Скупой хозяин не давал ни куска своей земли под то, что могло служить для одной забавы, потому сад при его доме был скорее питомником полезных растений, нежели предметом роскоши. В нем росли и разводились фиалки, лилии, тюльпаны, шафран, розы и другие цветы, из которых добывалось лекарство, краска или духи; все это Котта при случае старался выгодно продать; из деревьев были преимущественно плодовые: финиковые пальмы, смоковницы, фиги, яблони, груши, персики, сливы, апельсины и т. п.

Благодаря южной природе этот сад был очарователен и без тщательной обработки, без всяких беседок и фонтанов со скамейками.

Переходя от одной клумбы к другой, Катуальда, как бы не ощущая ни боли от раны плеча, ни грусти от ужасной обстановки своей жизни, весело болтала, стараясь развлечь свою унылую госпожу. Она ей рассказывала некоторые вчерашние приключения в комнате Люциллы, однако, плутовски утаив истину.

Аврелия рассеянно слушала, стараясь скорее окончить поливку, потому что ей предстояло еще не мало работы на этот день: надо взглянуть, много ли напряли льну и шерсти рабыни в прядильне; много ли выткали полотна и материи ткачихи; хорошо ли сделан сыр; надо привести в порядок погреб, в котором стоит молоко; велеть вынести на ветер и выколотить подушки на скамьях пировой залы во втором этаже, залы, в которой с давних пор пировали только крысы, мухи и моль. И птичник, и телятник, и козлятник, и огород, и мельницу — все это она должна была ежедневно подробно осматривать, боясь не столько разгневать, как огорчить отца.

Кого-нибудь обидеть, — одна мысль об этом мучила сердце Аврелии: она страдала, но извиняла жестокость и придирчивость отца его старостью. Его новая причуда, — любовь к капризной Люцилле, — огорчала Аврелию больше всего, что она терпела; она не могла равнодушно подумать, что ее место помощницы слабого старика, исполнительницы всех его желаний, займет женщина, привыкшая только повелевать. Рассказы Катуальды растравили эту рану. Аврелия грустно глядела на цветы, которые поливала, размышляя, как Люцилла будет их пересаживать с места на место, по своему вкусу, или велит выбросить, чтоб заменить другими, новомодными, — ее цветы, за которыми она много лет ухаживает с таким старанием!..

— Что же ты все грустишь и молчишь, госпожа? — нетерпеливо спросила Катуальда, — ты похожа на розу, которую жук подъел. Завянет цветок и опустит свои лепесточки; тогда роза похожа на старуху, что, сгорбившись, опирается на клюку; а старуха похожа на печеное яблоко; печеное яблоко — на пареную репу… все в мире как-то схоже между собою.

— Ах, Катуальда! — испуганно воскликнула Аврелия. — на террасе отец и Сервилий, они, кажется, к нам идут…

— Добро пожаловать! — тихо, саркастически ответила Катуальда.

— Я боюсь, что Сервилий задержит меня своей болтовней, мне так много работы!.. придется говорить с ним о цветочках и птичках, о книгах, которых мне некогда читать, о его новых стихах, которых мне некогда выслушивать… невыносимо!..

Помещики, действительно, сошли с лестницы террасы и приблизились к девушкам.

— Дочь, ты подмела в кладовой? — строго спросил Котта.

— Да, батюшка, — ответила Аврелия, поставив на землю лейку, сделанную, как и вся их посуда, из глины дома.

— А прошлогодний остаток перца пересыпала из всех мешков в маленькие горшочки?

— Пересыпала.

— А веревки, на которых висит сушеный лавровый лист, переменила?

— Переменила.

— Кончу мой утренний обход, — зайду взглянуть. Займи моего гостя, угости вином и молоком; а я отправлюсь в поле.

Невольники принесли носилки с настланным на них мягким тюфяком и подушками; старик уселся и был тихо вынесен из сада, сопровождаемый Бариллом, который нес за плечами, в узле, завтрак своего хозяина.

— Прекрасная Аврелия, — робко заговорил пожилой поэт.

— К чему эти величанья, Сервилий! — возразила невеста с грустью, — я не нуждаюсь в них, как Люцилла. Катуальда, кончи одна поливку! Если желаешь, Сервилий, раздели со мною мой скромный завтрак; я предложу тебе все, что могу, из наших запасов.

