Если бы впереди на Умнике сидел Лабастьер, Ракши, наверное, беспрекословно послушался бы. Но в чем-либо уступать Лаану он намерен не был.

Свистнула плеть, и его сороконог рванулся вперед… А еще мгновение спустя Мариэль и Ракши повисли в воздухе, а перепуганный зверь корчился на боку, пытаясь освободить две передние пары лап от вязкой жгучей охотничьей смолы, в которую угодил.

Им еще повезло, что Ласковый, почувствовав, как почва уходит у него из-под ног, шарахнулся в сторону, а не вляпался в смолу остальными лапами. Ведь тогда, ополоумев от жжения и барахтаясь, он увяз бы в капкане всем телом, что и происходит, как правило, с лесными животными.

– Держи его за голову и успокаивай! – крикнул Лаан подоспевшему Ракши.

Охота с помощью жгучей смолы была давным-давно запрещена королевским указом, и Лабастьер дорого бы дал за то, чтобы браконьеры оказались сейчас тут… Но капканы облетают лишь изредка, собирая добычу, так что вряд ли браконьеры находятся в данный момент где-то поблизости, и поджидать или искать их не было смысла.

Ракши и Мариэль, разговаривая с Ласковым и почесывая его в местах, не защищенных чешуей, смогли умерить его панический страх и заставить лежать смирно. А Лаан с Лабастьером и помогли ему освободиться. Затем, изорвав на куски смену белья, они стали осторожно, так, чтобы не обжечься самим, счищать смолу с его пораженных, подрагивающих конечностей. Осторожничать нужно было еще и потому, что, дергаясь, Ласковый мог оцарапать руки своих спасителей острыми хитиновыми выростами, защищающими суставы.

Это муторное занятие поглотило все их внимание, но когда лапы сороконога были приведены в порядок и протерты порцией прихваченного Ракши «напитка бескрылых», распря между спутниками начала разгораться вновь.

– Что за идиотская выходка?! – завелся Лаан. – Кто тебя просил мчаться, как угорелому? В результате мы потеряем, как минимум, полдня! Ты что, не слышал моей команды?

Но не так-то легко признать свою вину, если обвинителем выступает твой обидчик. Красный от досады Ракши запальчиво выкрикнул:

– Кто ты такой, чтобы командовать мной?! Да, я слышал! Я слышал, как ты обозвал меня! Если бы не это, ничего бы и не случилось! Или ты думаешь, что цвет твоего берета дает тебе право обращаться с окружающими пренебрежительно?!

Насмехаться над тем, что кто-то имеет дворянское звание ниже твоего или не имеет его вовсе – форменная подлость. А ведь именно в этом Ракши обвинил сейчас Лаана, чем всерьез задел его.

– Ах, вот как? – произнес тот холодно, берясь за рукоять сабли. – Нет, мой друг-таракан, разница цветов наших беретов тут вовсе ни при чем. Во всяком случае, она не помешала бы мне вызвать тебя не поединок. Вот только не знаю, честно ли это будет, ведь мы уже убедились, что языком молоть ты умеешь значительно бойчее, чем можешь за себя постоять.

Ракши не замедлил тоже схватиться за шпагу, но тут в их перебранку вмешалась Мариэль:

– Вы оба стоите друг друга! – вскричала она. – Ваше поведение постыдно. Вы бранитесь, как пустые обидчивые самки, и уже готовы безо всякого смысла продырявить друг друга, забыв при этом, что ваши жизни принадлежат прежде всего королю! А вы, Ваше Величество, – обернулась она к Лабастьеру, и ее серые глаза горели гневом, – почему молчите вы? Или вам нравится наблюдать за этим унизительным раздором? И вы хотите созерцать воочию, как один из этих олухов прикончит другого?!

– Вы правы, – кивнул Лабастьер, и в голосе его слышалась легкая горечь. – Король в ответе за все, и уж точно за то, что происходит в его присутствии. – Итак, – обратился он к ссорящимся, – я вижу, ваша беспричинная неприязнь достигла вершины. Мне надоело терпеть ее. Думайте друг о друге что хотите, я не властен над вашими помыслами. Но я требую, чтобы вы вспомнили о дворянской чести. И я клянусь, что если еще хоть раз, повторяю, еще хотя бы один раз, кто-то из вас словом или делом обидит другого, вы оба лишитесь своих беретов, и путь я продолжу один.

