Обезьяна на столе задёргалась, словно её тыкали иголками или поджаривали на углях. Изо рта показалась пена, глаза закатились, так что стали видны только пронизанные сосудами белки. Эл опустил веки и сжал пальцами виски животного. Он словно оказался в призрачном лабиринте, который на самом деле был нагромождением перемешанных образов, хранящихся в мозгу обезьяны. В этом хаосе демоноборцу надо было отыскать то, что его интересовало.

Шли минуты, и обезьяна успокоилась, замерла. Со стороны можно было бы подумать, будто зверёк окоченел, но оба его сердца продолжали биться, только в замедленном ритме. Эл продирался сквозь воспоминания, пока не добрался до того, что искал. До самого главного. А затем пошёл дальше — на четыре месяца назад, в злополучный для Годура день, когда прокажённого старика посадили на лошадь и увезли из города.

Тёплый воздух наполняло множество запахов. Трава, земля, смола, листья, животные, прятавшиеся в чаще, гниющие на земле плоды — всё источало свой аромат.

Обезьяна ехала на плече старика, вцепившись в его давно не мытые, спутанные космы, и выбирала из рыжих волос маленьких букашек. Прежде чем выбросить их, совала в рот и раскусывала. Твари издавали едва слышный щелчок, прежде чем сдохнуть. Это однообразное занятие требовало сосредоточенности и ловкости, так что обезьяна была полностью поглощена им. Что не мешало ей ощущать запахи, тепло солнца и старика, а также следить за лошадьми, на которых передвигалась маленькая процессия: трое Кройнов и бродяга, которому одолжили старую клячу в серых яблоках. Животное скакало из последних сил, обезьяна чувствовала её напряжение и усталость.

Жаркий воздух был неподвижен и душен. Кругом царило спокойствие, даже листья едва шевелились — человек не заметил бы этого, но острый глаз обезьяны видел всё.

Люди разговаривали.

— Как же тебя угораздило подхватить проказу? — спросил Нейд, глядя сверху вниз на согнутую фигуру бродяги. Сам он держался очень прямо, словно жердь проглотил. — Небось, со шлюхами путался?

— Если бы! — отозвался старик. — Тогда не так обидно было б.

Кройны рассмеялись, но довольно сдержанно.

— Выходит, сам не знаешь, как заразился? — снисходительно спросил Бинки.

— Не знаю. Да и как понять? Ведь она, проклятая, только через полгода проявляется-то.

— Когда такие свиньи, как ты, чем-то заболевают, им следует забиться в нору поглубже и сидеть там, не высовываясь, пока не сдохнут, а не таскаться по городам, разнося заразу, — процедил Трик и сплюнул на дорогу.

Он глядел перед собой, словно старика не существовало вовсе. Обезьяна почувствовала, как напряглась спина её хозяина, как он втянул голову в плечи. Она замерла на пару секунд, а затем сунула между зубами только что пойманного паразита. Щёлк!

— Куда пойдёшь, когда мы тебя отпустим? — проговорил Бинки.

— Дальше на запад, — торопливо ответил бродяга. — Хочу поклониться Святилищу Пресветлой Пальмены. Может, она смилостивится и избавит меня от недуга.

— Что, кто-то уже так излечился? — поинтересовался Трик.

Он снял шляпу и принялся обмахиваться, заодно отгоняя слетавшихся к лошади мух и слепней.

— Слышал, что многие, — отозвался старик.

— Значит, надеешься. А путь до Святилища долгий.

— Месяца три ещё. Если пешком.

— Ишь, — Нейд цокнул языком. — Это сколько ж городков тебе придётся посетить, пока добредёшь?

— Не знаю, — ответил старик.

Ему приходилось вертеть головой, так как братья Кройны ехали по разные стороны от него.

— Пешком, говоришь, — протянул Бинки. — Неужели кто-то подвозит прокажённого?

— Мир не без добрых людей.

— Небось, прячешь руки-то? И лицо заматываешь. Обманываешь добрых людей? — усмехнулся Нейд.

— Нет, как можно, — робко улыбнулся в ответ старик.

Его обезображенное болезнью лицо превратилось при этом в жутковатую гримасу.

Нейд отвернулся.

— Не ври! — бросил Бинки. — Конечно, ты брехал. Кто посадит в свою телегу прокажённого?

Бродяга чуть помедлил с ответом.

