Осталось километр-два, слышны выстрелы, но, видимо, бой идет позиционный и потому выстрелы экономные, вот бухают карабины, бабахают гранаты, и короткими очередями шпарят «МП-40» (МП38), «ППШ» и «МГ-34» и даже бухают люгеры-парабелы. У дороги стоят немецкие грузовики, останавливаемся и с ходу расстреливаем какую-то кучку немцев, тусовавшихся у грузовиков (нашли время для тусняка, декаденты хреновы). Затем даю приказ покинуть машины, все спрыгивают с машин. И без построения, ведомые своими отделенными, бегом двигаются вперед бойцы, к видневшемуся меж деревьев дворцу, поливая огнем подозрительные места, прикрываясь бортами БА. «Косилки» и пулеметы броневиков безнаказанно поливают все, что попадает в поле зрения, десяток бойцов остались ждать-охранять грузовики (и наши и не наши).

Гитлеровцы, окружившие группу Онищука, не понимают, в чем дело, воспользовавшись этим, наши бойцы отстреливают полтора десятка ошеломленных врагов. С криками «Шайзе!» и «Русише швайне!» немцы начинают стрелять и в нас. Но бойцы ДОН-16, прикрываясь деревьями вокруг дворца (вообще-то развалин дворца), окружают немцев. Выучка. Опыт.

Онищуковцы усиливают огонь, им теперь патроны беречь не надо, помощь пришла. Фашисты взяты в стальную вилку и обреченно отстреливаются, сучары, терять им точно теперь нечего (даже чести, откуда у фашиста честь). Тем более разведчикам, особенно с окон второго этажа хорошо видно, где немцы пытаются отбиться от атаки пришедших на подмогу ДОНцев, и они своевременно отстреливают фашистню, не давая поднять головы. Броневики потихоньку продвигаются вперед. Янушевский (сибирский поляк) ловит в прицел гауптмана, командующего немцами, клакс, бабах, гауптман уже никем не командует (просто тупо валяется в лесу, причем навечно), в ответ следует длинная очередь из «МГ-34», черт… Збигнев падает. Бухает выстрел броневика, пулеметный расчет рванул на небеса (осколочно-фугасная фигня из броневика, это не халам-балам), сквозь заросли с другой стороны подползает третий броневик и кладет еще один осколочно-фугасный подарунок[204] в скопление немцев. Стальная вилка, в которую попали немцы, превращается в какую-то титановую, что ли, и не вилку, и даже не вилы, а скорей в грабли.

Гитлеровцам все трудней защищаться, пули с обеих сторон, плюс броневики, вдруг из-за немцев кричит кто-то из наших:

– Братцы, правее от кривой ветлы на 10 метров, там их до отделения солдат и пулемет.

Круминьш (откуда он здесь взялся, сволочь такая) стучит в корму БА и пересказывает экипажу пожелание окруженных разведчиков (те-то в танке, (каламбур) не слышат, то есть в БА). Бумс, бумс, попадание полное. Теперь Круминьш кричит во всю ивановскую:

– Дойчен зольдатен, – и дальше что-то брутально запугивающее, типа: немцы, вам трындюлец, бросайте оружие и дранг нах плен, все же лучше, чем дранг нах ад, и что советское командование милосердно и т. д., а не то мы вас всех тут надранг вам нах зад.

На звук голоса Круминьша стреляет молодой обер-лейтенант, Артур отвечает на звук выстрела целой очередью из «ППШ» (откуда он у него, наверно, подобрал). И снова продолжает устную деморализацию противника.

– Дойчен зольдатен, бла-бла-бла, а не то вообще мы вас всех бла-бла-бла и чпок-чпок-чпок.

Офигеть, но подействовало, никто не стреляет, тишина, немцы внимательно слушают Артурчика. Потом вражеские солдаты кричат, что сдаются. Уфф, ну теперь легче, и я говорю Круминьшу:

– Передай, чтобы бросили оружие и выходили по одному.

Круминьш кричит им, само собой на немецком, не по-киргизски же кричать, потенциально, конечно, можно, но фашисты же необразованные, киргизского не поймут.

Проходит минуты три, и немцы, подняв руки, опасливо подходят, всего подошло 18 человек, один унтер, остальные рядовые, потом находим еще шесть раненых, причем один из них лейтенант, но ранен тяжело, это его Артур перекрестил из «ППШ».

– Товарищи красноармейцы, быстро собрать раненых, и наших и немцев, собрать все оружие и в машины, уходим.

