И со словами «Расцветали яблони и груши», заряжаю запасной магазин к ПаПаШе, пригодится, магазины лишними не бывают (я не о торговых точках).
Самого глазастого и опытного в корректировании огня – Полуэктова (да, того самого, который еще в ДОТе геройствовал, ну, Дениска-артиллерист) командование (то есть я) попросило (приказал) залезть на крышу пассажирского вагона. Для красоты на шее у Полуэктова висит бинокль (само собой, трофей), и по мере приближения Денис вглядывается в даль тем самым биноклем. И главное, смотрится он в форме гитлеровского фельдфебеля безукоризненно, истинный ариец, твою мать (конечно, Гитлера мать, не Полуэктова же). Он должен раньше нас разглядеть все цели и дать команды минометчиками и артиллеристам, кому куда стрелять, короче, он наши глаза и этакий ПУАО (пункт управления артиллерийским огнем). Такова, короче, его миссия, корректировщика огня, а паровоз тем временем подъезжает к станции, ветер дует справа. Облегчая миссию Полуэктову, ветер уносит дым паровоза налево от нашего троянского поезда. До станции километра два, и машинист (а может, Вахаев, посредством пинков) начинает тормозить состав, правда не экстренно, а, скажем, притормаживает понемногу.
Станция несется на нас, и, как говорят исторЕГи, гитлеровцы – прекрасные воины, но эти юбервоины[377] не ждут нападения поездом, они понаставили постов на дорогах и зениток для отражения налета сверху, а насчет нападения с рельсов они не дотумкали. Вот мы и приходим нежданными-негаданными, поезд, притормаживая, приближается к станции, уже можно прекрасно различить вагоны, толпящиеся почем зря на станции. Еще немного, и сможем разглядеть лица фрицев, те спокойны, как и весь остальной террариум[378], они ждут поезд с востока (правда, не совсем такой или совсем не такой?).
Дениска прикидывает и записывает свои прицелы, ориентиры и дистанции. Не дойдя метров двести до станции, в ста пятидесяти метрах от ближайшего вагона наш состав остановился. И Полуэктов (паровозом тоже рулит он, посредством Вахаева) уже готов, он передает координаты целей минометчикам и пушкарям, которые необходимо накрыть, желательно первыми залпами. Потом Денис, захвативший всю полноту власти в свои руки, командует машинисту (или Лечику) подойти еще на 50–100 метров вперед, и паровоз двигается вперед, опять «чук-чук». Ну вот и намеченная Полуэктовым точка, и как только эшелон останавливается (фашисты пока ничего понять не могут, ну, или просто не обращают внимания на состав), Денис кричит:
– Расчеты, каждый по своей цели, огонь!
Шесть минометов и две пушки начали активно швырять «напор стали и огня[379]» на окаянных вражин. Пулеметчики с крыши пассажирского вагона приступили к ласкам дальних целей (особенно две батареи зениток, которые ахт-ахт), остальные начали поливать свинцом все, что им не нравится (а не нравится, нам тут все!!!). Пулемет «Максим» хоть, скажем, и устарел морально, но его скорострельность и дальнобойность таки не устарела…
И тут у меня появляется вопрос к самому себе: а зачем я тут, для чего, и не только я, онищуковцы тут зачем, со всеми делами справляются соколы Гогнидзе, мы, видимо, чисто для кучи. И тогда, проявив креатив, командую:
– Гогнидзе, спустить с платформы оба ротных миномета, Вахаев, спускай своих архаровцев, делаем вылазку, на абордаж!
