Это мамины мысли, осознала Марина. Ровно то же самое мама переживала, без всякой надежды пытаясь спасти Полину Аркадьевну, а немного позже — Валентину Дмитриевну. Они уходили уже при жизни Марины-младшей, но та была еще слишком маленькой и помнит все только маминой памятью. Угасание было, без сопротивления. Как сказал дядя Саша — своим ходом. А ведь было им чуть за семьдесят биологических. Бабушка Таня гораздо старше. То есть объективно, по медленному времени, ей как раз семьдесят четыре, но биологически — девяносто три.

Мелькнуло мамино воспоминание об уходе легендарной уже Марии: та-то сопротивлялась, да слишком страшен был диагноз…

Марина посмотрела на Татьяну Леонидовну, осторожно взялась за ее запястье. Пульс слабый. Глаза открыты, сознания в них нет. Рот искривлен. Дыхание поверхностное. И так далее… классическая картина кровоизлияния в мозг. Полностью согласуется с тем, что рассказали девчонки еще при первом звонке: Татьяна Леонидовна сидела с книжкой в любимой своей ближней оранжерее, вдруг закричала, схватилась за голову, попыталась наклониться, ее вырвало — наполовину на себя, — сделала странное движение и завалилась набок вместе с легким креслом.

Хорошо, Ирина и Анна оказались как раз в этой оранжерее, подняли тревогу. Все девочки, все мамы действовали правильно и слаженно: позвонили Марине, получили указания, в итоге доставили бабушку на каталке сюда, в палату, перегрузили на койку в положение «почти полулежа». Следы рвоты убрали, конечно.

Хорошо ли, усомнилась Марина? Упрекнула себя: да, в медицине без цинизма не выжить, но есть же мера. Пусть я недоврач — все равно не имею права на рассуждения типа «лучше бы она ушла сразу, не мучаясь». Безнадежно, а права не имею. Без цинизма не выжить, да; но с такими сомнениями лечить, помогать, спасать кого бы то ни было — нечего и думать. Может быть, сказала себе Марина, вырасту, стану совсем циничной, тогда изменю позицию. А пока — так.

Значит что? Значит, готовимся к томографии. Начнем с МРТ. Простите, бабушка Таня, придется вас тревожить и тревожить. Надеюсь, вы ничего не чувствуете…

Она вышла из палаты. Лицо Ольги, дежурившей в коридорчике, было серым.

— Ольчик, — сказала Марина, — ты посиди пока с бабушкой Таней, а я пойду аппаратуру готовить.

***

Девятый уровень, направо — знакомый коридор, длиннющий и волнистый. Игорь нажал на кнопку вызывной панели. Молчание. Решил немного подождать.

…Он спустился сюда не сразу: от Федюни его что-то понесло наверх. Проведал Слабину — все по-прежнему, Слабина не ослабла… Посетил Маринину башню — поглазел на звезды, подумал, что ведь и его Марина ходила сюда, любовалась тем же небом, тосковала.

Перекурил; пожалел, что не захватил резак — накромсать Федюне с Лавуней «желёзок»; перестал жалеть — нечего, пусть углеводы жрут.

…Теперь — здесь, в ожидании. Можно и пойти, там же у них на входе тоже звонок. Но лучше соблюсти корректность. Снова нажал на кнопку. На этот раз ответили. Голос, конечно, не распознать, но точно не Марина. И еще — голос сдавленный:

— Дядя Саша?

Игорь назвал себя. Пара секунд, словно заминка, и:

— Входите, открыто.

Почувствовал: что-то не так. Да, в общем, ясно что… Торопиться уже некуда, но он ускорил шаг.

Дверь нараспашку. В прихожей девушка, кажется, Тамара. Черные глаза заплаканы.

— Пойдемте, — сказала она. — Только быстро. Или сами найдете? Марина в дальней оранжерее.

— Найду. Что, Татьяна…

Отчество забыл…

— Да, — кивнула девушка. — Вы тогда идите, а я Александра Васильевича дождусь, он вот-вот приедет.

***

Марина сидела у самого проема, за которым раскинулся пустынный пляж, а за ним — еще более пустынное море, очень-очень синее и совсем спокойное, а надо всем этим — безоблачная голубизна, и вдали мелькают птицы — должно быть, чайки; и нестерпимо яркое солнце прямо в глаза.

— Не понимаю, — сказала Марина, не оборачиваясь.

