– Точно, все верно, прости, Маш, мир?

– Мир, милый, конечно, мир, сорвалась я, просто видела позавчера наших красноармейцев расстрелянных, они-то солдаты, но немцы еще расстреляли и семьи, их укрывшие…

– Мань, пошли к людям, а то от этих мыслей и мне хреново, и тебе не кайф, а так хоть развеемся. Тем более нам себя корить не за что, ты вон с крепости себя показала, и я понемногу воюю.

– Ладно, милый, иди, я щас приду в себя, умоюсь и пойду к себе на склад. Кричать хочется, материться на весь лес, суки фашисты, твари…

Прочел я в свое время воспоминания одного гада по имени гудериан, может, это и фамилия его (и надобно писать ее с большой буквы), мне плевать. Так вот этот гондурас очень огорчался, что союзники Германию бомбили, оказывается, нехорошо обстреливать немцев. А про то, что он сам приказывал советских граждан обстреливать, видимо, этот презервуар забыл, ведь под Брестом он командовал. И немецкие, то есть фашистские, снаряды и бомбы падали не только на красноармейцев, но и на женщин, детей, стариков. Там погибла семья Ахундова, например, и еще много мирных жителей.

Еще этот предохранитель (не оружейный) очень боялся прихода советских войск в Германию, мол, кирдык сделают советские в Дойчланде. А какого хрена тогда полезли? Или Сталин напал на няшку Гитлера? Да и вообще сравните ГДР и окуппированные гитлеровцами территории СССР, где было хуже? Разве СССР устроил концлагеря для женщин и детей? Разве советские медики качали кровь для раненых красноармейцев у немецких детей? А фашисты качали, причем от двухсот грамм до половины литра из вен одного ребенка. Причем кормили всякой гадостью, кто не верит, пусть съездит в Саласпилс или прочтет воспоминания советских детей, выживших в Саласпилсском детском лагере[589].

И опыты на военнопленных советские войска не ставили, и брюквой пареной не кормили (вместо нормальной еды), и не травили введением мочи в вену, а гитлеровцы такое делали. И как после всего этого у этого гондуана язык поворачивается вообще что-то писать об СССР? Да им навеки заткнуться надо, всяким гудерианам, хоффманам и другим гитлеровским прихвостням. Хотя могут, конечно, найтись некоторые (потомки полицаев, РОА, Турклегиона, Галичины и т. д.), которые скажут: «Гудериан не нацист, он просто солдат». Ха, Гудериан не нацист? И как он боролся против нацизма тогда, ну или хотя бы сидячую забастовку объявлял? Может, от сердца отрывал хлеб и кормил военнопленных красноармейцев, может, еврейскую семью прятал в подвале? Черта с два!

Как вы думаете, почему поссорились Гудериан и Гитлер в 1941-м?

Причина была в том, что Гитлер не позволил Гудериану захватить больше советской земли, чем тот захватил на самом деле, вот и все, и ни слова Гудериан Гитлеру не сказал о массовых казнях, о бомбардировке мирного населения, об уничтожении евреев, ничего. Докажу, что Гудериан – нацист: в его воспоминаниях есть характеристика Гиммлера, и этот быстроходный олень говорит об очкастом пидорке так – «человек с расово неполноценной внешностью». Гиммлер, конечно, свиндараз еще тот, но факт в терминологии, кто, кроме нациста, может говорить о расовой неполноценности/полноценности?

Нацик Гудериан? Еще какой нацик.

Простите, вспомнилось.

Иду к Елисееву, настрой на нуле, хуже некуда, шас бы мне какой Отто Скотинацени (или Гондариан) попался, я бы его на куски порвал, загрыз бы на хрен. Гитлеру бы эпиляцию головы и морды сделал бы, выдирал бы волосенки с головы и усов по одной.

– Привет, сотрудникам невидимого фронта, – приветствую особистов. О чем-то говорят сержант госбезопасности Легостаев (ой, он уже лейтенант ГБ) и его коллега Архалуков.

– Здравия желаю, товарищ комдив, – оба безопасника отдают честь.

– Елисеев здесь?

– Да, товарищ капитан, Каллистрат Аристархович беседует с Карасевичем, ну, с Михасем.

– Войти-то можно?

– Да, конечно, можно, – «милостиво» разрешает Легостаев, вот жук гэбэшный.

Охрана особого отдела приветствует меня, приятно.