Правда, «абордаж» не произношу, то есть произношу, но про себя, а то прицепится кто, что за «абордаж» такой…
Прошло пять минут подготовки, и рядом с поездом полусидя-полулежа расположилась осадная группа, то есть группа для вылазки. Паровоз еще дымит, и я предлагаю пройти, прикрываясь дымом паровоза и пожара, вперед на сто-двести метров. И оттуда, укрывшись, выпустить оставшиеся мины, пострелять из ручного оружия да отступить. А немцы, опомнившись, начинают стрелять по составу, правда, в дыму и пару не особо видят нас (а машинисты подбрасывают уголька под охраной бойца-разведчика Ступишина), мы короткими перебежками выдвигаемся. Пробежавшись, укрываемся под пустыми вагонами, в пространстве между составами сержант Асатиани устанавливает свои самовары, ну, ротные минометы, и, осмотрев окрестности, начинает пулять минами в зенитную батарею 20-мм автоматов. Ружейно-автоматно-пулеметным огнем мы помогаем косить зенитчиков (как минимум пугаем), те давно уже осыпали своими снарядиками наш состав, но теперь больше не будут, ибо некому, мы, видимо, их сильно напугали, аж до заворота кишок. Когда на позицию батареи зениток падает два десятка мин да сотни две пуль, там такой геноцид начинается, что даже Гаагский трибунал не поможет.
Приказываю рвануть к расположению батареи, успеваем вовремя, туда же спешит до взвода гитлеровцев, но глазастый Асатиани со своими минометчиками накрывают бегущих фашистов, затем и мы начинаем массажировать кожу гитлеровцев свинцом. Кстати, взрыв даже ротной мины меж вагонов и платформ это то еще удовольствие. Ни один Эйнштейн не рассчитает причудливые траектории рикошетирующих осколков, не кайф это! Фашисты залегли, куда им, беднягам, с одним МП и двумя десятками карабинов (эмгач[380] ихний миной накрыло, с пулеметчиками вместе) против двух минометов, шести пулеметов (ДП[381] и МГ), двух ППШ[382], трех ППД[383] и десятка МП[384], короче, фрицы, ваши не пляшут, ваши реально танцуют. Не для того мы учили ДОН-16 и не для того насыщали ударные части автоматическим оружием и минометами, в ближнем бою наши ударники опасней всех кобр, гюрз, львов, тигров и т. д.
Асатиани переносит огонь на цистерны, и третья мина становится причиной пожара, эти цистерны не видны Полуэктову (они в мертвой зоне, прикрыты вагонами), и с поезда наши обрабатывают правую сторону. Приказываю красноармейцу Васильеву набить обоймы две-три зажигательных патронов да пострелять по цистернам, и Васильев, конечно, жжот! А мы переносим огонь дальше, станция напоминает ад. Да-а-а-а, фашистам этот кисель придется хлебать долго, и я командую отход (валить надо, покуда живы и целы), минометчики хватают первый миномет и, прячась в дыму, бегут к нашему «пиратскому» эшелону. Васильев продолжает жечь, приходится его отзывать, хватит, натворил он делов своей «Мосинкой», бежим вместе. Наперерез нам выбегает до отделения фашистов, приказываю Васильеву ложиться, падаем меж рельсов. И пытаемся устроить немецкому отделению прополку, и они нам отвечают не пацифизмом. Минометчики не заметили, как нас отрезали, а гитлеровцы, видимо, решили устроить нам Армагеддон, два ствола против десятка, как шестерка против козырного туза. Васильев стреляет редко, но, надо признать, метко, он свалил уже четверых дойчей, а мои выстрелы пока безрезультатны, дистанция великовата для ППШ, зато для трехлинейки в самый раз. А у немцев «и у самих ливорверты найдутся»[385], то есть карабины, этот «Маузер»[386] бьет как и «Мосинка», далеко и метко. Пуля входит Васильеву между глаз, немцы одного отквитали, теперь, прикрываясь складками местности (рельсами, вагонами, насыпями), окружают меня, а мне в плен нельзя! Все-таки троих я достал, ППШ на дистанции 50–60 метров, это кранты, зато теперь немцы настороже, и я даже не вижу, где остальные. Но «спинным мозгом чувствую» – они приближаются. Что делать? В плен если возьмут и пытать начнут, я ж расколюсь на фиг, а от этого история может так поменяться, что Рейх этот треклятый аж до Тихого океана раздвинется. Но какой-то немец поторопился, пуля бьет мне в спину, как будто по левой лопатке сильно ударили горячей палкой. Скашиваю глаза: в груди выходное отверстие. Слава богу, не плен… Перемотка.
