Ну, работаем с пацанами, прикалываемся, и я, как рулила, типа прикрикиваю на них, стебусь на великорейхском:

– Арбайтен, узбекише швайне!

– Шнеллер, алзо, цурюк, форвардс!

– Хенде хох, Гитлер капут, дойчен зольдатен унд официрен…

– Ди штрассе дер браунен батальонен…[34]

А в это время к горке, на которой мы камень ломаем, подходил один из сторожей каменоломни, старый дядя Петя, пожилой такой щирый хохол, но левобережный, Пiтро короче.

А родился дядя Петя где-то в первой половине тридцатых прошлого века (плюс-минус пять лет, я паспорт у него не проверял) и все прелести оккупации на себе испытал. А дядька – еще тот осушитель, кстати! Ну, он осушает емкости со спиртом, это, видимо, его личный национальный дядьпетьский вид спорта. И нормативы есть. Утром – пол-литра спирта, в обед – та же доза, и вечером еще литрушка. А все напитки, что ниже 90 градусов (не Цельсия и даже не Кельвина, а чего-то другого – поядреней), для него что-то вроде капусты для каннибала или соляры комару.

Так вот дед Петро, заслышав мои фрицеподобные вопли на горке (а в лесу слышно далече, с горки-то), чуть штанишки свои не испортил (изнутри причем). Но в бега не ударился, а пошел домой за ружьем. Дедово восприятие действительности было усугублено тем, что я был в спецовке, которая раньше была вообще-то военной формой. Данную форму в виде гумпомощи нашей (таджикской) армии подарили то ли пакистанцы, то ли еще какие прототалибы. Ну, она, зараза, еще и цветом была похожа на фельдграу! Фасон, правда, не тот, но дядь Пете ведь от роду уже семьдесят-восемьдесят, да и в молодости его никто Зорким Глазом не звал, исключительно, видимо, бронебойной глоткой звали.

Вот и вернулся к горке дядя Петя с ружьем и очень недобрыми, кровожадными (но очень патриотичными) намерениями. Хорошо, что решил почти в упор оккупантов бить, чтоб наверняка. На свой последний бой дидусь всерьез настроился, патронов по карманам распихал, сколько влезло! Хорошо, что когда поближе подошел, то узнал меня. К тому времени кричать дурацкие шпрехословья я уже перестал. Так что дедок только поматерился, сперва перебрав меня, мою родову, каждого немца (во веки веков!), ну и НАТО (туды ж ее в качель!) добавил, напоследок очень нетолерантно обозвал правительство США. А потом рассказал о том, что с ним было и что он планировал. С утиной дробью на немцев попер, мазохист старый! Всего два патрона с картечью было. Да, были б там вермахты, они б из него быстро половичок сделали бы (ну или фотообой «Старый охотник», как вариант «Большевик-камикадзе»)… Хотя… одного-двух дед завалить бы успел, при удаче…

Всего этого я не сказал, конечно, Онищуку, а промолчал. Потом говорю:

– Онищук, звать-то тя как?

– Забыли, что ли, Петр же я, – отвечает он.

Еще один Петр, да и по фамилии тоже хохол, но это точно не тот.

– А ты не можешь, Петруха, меня в тему втянуть: что происходит? А то я ни разу не понимаю, что происходит, только фамилию свою помню.

– Наверное, из-за того, что вас по голове прикладом немец ударил, вы временно память потеряли.

– Это вон то очкастое гребло меня вдарило?

– Нет, таащ старш лейнтант, тот, какой бил, ушел в голову колонны.

– Ну все, летехи краснопузые, конец вам и вашей красножопой власти! – заявил нам, некультурно прервав беседу двоих приличных людей, поравнявшийся с нами крепыш, очень похожий на телевидеокиллера Доренку[35] времен телеубийства Лужкова. До того энтот типус вроде шел в следующей за нами шеренге.

– А чем мы или власть тебя обидели, хренобобр замусоленный? – спрашиваю интеллигентно у мордоворота.

