– Разве Боре позвонить? – задумчиво проговорил Василий.– Все-таки он портной и модельер. Но учти: он с тебя за фрак сдерет, как за «жигули» последней модели.

– Миллион заплачу! – рыкнул я в сторону оруженосца.

– Псих! – сказал Василий, доставая мобильник.– Полный идиот! Миллион баксов за «жигули» – это надо додуматься!

– Мне не «жигули» нужны, а фрак, можешь ты это понять, неуч?!

Василий понял и, разговаривая с неведомым Борисом, просил у него все-таки фрак, а не машину.

– Побойся бога, портной. Ты молодого человека без штанов оставишь. Да мне чехлы для «мерса» дешевле обошлись. А тут – кургузый пиджачишко, который пуп не прикрывает. Две тысячи – красная цена.

– Десять тысяч! – крикнул я в трубку, поскольку считал торг, начатый Василием, в данных обстоятельствах просто неуместным.

– Вот псих! – вздохнул Василий.– Ну, в общем, ты понял, Боря, с кем имеешь дело. Этот за ценой не постоит. Я тебе говорю – выгодный клиент. Ты меня всю оставшуюся жизнь благодарить будешь. Как выглядит? Ты голого охламона в загородном особняке Казюкевича видел? Ну пусть будет Аполлон. Вылитый. И мордой лица уродился, и фигурой. Рост – метр восемьдесят. Все остальные размеры снимай со статуи. Ждем через час!..

Признаться, не очень верил, что Боря справится. Какие могут быть портные у Василия? Да за такие штаны, как на нем, я бы и трех долларов не дал!

– Ты купи, купи такие за три доллара! – обиделся Василий.– Лейбл на заднице видел? Это же фирма! А у Бори я бы не взял и носового платка. Еще не рехнулся, чтобы за пиджак десять тысяч долларов выкладывать! Куда ты его потом денешь, придурок?

Чтобы притушить разъедавшую душу горечь, я выпил бокал вина, потом другой. Наверное, напился бы от огорчения, но тут явился посыльный от Бори с фраком и прочими, как выразился Василий, причинадалами. И я сразу ожил, примерив фрак. Он стоил десяти тысяч баксов – смею вас уверить! Я дал двадцать. Достал из сумочки две пачки и вручил растерявшемуся посыльному, несмотря на горячие протесты Василия. Но и оруженосец вынужден был признать, что наряд мне к лицу.

– Картинка! – сказал он со вздохом.– Хоть сейчас в оперетту! Красотки, красотки, красотки кабаре...

Надо сказать, что голос у Василия ниже всякой критики. Это он тут же и признал, оправдавшись тем, что ему медведь на ухо наступил, хотя и не уточнил, при каких обстоятельствах все случилось. Впрочем, мне некогда было выяснять подробности его насыщенной интересными происшествиями биографии. Встал во весь рост вопрос: во что одеть Соловья, чтобы он не смотрелся разбойником с большой дороги?.. Я предложил Свистуну смокинг из гардероба Аббудалы Каха. Соловей примерил его с большим удовольствием, долго вертелся перед зеркалом, любуясь обновой. Однако снять красную рубаху и сапоги наотрез отказался.

– Ты пойми, чудак,– попробовал я его уговорить,– ну не носят смокинг поверх красной рубахи навыпуск! О сапогах и не говорю!

– Сапоги-то хромовые! На голенища взгляни: в них же смотреться можно, как в зеркало!

– Ой, не могу. Ты же чучело натуральное!

– Что ты привязался к Степану! – возмутился Василий.– Он – свободная личность в свободной стране. Ему бы росточку прибавить – был бы он у нас вылитый Гришка Распутин. А Гришка к царю хаживал.

– Вот! – указал на оруженосца пальцем Свистун.– Человек с пониманием истинной красоты. А ты что на себя насандалил, резидент?! Срамота же полная!

В общем, наши вкусы с Соловьем кардинально разошлись, и я махнул на него рукой. С какой стати я буду портить себе настроение перед столь знаменательным событием?

– Слышь, Степаныч,– обратился к Соловью Василий, когда мы уже сели в машину,– ты на гитаре играть умеешь?

– На гуслях могу,– отозвался задумчиво Свистун.– При дворе Его Бессмертия равных мне по сию пору нет.

