Она пронеслась через холл. Петя, с озабоченным видом, зачем-то побежал следом.

— Служака… — усмехнулся Анциферов. Добавил меланхолично: — Татьяна, значит… Эх…

— Петя молодчина, — сказал Игорь. — Я тоже к себе, на секунду.

Да, бегом, раз такое дело. Схватил полиэтиленовый пакет с каким-то барахлом, вытряхнул все, пакет сложил, сунул в карман джинсов.

Выскочил в холл. Марина была уже там, явно на взводе.

На первом же марше лестницы Игорь посоветовал:

— Марин, чуть помедленнее. Путь все-таки не ближний, выдохнешься, а тебе нужно в форме быть.

Девушка сбавила темп. Режим подъема сменился с форсажного на крейсерский.

На одном из горизонтальных участков Марина спросила:

— Вы уверены, что обратно меня протащите?

— Увидим. Ты мне только скажи: склады для Местных, я помню, вроде на седьмом уровне, да и указатели же есть, найду, так скажи — в тех складах есть продукты? Если тебе моя помощь не нужна, наберу углеводов и чего там еще полезного, Федюне с Лавуней доставлю. Иван сказал, для Местных это главное питание.

— Да, углеводы и грубая клетчатка. Чернослив берите, в нем то и другое. Лучше с косточками. Склад «семь-раз», ближайший, чтобы им поближе было. Вы идите, конечно, мне помощниц хватит. Только потом загляните к нам.

— Естественно. Теперь молчим, бережем дыхание.

По ходу поглядывал на Марину, оценивал ее состояние. Убеждался — справилась с волнением, полностью контролирует себя, сосредоточена. Кажется, даже спокойна. В меру. Все как надо.

Подошли к «препоне». Марина вдруг спросила:

— Про маму Иван Максимович как рассказал?

— Слава Богу, без помпезности. Но с абсолютным почтением. Твоя мама была…

Он не стал продолжать. Ни к чему будоражить девочку, особенно сейчас. Подхватил ее на руки, осторожно сделал шаг, второй. Третий. Преодолели. Без какого-либо сопротивления. В следующий раз, решил Игорь, надо будет попробовать ей самой. Может быть, однажды пропустило ее, пусть с моей помощью, это не важно… пропустило — и как бы запомнило. Как будто запрограммирована эта невидимая дрянь… Или наоборот: не запомнено, не запрограммировано, тупая дрянь остается тупой дрянью, а вот в человеке, принудительно «протащенном», — в нем перестраивается что-то, появляется способность к «самопротаскиванию»? Или причина только во мне, в моей — Игорь внутренне усмехнулся — эксклюзивности? А если эксклюзивна еще и Марина, то Иван-говорун неправ: у Марины-старшей, моей Марины было такое же свойство, они же с дочкой абсолютно одинаковы, и, значит, не трижды уникальна она была, а четырежды… Впрочем, это как раз проверяемо: беру какую-нибудь Маринину соседку, взваливаю на себя, преодолеваю чертову преграду… или не преодолеваю… можно еще с Федюней попробовать… и зазнобу его прихватить… помрут со страха…

Нафантазировал, однако. Все это вилами по воде писано, а главное — все это потом, потом. Одно только из головы не выкинешь: опоздал. Пришел бы сюда парой лет раньше — спас бы свою Марину. Хотя бы в тот стазис на шестнадцатом уровне погрузил.

А где я был, что я делал два года назад, попытался вспомнить он — и не смог.

Стоп, стоп, потом, потом.

И действительно — стоп. Девятый уровень, ход на Отшиб.

— Все, побежала, — сказала Марина. — Спасибо вам! И приходите.

— Мимо не пройду, — ободряюще улыбнулся Игорь. — Удачи!

***

В пути Игорю не встретилось никого — в том числе и в секторе «раз-раз»: по здешнему времени стояла глубокая ночь. Соответственно и пригашено было освещение улицы-коридора.

Решил сначала заглянуть к Лавуне. Подойдя к двери, услышал замысловатые посвисты. Осторожно приоткрыл дверь, заглянул в щелку. Наружное освещение позволило различить складчатую тушку, одиноко раскинувшуюся на ложе. Вспомнились Федюнины восторги: первейшая красавица. Зрелище не для слабонервных…

В Федюниной «отсечке» — наоборот: хозяин лежал на скамье, был одет, укрыт вторым «пальтешком», звуков не издавал. Спал, однако, чутко: стоило Игорю поставить на столик пакет, набитый упаковками с сухофруктами, как Федюня зашевелился, приподнял голову. Грузно сел. Сипло сказал:

— Путник пришкрёблимшися… Ты чаво по́середь нощи́?