— Это всегда трудно понять, — начал было Игорь, но она словно не заметила:

— Осень, осень, осень, лес, парк, лес, парк, потом вдруг весна, ландыши, зима, снег, теперь лето, море, солнце. Я никогда не видела здесь солнца, я вообще никогда не видела солнца, только на видео, но это не считается. — И, без паузы: — Тяжелый инсульт, надежд никаких, я сразу поняла, но все сделала по учебникам и как мама учила, и сидела возле бабушки Тани, а потом пошла готовить томограф, а вместо себя Ольгу посадила, потому что даже если нет надежды, все равно человек не должен оставаться один, бабушка Таня и не осталась, а я вернулась, а Олюшка говорит: кажется, все, а я проверила, и правда все. А я хочу туда, к морю. А сейчас дядя Саша придет, девчонки позвонили, он мерку снимет для гроба, он для мамы тоже гроб делал, маленький такой, мама же маленькая стала, когда заболела, а вы пока идите, а когда будем хоронить, вы, конечно, приходите, а наши все пока там, у бабушки Тани, только Томочка дядю Сашу встречает, он скоро будет.

Поток, понял Игорь. А голос ровный. Ей одиннадцати лет еще нет, вспомнил он. Ну хорошо, ее личных — шестнадцать… Всего шестнадцать!

— Держись, девочка, — только и нашел что сказать. Бессмысленное, но ведь и промолчать, в спину глядя, — как?

— Я в порядке, — ответила Марина. — Вы не тревожьтесь.

И повторила:

— К морю хочу.

— Светлая память… — проговорил Игорь. Вспомнил отчество: —…Татьяне Леонидовне.

Решил: гроб делать — буду помогать. Остальное подождет.

11.06.49, пятница / неопределенность

Федюне-то Игорь велел спать, а вот самому — не пришлось. И не одному ему: ночь ушла на изготовление гроба. И крест сколотили — усопшая была верующей.

На-Всё-Про-Всё, встретившийся Игорю на проспекте Девять, охотно согласился принять помощь. «Петруха тоже на подхвате будет. На тринадцатый приходи», — сказал он и поехал дальше — обмерять покойницу, а позже обогнал Игоря на спуске. Когда Игорь достиг мастерских на тринадцатом уровне, уже были отобраны нужные доски. «Подкрепись чуток, — предложил Саша. — Весь день, небось, росинки не было. Живот урчать начнет, тебя отвлекать, нас тоже. Петро вон прихватил тебе пайку. — И, пока Игорь подкреплялся, изложил план работ: — После обрезать будешь доски по размерам. Я продольно режу, а ты, значит, по длине подгонять, по чертежику, он вот он, а Петро шлифовать, а там заморим, да не червяка, а доски заморим. Полчаса на просушку, типа перекур, а там и сборка. После отверстий понасверлим, канатик через них пропустим, заместо ручек. Это чтоб на стол ставить, на табуретки, а понесем-то на ремнях, как все грузчики носят. Так, после канатика — крышку сделать, после обить изнутри и снаружи. А уж после крест. С табличкой, честь по чести. Пошвыдче бы управиться, после ведь на Отшиб ползти, с домовиной, да с крышкой, да с крестом, да с умниками. С горем пополам, старичье же колченогое… После и совсем на́верх выбираться. Путь долгий, а время поджимать будет, ага. Так что — взялись!»

Поначалу трудились молча. Саша поглядывал на работу Игоря — оценивал навыки, — вскоре показал большой палец и присматривать перестал. Жужжал, пел, визжал электроинструмент, упоительно пахло свежеструганной лиственницей.

Потом стали перебрасываться репликами — короткими, только на секунды отключения циркулярок, болгарок, шлифмашинок. Тем не менее, полное представление о предстоящих сутках Игорь получил. Начать прощание, объяснил На-Всё-Про-Всё, хорошо бы в полдень. На Отшибе это будет полночь, как раз третий день пойдет. А чтобы начать в полдень, надо же сперва уложить покойницу в домовину. А чтобы уложить, надо же домовину поднять отсюда, с тринадцатого, туда, на девятый. С грузом да с колченогими — часа три вынь да положь. Так это еще семечки! Потом-то — с Отшиба на «нуль», да с гробом не с пустым! Это, сказал Саша, все четыре часа, а то и пять! Ну, потом полегче — по «нулю» к могилке. Не сказать, чтобы так уж близко, но зато гладко, ага. Мне-то там и вовсе лафа будет, хохотнул он: на колеса пересяду, вперед поеду — дорожку к могилке подрасчистить, зарастает она все время… две другие, к Слабине и к Башне, не зарастают, а эта — как заговоренная. И саму могилку подчистить. Так-то все давно вырыто — котлованы, выходит, не зря копал, как наперед знал. Но подчистить — а как же! А для того, заключил На-Всё-Про-Всё, мы тут как пошабашим, вы с Петей малость передохнете, а я на́ конь — и на́верх, чтоб тот конь на «нуле» меня дожидался. Местные туда ни ногой, а то бы погрызли мне конька-горбунька…