Я недовольно ткнул Соловья локтем в бок – соображай все-таки, что городишь! Вот кадры достались – сплошные ошибки резидента. К сожалению, мои надежды на то, что три бутылки выпитого вина подействуют на Разбойника, не оправдались. Если он и опьянел, то, во всяком случае, не настолько, чтобы лыка не вязать. К счастью, Василий пропустил слова про Его Бессмертие мимо ушей.

– Гусли сейчас можно найти разве что в музее. А вот гитара у Сашки есть. Он тоже может выдать русскую народную блатную хороводную так, что пальчики оближешь!

Терпеть не могу амикошонства, а уж называть Великого Поэта Сашкой – вне рамок всех приличий! Однако делать Василию замечание не стал, ибо, как гласит земная народная мудрость,– горбатого могила исправит...

Конечно, для визита к Пушкину и Натали я мог бы выбрать свиту и поприличнее. Но, увы, судьба-злодейка сыграла со мной злую шутку. Если бы дело происходило на Парре, будьте спокойны: принц Ник Арамийский пригласил бы в спутники таких Героев, что они затмили бы любой собравшийся на балу бомонд!.. Выкупленный дворец Пушкина находился где-то на окраине Москвы. Так, во всяком случае, сказал Василий. Я был этим слегка разочарован. В конце концов, могли бы приобрести подходящий замок поближе к Кремлю, а то и в его стенах. За ценой бы я не постоял – раз речь шла о Великом Поэте... Не удержавшись, высказал свое недовольство вслух. На что Василий очень выразительно постучал пальцами по лбу:

– Ты думай, что городишь, резидент! Кто бы нас в Кремль пустил? Его целый полк охраняет!

– Зачем? – удивился я.

– Глава государства там живет, понял?

Я понял. Но, скажем, мой папа-король – тоже глава государства, а его никто не охраняет. И приходят к нам в замок все кому не лень. И в голову бы не пришло его подданным, что Герой нуждается в защите целого войска... Я, разумеется, не утверждаю, что местный глава государства не Герой, а просто говорю, что подобные меры безопасности так просто не предпринимаются. Вряд ли московский царь стал бы прятаться просто так за стену от собственного народа – это, согласитесь, нелогично: значит, он опасается какого-то могущественного врага со стороны. Не исключено, что местные Опекающие органы располагают информацией угрожающего характера, что и заставляет Владимира предпринимать необходимые меры предосторожности. Все-таки как ни неприятен мне Бенкендорф, а, видимо, придется обратиться к нему за разъяснениями...

Дворец, к которому нас доставил Василий, мне неожиданно понравился. Пусть он стоял на окраине, зато здесь было меньше гари и шума. Здание опоясывала ажурная ограда, за которой росли десятка два деревьев, скрывавших от нескромных взглядов роскошный фасад. Мы въехали через гостеприимно распахнутые ворота, поднялись на белокаменное крыльцо, прошли между колонн и вступили в открывшиеся перед нами, словно по волшебству, двери.

– Князь Мышкин! – торжественно произнес одетый в алый с золотом кафтан человек – скорее всего, мажордом.

Ни Соловей, ни Василий торжественного представления не удостоились, и мне даже стало неловко по этому поводу. Однако, поскольку ни тот, ни другой не стали комплексовать в ответ на забывчивость прислуги, я не указал мажордому на нетактичность, боясь обидеть хозяев.

Сам Александр Сергеевич в великолепном черном фраке спускался мне навстречу по мраморной лестнице с радушной улыбкой на устах, широко раскинув руки. По всему было видно, что он мне рад. А я не то чтобы не обрадовался встрече с Великим Поэтом, но слегка обеспокоился: Натали рядом с ним не было, хотя холл дворца заполняли гости.

Пока мы обнимались с Александром Сергеевичем, я успел осмотреться. Среди полутора десятков гостей обнаружились и знакомые лица. Был здесь и Бенкендорф – все в том же голубом мундире, и Жигановский – на этот раз во фраке, который шел ему как корове седло. А в самом дальнем углу стояли сладкой парочкой магнат Казюкевич и Евграф Сиротин.

Я, разумеется, необъективен к Сиротину – по той простой причине, что порядочный человек не станет связываться с черным магом, но лицо Евграфа мне не нравилось. Словно бы опухшее от долгого сна, оно время от времени искажалось гримасами и всегда неприятными: создавалось впечатление, что кто-то попеременно надевает на Сиротина маски то ненависти, то лицемерного смирения, то откровенного злорадства. Глаза – небольшие и острые, словно буравили. Впрочем, он избегал открыто смотреть на собеседника, а норовил стрельнуть взглядом исподтишка.