– Добрый вечер, товарищ Елисеев, как ваши дела?

– Привет, Виталя, присаживайся, ну как, отдохнул с дороги, Мария Сергеевна, не замучила? И что там у вас с военветврачом?

Вот сука, какое его гебнючее дело, бесцеремонный этот опричник, как чирей на седалище, даже про Анюту просек, кто ж стучит на него, хотя чего тут гадать-то: Легостаев по ходу, работа у него такая.

– Каллистрат Аристархович, а вам не кажется, что вы лезете не туда?

– Шучу я, ты что, капитан, сразу в бутылку лезешь, вроде ж раньше таким не был, за неделю в походе озверел, успокойся, дела, конечно, личные, но и то, что тебе Семенов говорил, учесть-таки надо.

– Черт, прости, прости, чего-то я не в себе, это все Маша, рассказала про то, как немцы постреляли приймаков и семьи, их приютившие, – пытаюсь увильнуть я.

– Ах, вот отчего, да… потому мы и отправили Сазонова с Наметновым, наказать одну суку-перевертыша, с его ж подачи каратели в Парцевичи заявились. Так что пришел-то, может, хотел чего?

– Да нет, ничего особого, просто соскучился я по тебе, лейтенант госбезопасности.

– Эх, отстаешь ты от мира, – и Елисеев выпячивает грудь. Ну и что? Грудь как грудь, не Аполлон, конечно, но и не глобус.

– Ты чего тут, Аристархыч, ты чего?

– Да ты не только озверел в походе, но еще и отупел, брат мой общевойсковой. – И гебнюк показывает петлицы, опа…

– Да ты теперь старший лейтенант госбезопасности? Опять меня по званиям обогнал? И давно? И почему я не знаю?

– Так ты ж у нас в отъезде был, а это за генералов, особенно предателей, ну и за прежнее, по совокупности, тебе недавно звание давали, так что не обессудь, зато тебе звездочку красную дали, с орденом тебя.

Я вскочил и гаркнул:

– Служу Советскому Союзу!

– Ау, я тебе не Калинин, ты чего тут орешь? Вон человека испужал. Ну, Михаил Константинович, вы уж простите нашего комдива.

И я тут понял, что тут сидит Михась, блин, вот позор-то. Надо прикрыться наглостью, всегда помогало, как ситуация проблемная, надеваю на рыло маску наглости, и все прокатывает. Как-то помню, у одной женщины завис, забавляемся часика два, а тут стук в ворота – муж. Пока она одевалась и шла открывать ворота своего частного дома, я мгновенно оделся и хрясь через стену, а под ней сержант милиции стоит, курит, сволочь. Ну и я его нагло спрашиваю (сориентировался):

– Прокуратура Коргарского района, следователь Соловьев (был тогда у нас, в прокуратуре соседнего района, такой), тут гражданин Пулатов только что пробегал?

– Нет, товарищ… прокурор, не было никого.

– Не мешайте следствию, не стойте тут. – И я слинял. Что было потом с тем сержантом – не в курсах, а с бабенкой той потом еще часто забавлялись. Это я до Маши таким ухарем и Казановой был, теперь ни-ни, Машка с говном сожрет (а Аня?).

– Спасибо тебе, Аристархыч, обрадовал ты меня. Ну, я это… пойду. Кстати, что насчет Михася, то есть товарища Карасевича? Он нас выручил, причем роту ребяток привел, да две батареи пушек, да снаряды, да десять машин.

– Да знаю я все, но проверим, запросим Москву, сам знаешь, мало ли как бывает, но обещаю проверить все быстро, понял?

– Да, ну, пойду я, время ужина, да с летунами пообщаюсь. Кстати, чем тут занимались, без нас-то?

– Как чем? Щупали помаленьку немчуру, но подальше базы. Взвод саперской разведки развернули в роту саперного осназа. Еще ребят подкинули из сявичевского лагеря, коней, опять же, добавили. Парни днем спят, а по ночам немца теребят. Недавно поезд с немецкими танками в болото спустили.

– А взрывчатка откуда?

– Как откуда? Из снарядов и бомб тол выплавляем, потом дергают за веревочку, дверь немцам на небо и открывается[590]. А так как ребятки на лошадках, то и диверсии проводим даже за двести километров. Тут проводника нашли мирового, он такими тропами проводит ребят, что ни один немец не прознает.