— Но вы ведь дали мне коня, — заметил он.

Нейд расхохотался.

— Ага. Полудохлую клячу, вроде тебя. Когда вернёмся, придётся её пристрелить и сжечь.

— Может, тогда отдадите её мне? — с надеждой спросил старик.

Кройны переглянулись. Нейд прыснул, Бинки ухмыльнулся, Трик только едва заметно растянул губы в презрительной улыбке.

— А что, — проговорил старший. — Почему бы и нет? Домчишь на ней до Святилища Пальмены вчетверо быстрее.

— Правда? — недоверчиво спросил бродяга. — Отдадите?

— Да на кой она нам?!

— Вы отличная пара, — кивнул Нейд.

Прокажённый рассыпался в многословных благодарностях. Братья выслушали их со снисходительными ухмылками.

— Я вот думаю, — протянул Трик, когда старик замолчал, — что неправильно это: мы-то от тебя избавились, а как же другие?

— Какие другие? — спросил бродяга.

— Добрые люди, которым ты свою заразу можешь передать.

— Я ни к кому не прикасаюсь. И в Годуре не тронул ни единого человека.

— Уж надеюсь! — усмехнулся Бинки. — Вот только эти твои чешуйки… — взгляд Кройна упал на руки старика, сжимавшие поводья. — Они ведь, наверное, повсюду остаются?

Прокажённый хотел что-то ответить, но в этот момент Нейд ухватил поводья его лошади и потянул их в сторону обочины. Животное послушно свернуло. Обезьяна прекратила своё занятие и вцепилась в шевелюру старика обеими ручками. Её круглые глаза уставились на раскидистое дерево, от которого на траву ложилась густая, широкая тень.

— Передохнём, — сказал Трик, нахлобучивая шляпу. — Мы уже долго едем.

Кройны спешились, и старику ничего не оставалось, как последовать их примеру. Он прищурился на солнце и поднял руку, чтобы погладить обезьянку. Та схватила его за указательный палец и ощерилась.

— Ты веришь в каких-нибудь богов, кроме Пальмены? — спросил Бинки, подходя к дереву.

Он задрал голову, глядя на нижнюю ветку, до которой было футов двенадцать. Толстая, с два человеческих бедра в обхвате, она росла почти параллельно земле. Недалеко от ствола торчал, образуя рогатину, сук. Бинки взглянул на Нейда и одобрительно кивнул.

Тот снял с седла моток верёвки вроде той, что используют пастухи.

— Так веришь? — повторил Бинки, обращаясь к старику.

— Верю в Укадара, Сихеду, Крею, Нильтара… — начал перечислять тот, переступая с ноги на ногу. Слова слетали с его воспалённых губ медленно, бродяге было нелегко говорить. К тому же, часть звуков получалась у него неразборчиво из-за обильного слюноотделения. — Ещё в…

— Обезьяна твоя тоже заразна? — перебил Трик.

— Орик? Не знаю, — растерялся бродяга.

За его спиной Нейд уверенно навивал на конец верёвки тринадцать колец. По его загорелому, грубому лицу блуждала улыбка.

— А что ты болтал насчёт падёжа скота? — спросил Бинки. Он достал из кисета папиросы и закурил, чиркнув спичкой. — У тебя были видения?

Бродяга снял с плеча обезьяну и прижал к груди, поглаживая одной рукой.

Бинки вдруг расхохотался, подавился дымом и закашлялся.

— Нет, вы только гляньте на них, парни! — трясущаяся папироса указала на прокажённого и его питомца. — Ну, просто семейный портрет же! Отец и сын! Оба рыжие, и оба уроды!

Нейд с Триком загоготали. Старик заставил себя изобразить заискивающую улыбку.

— Я думаю, — проговорил, успокоившись, Бинки, — что твоё паломничество окончилось. И исцеление настанет совсем скоро.

При этих словах Трик вытянул из-за пояса топор и древком подрубил старику колени. Когда тот упал, обезьяна выскочила у него из рук и, пробежав несколько ярдов, обернулась.

— У-у-у…! — протянул Бинки, расплываясь в хищной улыбке. Изо рта и широких пористых ноздрей у него струился сизый дым. — Кажется, ты совсем ослаб с дороги. Куда тебе идти дальше? И зачем заражать добрых людей? Тебе пора сдохнуть — думаю, ты и сам это понимаешь.