Лаан открыл было рот, чтобы что-то возразить, но удержался. Лабастьер выдержал паузу и продолжил:

– Я не оговорился. Вы ОБА лишитесь дворянства. При этом один из вас опустится лишь на две ступени, а второй потеряет сразу семь. Но, друг мой махаон, именно то, что вы носите красный берет, многократно увеличивает и вашу ответственность. Отныне, волей короля, вы – сподвижники и друзья. И больше к этой теме я возвращаться не намерен.

Лаан и Ракши неуверенно смотрели друг на друга. Но слова Лабастьера Шестого возымели свое действие.

– Дай мне свою шпагу, – протянул руку Лаан, и Ракши, вынув оружие, отдал ее. Поцеловав клинок, тот вернул ее хозяину с ритуальными словами:

– Ты брат мне, и твоя жизнь дороже моей.

Ракши, поцеловав лезвие сабли Лаана, произнес те же заветные слова.

Часа через два, обойдя траншею со смолой, двинулись дальше. Шли медленно, так как Ласковый, чуть изогнув переднюю часть туловища вверх, держал обожженные лапы навесу. Наступать на них он сможет не раньше следующего дня.

Лабастьер исподволь наблюдал за своими строптивыми спутниками, раздумывая, надолго ли их хватит, и возможно ли это вообще – стать друзьями по приказу. Пусть даже и королевскому. Однако он с удивлением обнаружил, что или они оба – великие лицемеры, или их взаимная антипатия улетучилась, как дым…

Но вскоре он понял, что неприязнь эта, возникшая без какого-либо серьезного повода, тяготила и их самих, но ложные понятия о чести не позволяли каждому из них сделать первый шаг к примирению. Поклявшись же друг к другу в верности, они сбросили со своих душ этот тягостный груз и теперь болтали, как старые приятели. Сороконоги топали параллельно, чуть ли не прижимаясь боками, а Лаан и Ракши правили ими.

– Я хотел бы многому научиться у тебя, брат-махаон, – признался юноша маака, когда речь зашла о том, какие опасности могут встретиться им на пути. – Твоя манера боя поразила меня.

– Думаю, у нас будет возможность позаниматься, – отозвался Лаан. – Через пару десятков уроков наши силы сравняются. У тебя есть главное – то, научить чему невозможно – отвага.

– Мой прадед был одним из командиров отряда т’анг-расчистки Лабастьера Второго. Именно за смелость он и был удостоен берета, но от предложения придворной службы отказался. Жизнь на лоне природы прельщала его больше.

– Каждому свое, – отозвался Лаан. – Как это ни странно, командиром отряда т’анг-расчистки был и мой прадед, однако он остался с королем и дослужился до зеленого берета; дед – до оранжевого, а уже отец – до красного. Собственно, выходит, самому-то мне и гордиться особенно нечем.

Они засмеялись оба, прекрасно понимая, что подвиги предков ничуть не меньший повод для гордости, чем собственные.

Лабастьер посмотрел на Мариэль. Именно она заставила его вмешаться в ссору, и именно ей он обязан восстановлению мира. Похоже, она понимает в логике и чувствах самцов даже больше, чем они сами. Она поймала его взгляд и улыбнулась, догадавшись о посетившей его мысли:

– Я и мои братья, двойняжки-махаоны, появились на свет почти одновременно, – заговорила она тихо, чтобы не нарушить беседу Лаана и Ракши. – И оба самца нашей семьи, само-собой, усиленно занимались добычей пищи для нас. Однажды, возвращаясь с охоты, они перелетали через ручей и заметили в нем огромного волосатого угря. Тот медленно плыл по течению, и мой кровный отец, его звали Тиман, во что бы то ни стало решил поймать его. Дент-Вайар отговаривал его, но отец не слушал, он был смел, силен и хотел померяться с чудищем силой. Бросив свою поклажу на берегу, самцы догнали угря и полетели над ним. Улучив момент, когда тот полностью всплыл на поверхность, они упали на него и вонзили свои копья в его шкуру.

Угорь стал извиваться и биться, Дент-Вайар отпустил свое копье и поднялся в воздух, чтобы выждать, когда тот затихнет. Но тот ведь мог уйти на дно, и добыча была бы потеряна. И Тиман не отпустил свое копье. Угорь оказался живучим, он долго и яростно мотался из стороны в сторону. Тиман замочил крылья и теперь, при всем желании, не мог бы взлететь.