Суране вообще и Азрубале в частности. Проверял ли он гостя или пытался выпытать у него что-то важное для себя, трудно было сказать.

– Мой отец посвященный Магасар говорит, что власть достается не тому, кто претендует на нее по праву рождения, а человеку, способному ее взять и удержать.

– Твой отец мудрый человек, – кивнул головой Седрик. Был он в той же потертой куртке, но держался куда более свободно, чем в присутствии Родрика. Таху он сесть не предложил, да и сам не сел, а прохаживался по залу из конца в конец, бросая на ходу отрывистые фразы. Вряд ли можно было ждать от этого человека полной откровенности здесь, в чужом замке, где его могли слышать десятки ушей, но то, что он захотел еще раз повидать посланцев Рикульфа, говорило уже о многом.

– В отличие от моего друга и родственника Родрика Кольгрима, я не считаю Олегуна достойной личностью. Но и руки пачкать о него не хочу.

– И не надо, – мягко заметил Тах. – Но мы рассчитываем на твою поддержку. Наверняка у тебя в вестлэндской столице есть свои люди, благородный Седрик.

Гуяр остановился и пристально посмотрел на Таха:

– Так ты считаешь, что смерть Олегуна принесет пользу Рикульфу из Гитардов?

– И не только ему. Ведь умереть может не только Олегун. Никто из нас не знает своей судьбы, но каждый может похлопотать за себя, не ожидая, когда птица счастья сама порхнет в руки.

– Можешь не продолжать, – холодно бросил Седрик.

Тах тоже считал, что сказал уже достаточно, излишняя откровенность может повредить скромному суранскому торговцу, вздумавшему хлопотать о коронах.

– Мои люди найдут тебя в Нотенбурге. – Седрик величественным жестом отпустил посланца и отвернулся к огню.

Вестлэнд разительно отличался от разоренных войной Нордлэнда и Приграничья. На какое-то время Кеннет словно погрузился в мир своего детства, казалось бы утраченный навсегда. Исходящие на крик торговцы на узких улочках города, толпы народа, неизвестно с какой целью, но неизменно заполняющие торговые площади, ибо почти никто ничего не покупал, но торговались все отчаянно, находя удовольствие в самой возможности покричать и безнаказанно обругать конкурента. Алые владетельские плащи небрежно разрезали это людское море, не считаясь с причиняемыми кому-то неудобствами, уверенные в своей безнаказанности, важные и надменные, словно не было никакой войны и не было тяжкого для всего Лэнда поражения. Население столицы Вестлэнда отнюдь не уменьшилось за годы войны, а уж скорее увеличилось за счет беженцев из соседних земель.

И все-таки кое-какие разрушения в Нотенбурге имелись, война и здесь оставила безобразные следы. Замок короля Ската Вестлэндского был разрушен до основания гуярскими пушками, и эти развалины, которые никто не решался восстанавливать, уже седьмое лето подряд зарастали сорной травой. Разрушен, впрочем, был не только замок вестлэндского короля, нарушено было душевное равновесие нотенбуржцев, ибо чем же еще можно было объяснить их равнодушие к судьбе родного города. А чем дальше суранский обоз продвигался по улицам вестлэндской столицы, тем меньше видел Кеннет сходства с прежней беспечной жизнью лэндских горожан. На улицах Нотенбурга хозяйничали гуяры, аквилонцы и еще черт знает кто, но только не сами хозяева. В лэндских лавках сидели чужие люди и на чужом языке предлагали чужие товары. С разрушением Бурга и других нордлэндских городов пришли в упадок лэндские ремесла, разорились местные торговцы. Оле Олегун, похоже, только царствовал, а правили за него арвераги с помощью расторопных аквилонцев, уже успевших обнюхать пришедший суранский обоз и предложить Таху смехотворную цену. А сопровождавший аквилонцев арвераг при этом выразительно поглаживал рукоять меча. Однако эта демонстрация силы и подлости не произвела на «суранцев» особенного впечатления, шантаж был отвергнут с порога, и обоз двинулся дальше под угрозы разочарованных шантажистов. Впрочем, подобных встреч у человека, рискнувшего заняться торговлей в столь смутные времена бывает от Азрубала до Нотенбурга более чем достаточно, и если на каждую из них тратить душевное здоровье, то его наверняка не хватит на долгую и счастливую жизнь. А Тах собирался жить долго и счастливо, о чем он и поведал одному аквилонцу, проявлявшему уж слишком большую прыть и нездоровый интерес к чужому товару. Причем Тах, сидевший в седле, бесспорно занимал более выгодную позицию, чем его оппонент, ноги которого беспомощно болтались в воздухе, а голова тряслась под тяжестью аргументов, обрушенных на нее меченым. Арверагу Тах пообещал снести дурную башку, набить ее стружками и подарить почтенному Конану, императору гуяров, и от себя лично, и от имени достойного Рикульфа из Гитардов, чьи интересы он представляет в славном городе Нотенбурге. После чего Тах отшвырнул аквилонца в сторону и сунул в наглую рожу арверага охранную грамоту с подписью и печатями гитардского вождя. Видимо бумага произвела впечатление, шантажисты отстали, и обоз благополучно достиг постоялого двора, расположенного в двух шагах от порта.

– Тяжелые времена, – вздохнул его хозяин, закрывая за гостями ворота. – Кого только нет ныне на улицах Нотенбурга.

Тах охотно подтвердил, что времена хуже некуда, но это еще не повод, чтобы сидеть сложа руки и ждать, когда кусок хлеба сам упадет в рот. А разбойников он не боится, слишком многие большие люди заинтересованы в том, чтобы путешествие Эшера сына Магасара завершилось успешно. В частности, кроме достойного Рикульфа он мог бы назвать и благородного Седрика из Октов, и благородного Элдада из Киммарков, и даже достойного Гилроя из Эбораков. Это перечисление имен могущественных гуярских вождей произвело впечатление на собравшихся в таверне торговцев.