Теперь для него ничего не было важным.

Кроме того, что нужно успеть с этим точно к сроку…

Едва в глазах Викрана угасли последние отголоски прошлого, Айра неверяще вскинула голову, со смешанным чувством рассматривая неподвижно сидящего мужчину.

Она больше не выглядела безучастной и безразличной. Она снова стала собой. Опять дышала и мыслила. Чувствовала и могла испытывать боль. Вот только теперь к этой боли примешивалось нечто иное.

— Почему же вы не сказали?! — потрясенно прошептала она, глядя на склоненную голову мага.

Мастер Викран, не поднимая взгляда, невесело улыбнулся.

— Мне запретили. Да и зачем? Что бы это изменило?

— Почему скрывали? Почему не пришли сразу?!

— Я пришел, — горько прошептал он. — Чтобы сказать об инициации.

Айра до крови прикусила губу: все верно. Он действительно пришел в то утро и едва не сломал ей дверь, потому что за множеством слоев защиты впервые не почувствовал, как бьется ее сердце.

Он боялся — тогда она правильно поняла. Боялся настолько, что, не найдя ее возле Иголочки, едва с ума не сошел от дикого, какого-то животного ужаса.

Он искал Айру по всему острову. Не зная о Марсо и хранилище, обежал все границы, заглянул в каждую щелочку, с мольбой обратился к Шипику и едва не упал на колени перед не на шутку разгневанной Иголочкой… а едва от девочек поступила просьба проверить комнату соседки, стремглав ринулся в жилые корпуса и, до последнего страшась, дернулся в надежно запертую дверь.

Айра похолодела.

Вот почему он выглядел тогда невменяемым. Впервые за все время он не смог спрятать истинных чувств и впервые показался ей человеком. Выходит, по этой причине он больше ни разу к ней не притронулся? Из-за этого стал так неоправданно осторожен в поединках, а затем и вовсе их прекратил, устав бороться с самим собой?

«А я не заметила, — с внезапной горечью поняла Айра. — Не поняла, почему он так смотрит. Не подумала, что это страх светился в его глазах. Не ненависть, не неприязнь… просто страх. За меня и за то, что кто-то из виаров меня поранит».

Но как же тогда он должен был страшиться предстоящей инициации! Не зная о побеге, настойчиво перечитывая горы книг, ночами не смыкая глаз, постоянно выискивая, сравнивая, вычерчивая в уме и на бумаге безумно сложные формулы… она видела их, когда приходила в его дом в шкуре Кера. Видела на столе кипы исписанных бумаг, стопки древних фолиантов с непроизносимыми названиями. Множество исчерканных черновиков. Сотни исправлений. Десятки почти готовых заклятий. Но не придала им тогда значения. И, конечно, даже предположить не могла, что он будет с такой настойчивостью пытаться избавить ее от трудного испытания.

…Как сомневался он, подыскивая слова для той кошмарной ночи. Как колебался и гадал, поймет ли она, будет ли он услышан. Как долго раздумывал, стоит ли оставлять поблизости бодрствующего Кера, но потом пришел к выводу, что для спокойствия лера Альвариса грозного крыса придется усыпить. Хотя бы на то время, пока он постарается все объяснить и докажет испуганной ученице, что не желает ей зла…

Как трепетал он, когда ждал этого решающего момента. С какой ненавистью смотрел на слащавого эльфа, осмелившегося открыто предложить ей Танец возрождения. Как ревновал, видя их недолгий вальс. Как убеждал себя, что если она согласится, то всем станет намного проще. С каким облегчением выдохнул, когда она все-таки отказала. И как долго готовился к тому, чтобы пойти следом, убеждая хотя бы выслушать. А потом виновато припасть к ее ногам, чтобы прошептать то единственное, что еще мог:

— Прости…

Как ни странно, этого не потребовалось: Айра нашла выход и без колебаний им воспользовалась, рискнув всем, чем могла.