– Пой, ласточка пой, пока есть время! Вот, как придем в лагерь, я начальству сразу тя покажу, выблядок коммунячий. И сделают из тебя немцы труп. Так что: допелись вы «варшавянок» с «интернационалами». Все! Амбец вам, краснюки, попомните вы слезы моих родаков! Вот такие же, как вы оба, их зимой в Котлас-город высылали, один тоже чернявый был, как ты, старлей, а второй хохолок – как ты, летеха. Вот я теперь…

Не, ребята! Как интеллигент и юрист, я такого проявления нетолерантности снести не мог. Потому незамедлительно приступил к защите своих общечеловеческих прав и ценностей. А именно: с ходу двинул этого «доренку» сапогом в междуножие (тот и договорить не успел), синхронно Онищук (тоже, оказывается, правозащитник!) лупанул под дых и добавил правой в челюсть (а не трожь погранцов некультурными словами, верблядок!). Мордоворот отреагировал предсказуемо, то есть рухнул. Колонна идет дальше, почти по упавшему. И тут идущий в двух рядах за нами казах (а может, киргиз, ну, или бурят) добавляет тяжелым сапогом в висок предателю, приговаривая:

– Шишангды кутыга![36]

«Нет, все-таки киргиз, – думаю. – Молодец, сознательный киргиз!.. Правда, немного извращенец, но правозащитник знатный, не чета Сахаровым с Ковалевыми!»

«Доренка» удостаивается еще пары пинков от проходящих. «Ишь ты, какие у нас сознательные солдатики (блин! – бойцы же)!» – продолжаю думать я…

А тут еще и немецкий унтер нас порадовал, целых три патрона всадил в предателя, валявшегося в пыли, как говно в проруби, за то, что тот не встал по команде. А и как ему вставать-то было, он, наверное, без сознания был, а поднимать суку никто как-то не стремился. Но навсегда в моей голове застряло праздное любопытство, что же хотел еще сказать «feat-Доренко»? Договорить мы ему ж не дали. Да и хрен с ним! Собаке – собачья смерть, одним потенциальным власовцем меньше.

– Онищук, а еще командиры среди нас есть? Собери-ка командиров ко мне, нам срочно поговорить надо. Надо отсюда когти рвать, а то эти ивуАрийцы геноцидить станут, отвечаю за базар.

Онищук сначала от моих речей как-то поморщился (а чего я такого сказал-то?), затем принялся активно изображать реакцию Швондера, впервые увидевшего Шарикова[37], да еще Шарикова, который танцевал бы модный танец тектоник под аккомпанемент балалайки. Потом до меня дошло: блин, необходимо базар фильтровать! Надо бы малость мне прикусить свой безкостный инструмент. Или хотя бы сначала про себя проговаривать на предмет редактуры.

Пытаюсь выражаться поприличнее:

– Ну это, надо нам из плена бежать, не то фашисты нас голодом заморят, а то и вообще пристрелят.

Постепенно ко мне стекаются шестеро офицеров (да блин же! Тогда ж еще командиры были!). Вообще-то удивительно, что фрицы рядовых от командиров не отделили. Или это у нас еще впереди, когда до какого-нибудь сортировочного хрен-лага доползем?

По петлицам определяю (вроде не ошибаюсь с этими кубиками-шпалами): два лейтенанта-танкиста, два летчика в том же звании (один оказался бомбером, другой – истребком, впрочем, это я уже позже узнал) и военфельдшер в компании с воентехником второго ранга. Чуть не прокололся: я ж собирался уже медика с техником лейтенантами обозвать. Хорошо, что они первыми представились. Блин! Я с этими спецзваниями еще накосячу! Кстати, охереть офигенно, но воентехник до жутиков похож на изрядно помолодевшего Сердюкова[38] (который «табуретоборонсервис»)!

Да… а старше меня (по званию) никого-то и нету! Это хорошо или плохо? Ладно, там разберемся, а пока: ша, Чебурашка скажет речь! – про то, зачем нас немцы строили-строили и построили:

– Товарищи командиры! Как вы думаете, куда нас ведут эти белобрысые говнохрены? Пардон, у меня два удара прикладом по голове да контузия, куда нас ведут фашисты?

– Да немцы говорили, в лагерь, будут там кормить и заботиться, а мы для них работать, – фантазирует военфельдшер, чем-то похожий на современное издание Чехова, даже почти пенсне (очки, конечно, но очень круглые и железные) в наличии.

– Увы, товарищи, вынужден вас огорчить, – говорю я, – нас заставят много и непосильно работать, при этом будут стрелять, убивать по малейшему поводу и без оного и кормить гнилой брюквой. Ну, или как вариант – суп из картофельных очистков, причем налитый в ладони или в пилотку.