— А поздороваться, Федюня? — улыбнулся Игорь.

— Сызно́ва зубья щерит… — забормотал тот. — Ужо тобе, мил человёк мудан Путник, здорово́ поживамши коли таково́…

Игорь присел рядом. Попытался объяснить:

— Улыбка — это знак доброго расположения.

— Знам я, знам… А все одно боязно́… А ты, Путник, чаво не почи́ваш?

— Не время мне спать, Федюня. Ты уж не обижайся, что разбудил я тебя. И что толковать с тобой времени нет — тоже не обижайся.

— Дык в нощь-то кто ж с тобой толко́вати станет… Путник ты бымши́, Путник и остамши́ся…

— Ладно-ладно, — согласился Игорь. — Мне и правда некогда, но решил тебе гостинца забросить.

Федюня опасливо покосился на пакет.

— Енто чаво ж ты притаранимши?

— Чернослив. Для здоровья.

Эх, мимолетно огорчился он, хотел же купюры принести, на пробу, да забыл в спешке. Жаль, тоже ведь, небось, грубая клетчатка… Ну, в следующий какой-нибудь раз…

Федюня тем временем бубнил:

— Вумно́й ты, Путник, коли ты есть мудан. А все одно Путник ты, как есть Путник. Ай не кричамши я тобе, дескать, мене от ентих кушаний пучит, спасу нету? Желёзок укусны́х притаранил бы, ёно бы и ладно́…

Теперь Игорь улыбнулся намеренно:

— Федосий! Ну-ка не капризничай! Пучит его… Потерпишь! На одних твоих желёзках ты скоро чахнуть начнешь, а потом помрешь! Понял? Давай вот прямо при мне начинай полезное лопать!

Он вытащил упаковку, вскрыл ее — Федюня при этом затравленно сжался, — взял в горсть несколько черносливин, протянул бедолаге. Тот, помедлив, сунул одну в рот, замер.

— Жуй! — скомандовал Игорь. — Да косточки не грызи, балда! Косточки все сохранишь, я в следующий раз наведаюсь — предъявишь. Знаю я тебя — выбросишь всё, а мне скажешь, мол, с косточками смолотил.

Дело потихоньку пошло. После десятой черносливины Игорь сжалился:

— Молодец, Федюня! Вот так и дальше, а то сил на Лавуню не будет. И ее этим корми тоже!

— Злой ты, Путник, — горько произнес Федюня. И зачастил: — А что до Лавунюшки, дык ёна мене надысь прогнамши. Умаямши ты мене, кричит! Сопля ты, кричит, недосморка́тая! Потому — карахтер у ей… Пшел, кричит, отседова, опосля приходь, опосля! А я ея не маямши, енто ёна мене умаямши, от так от!

— Во-от, — наставительно сказал Игорь. — То-то ты и правда осунулся… Ничего, будешь чернослив есть — не умаешься. Колено-то твое как, зажило?

— Куды там зажило́! Свёрбится колешко, моченьки нетути!

Федюня закряхтел, приподнял край хламидки, продемонстрировал колено. Следов травмы уже не было, но Игорь все же посочувствовал:

— Эх ты, страстотерпец…

— Экоё слово дурноё! — немедленно оживился тот. — Страстотермимец, ишь… Аль како́ ты баямши — страстотерпеливец? Ажно́ язык коло́м… Нетути тако́вого слова! Потому как страстя́ — енто, для примеру тобе, когда мы с Лавунюшкой… того-ёнтого́. А терпиме́ц — енто, тож тобе для примеру, когда колешко свёрбится, а я виду не подавамши. А коли вместя́х страстя́ да терпимство́, дык ёно никако́ не…

— Стоп, Федосий, стоп! Толковать не время, некогда мне, да и у тебя тут ночь.

— Сызно́ва злой…

— Нет, Федюня. Я на самом деле добрый мудан. Был бы злой — стал бы о тебе заботиться? И желёзок этих принесу тебе как-нибудь, так и быть. Только не сегодня. У меня сегодня дела, так что пойду. Пока, друг! Спи дальше.

— То ён злой, а то ён добро́й, — проворчал Федюня, укладываясь. — Спи-и… А ну како́ меня почи́вамши пропучит, ась?

— Спи-спи.

***

Безнадежно, в который раз сказала себе Марина. Спасти больного можно, только если тот помогает, пусть даже сам не знает об этом, а вылечившись, будет отрицать: да что вы, доктор, как я вам помогал, в отключке же был! Но нет. Отключка, не отключка — если система в целом противится смерти, то ей, системе, можно помочь. Не всегда успешно, сопротивление бывает недостаточным, смерть часто оказывается сильнее; но если сопротивления нет совсем, то и шансов ноль. Безнадежно.