— Да, Катуальда, поливай цветы! но, поливая их, не забудь с ними проститься.

— Это зачем, господин? — спросила Катуальда.

— Но, пожалуй, и не прощайся… сейчас я купил тебя у Аврелия Котты; теперь ты принадлежишь мне, и ни Бербикс, ни Барилл, никто уже не станет тебя бить. Если угодно Аврелии, я оставлю тебя ей, чтоб ты помогала поливать цветы.

— Ты купил меня! — радостно вскрикнула молодая девушка, бросившись на колени и целуя не только ноги и одежду своего избавителя, но и самую землю, на которой он стоял. — Ах, возьми, возьми меня, мой дорогой господин, отсюда, из этой юдоли плача и терзаний! — воскликнула она, — меня теперь убьют из зависти!

— Да, это правда; лучше возьми ее, Сервилий, — подтвердила Аврелия.

— А ты, плутовка, больше не будешь кидать подушки в окна, вместо совы? — пошутил Сервилий, обращаясь к Катуальде.

— Я буду тебе служить усердно, как только могу, — ответила рабыня.

— А Барилла тебе не жаль тут оставить? Я хотел и его купить, но сосед не продал, — сказал, что он ему нужен.

— Жаль мне его, господин, да что же делать?.. горька его доля!.. он меня любит, а я боюсь любить его больше, чем чувством дружбы, потому что нас могут разлучить, как разлучили с женою нашего Аминандра. Господин продал его жену Варинию, а его в каменоломню.

— Бедный Аминандр! — вздохнула Аврелия.

— А тебе его очень жаль, моя дорогая? — спросил Сервилий.

Аврелия робко подняла на своего жениха взоры, полные слез, и ответила:

— Да, мне его очень жаль.

— Я не хочу отвечать Бариллу на любовь любовью, — сказала Катуальда, — не хочу никого любить, пока я рабыня, потому что между рабами нет законного брака.

— Ты знаешь, Аврелия, что твой учитель бежал из каменоломни? — спросил Сервилий.

— Нет, я ничего о нем не слышала, — ответила Аврелия, — мне все казалось, что он работает в тяжелых оковах и страдает, ужасно страдает…

Катуальда молчала, потупив глаза; она, боясь выдать своего учителя, ничего не говорила никому о их редких свиданьях.

— Да, он уж давно бежал, — сказал Сервилий, пристально, ревниво глядя на невесту, — говорят даже, что он убил, вместе с другими рабами, своего господина и сжег его дом. Где он теперь, жив или казнен, — я не знаю.

— Ах! — вскричала Аврелия, готовая лишиться чувств.

Катуальда поддержала зашатавшуюся госпожу, чтоб она не упала, усадила ее на траву и стала ласково утешать.

Отойдя от своей невесты, Сервилий тихо проговорил сам с собой:

— Бедная жертва насилия, жестокости и скуки деревенского захолустья!.. она уже любит… только не того, кого надо.

Аврелия очень мало разговаривала со своим женихом во время завтрака; ее главным желанием было, как можно скорее выпроводить поэта, чтобы продолжать хозяйственные занятия.

Однако Сервилий не уходил; он, точно нарочно, в этот раз медленнее обыкновенного ел похлебку и баранину, запивая вином с водою. Его лицо было задумчиво; он хорошо понимал, что его визиты в тягость невесте; давно уж он догадался, что Аврелия не любит его. Долго он мучился вопросом, как ему поступить с любимой девушкой: воспользоваться ли ее покорностью воле отца, или с самоотвержением отказаться от нее? Долго его мучил вопрос: просто ли Аврелия его не любит, потому что ее сердце не отвечает на любовь человека, старого относительно ее лет? или же она не может любить его, полюбивши другого?

Завтрак кончен.

— Мое присутствие мешает твоим занятиям, Аврелия? — спросил Сервилий.

— Не могу этого отрицать, Сервилий, — ответила невеста, — я принесу тебе свежих фиговых ягод, орехов, винограду, смокв; наслаждайся, если можешь, один твоим симпозием[11]. Я тебе, пожалуй, принесу и восковые дощечки[12]; призови твою музу в ожидании батюшки.