А я молча обнимаю Онищука, жив и невредим, сволочь, он порывается бежать, собирать людей и барахло, даю ему сзади пинка, ну рад я его видеть.

Вахаев пробегает мимо, ловлю за руку, даю тоже пинка и командую, чтобы сел в немецкий кюбельваген (то есть на нем приехали немцы, покойный гауптман) и Онищука сюда же притащил. И тоже подбираю МП-40 и гранату – бейсбольную биту у трупа гитлеровца, из подсумков вытаскиваю еще один магазин к автомату (остальные расстреляны по нам), в карманах сигареты, зольдбух, презервативы (вот сука) и карты, причем с порнокартинками (дважды сука).

Продолжаю поиск, тут кто-то чем-то горячим бьет меня в правый глаз, ох как больно, взрыв мозга…

Темнота. . . . . . . . . .

Перемотка.

Да ну тебя с твоими черно-белыми порнофотками и с презиками, так, а кто в меня стрелял, осторожно делаю шаг влево, выстрел. Пуля бьет мне в печень, боже, какая боль. Падаю, обливаясь кровью, зато теперь знаю, кто в меня стрелял, то есть не знаю кто, но откуда стреляли успел заметить. Под кустом лещины блеснула каска гитлеровца. Песец ему, щас умру, потом покажу ему жену папы Кузьмы! Боль! Такое ощущение, что в бок воткнули раскаленный прут и вертят там им, кровь хлещет из входного отверстия, выходного нет, слепая рана, я не жилец.

– Товарищ командир, что с вами? – рядом опускается на колени красноармеец Щербина, цыганистого вида парень чуть ниже среднего роста.

– Иди, Щербина, иди, вот там справа немец, – говорю я шепотом, показывая пальцем то место, где приметил блеск каски.

Щербина долго не думает и, привстав, кидает немцу лимонку, гостеприимно вытащив кольцо и досчитав до трех. Вот у человека самообладание, граната улетает к немцу, боец падает ничком рядом со мной, лимонка вам не петарда, может навтыкать и нашим и вашим. Грохает граната, и Щербина бежит добить немца, но добавки не треба, после лимонки отделка трупа – лишнее дело. Красноармеец тащит «маузер»-комиссар, портфель с бумагами (ну не с памперсами же портфель) да карабин, видимо, это все, что осталось от фрица.

– Побил я вашего обидчика, товарищ старший лейтенант, сейчас санинструктора кликну, лежите тут.

– Слушай, Щербина, оставь меня, я не жилец, от медика толка нет, у меня печень в клочья.

– Да что вы, товарищ Любимов, в самом деле, – и боец бежит на поиски санинструктора. Но, конечно, тщетно, без печени не живут, ну не дольше пятнадцати минут живут. Умираю (интересно, это в который раз-то).

Перемотка. . . . . . . . . .

Да ну в ж… эти похотливые картинки, отбрасываю трофеи от мертвого немца и, падая на четвереньки, ползу вперед, в правой руке наготове «ППШ». Нет, все, научен горьким опытом, не дамся, а вот и наш немец, нажимаю спусковой крючок «папаши». Фашист поник, каска откатилась, встав, подхожу. Опа, да я ему с тридцати метров пять пуль в лицо всадил, теперь тевтона родная мама не опознает, разве по родинке на ягодицах, ну если она есть, конечно. Беру портфель, а немец-то оказывается полковник, и фуражка красивая рядом, ишь ты, фашист ТБ[205] соблюдал в бою, потому и каску нацепил, а фуражка рядом валяется. «Маузер» теперь моя законная добыча, ну остальное барахло, типа фуражки, фляжки с коньяком да трубки с ароматным табаком.

Иду дальше, еще один труп, но от него пользы мало, карабин разбит вдребезги, вытаскиваю из карманов пачку галет, патроны россыпью, духи, письма и зольдбух, да карандаш химический. Ну, хоть патроны возьму, с паршивой овцы хоть зольдбуха клок.

Все, дальше можно не идти, четвертый труп уже обыскан кем-то, даже карманы практически наружу вывернуты, это Щербина, наверно, он с этой стороны же вроде шел, до моей последней смерти, кстати, а как паря зовут-то, а то Щербина да Щербина… Иду к машинам, парни пытаются вытолкнуть многотонную махину БА, застрявшего неподалеку от поля боя, в подлой луже.

В две машины положены наши и немецкие раненые, еще в одной наши убитые. Девять пограничников-разведчиков, и трое из тех, кто приехал со мной, из батальона Ахундова (Збигнев в том числе, все-таки достали немцы поляка). Вечная память героям!