С каким ужасом следил он за ее побегом с сиротливо пустующего балкона. Как болел душой, когда видел двойную и даже тройную трансформацию. Как холодел, страшась даже представить, что ей пришлось тогда пережить. И как обессиленно упал на колени, поняв, что она все-таки прошла. Его упрямая, непримиримая, настойчивая и восхитительно смелая Эиталле. Свободная, словно птица. Величественная, как древняя богиня. Отважная, словно молодая львица, и такая же отчаянная, как ее преданный и очень умный метаморф, подаривший ей так много сил и так много удивительной, совершенно заслуженной любви.

Как гордился Викран, видя ее последний рывок. С каким искренним восхищением следил за уверенными взмахами ее крыльев. Как устало улыбался, понимая, что она со всем справилась сама. И как измученно прижимался лбом к холодным перилам, раз за разом перечитывая короткую записку. Ту самую, для которой она не пожалела времени на прощание.

Не стоило…

Наверное, Айра была права и надо было рассказать обо всем раньше. Возможно, это могло бы многое изменить. Покрайней мере, она могла бы относиться к нему не как к врагу или бесчувственному мерзавцу. А это, в свою очередь, позволило бы ему незримо присутствовать в ее жизни, незаметно помогать, оберегать, защищать. Просто быть рядом. Смириться с ее выбором, стать ее тенью, незримым хранителем и преданным другом… хотя бы другом, раз уж всего остального он оказался недостоин.

Нетрудно догадаться, как нашел ее на бескрайних просторах Лигерии: сердце… он и через семь лет слышал, как бьется ее сердце. Правда, не так явно, как в первый день, и далеко не сразу научился снова его ощущать. Просто по той причине, что живое сердце она отдала Занду, и Викрану потребовалось целых два месяца, чтобы научиться понимать и узнавать звучание Сердца нового. Того самого. Живого и неприступного, как и сам окруженный игольником, спрятанный в центре Охранных лесов, вечный, непознаваемый, непримиримый к чужакам и никем не покоренный Занд.

Однако Викран, к собственному удивлению, справился даже с этим. Безошибочно угадал направление и долгое время шел за беглецами, оставаясь невидимым, незамеченным и неузнанным. Он лишь у болот рискнул приблизиться и обозначить свое присутствие. Отвлек на себя крикс, задержался возле мертвого источника, чтобы притопить его кровожадного хозяина. А потом увидел израненную волчицу, коршуном упал на землю, с ревом раскидал собравшуюся вокруг нее нежить и в последний миг выхватил умирающую ученицу с чьих-то острых зубов. После чего прижал к себе и в который раз проклял себя за промедление.

Он потратил почти все силы, чтобы залечить ее страшные раны. Израсходовал все амулеты, без колебаний отдал последние резервы. Он двое суток не отходил от ее постели, тревожно вслушиваясь в ритм биения ее сердца. Переживал. Тревожно мерил шагами комнату. И лишь когда она наконец очнулась, позволил себе расслабиться. А потом забылся недолгим, беспокойным сном, который слетал с него каждый раз, когда ей доводилось неловко пошевелиться.

Он долгие дни держался рядом, радуясь хотя бы тому, что получил разрешение остаться. Старательно соблюдал негласные правила стаи, чтобы не спугнуть и ничем не задеть идущую неподалеку волчицу. Он сделал все, чтобы хоть немного сгладить впечатление от прошлых ошибок. Рассказал многое из того, о чем раньше не обмолвился бы ни словом. Дал ей время привыкнуть к переменам. И по-прежнему держался так, чтобы ни разу не коснуться ее против воли.

Для волка это неестественно. Для привыкшего к повиновению вожака — неудобно. Для человека — совершенно немыслимо, а для полуэльфа, придавленного тяжелым грузом Эиталле, и вовсе непереносимо.

Но он старался не замечать ее волнующего запаха. Упорно отворачивал морду, когда она оказывалась слишком близко. Он справился почти со всем, что принесла с собой эта недолгая дорога. А если и позволял себе лишнее, то лишь после того, как Айра засыпала и уже не могла видеть его долгих, тоскливых взглядов и непрерывно шевелящихся ноздрей, с наслаждением втягивающих ее неповторимый, невероятно притягательный запах.