— А когда Ундораргир пойдет в предгорные княжества, и мы спустимся…

Следующего вопроса Анатолий не разобрал.

— Нет, на этих лошадников мне наплевать, — заявил храбрец. — Это их дела. Но пощипать низушек надо бы… Видел я тамошних баб, по-моему, они скучают по настоящему мужскому хрену…

Толя навострил уши. Вдруг скажут что-то интересное о делах по ту сторону Эльгая?

Но вместо этого наемники запели про красотку, груди которой подобны двум дыням, бедра — двум большим грушам, а пахнет она папоротником. Песня была грубая и непристойная, как, наверное, все, что пели под сводами этого зала.

В другом углу с полдюжины наемников задирали нескольких возчиков, нанятых купцом в этих краях.

— Ты вот скажи, — пьяно бурчал один из них. — У тебя дома еще скотина есть, кроме твоей кобылы?

— Корова… — пробормотал абориген. — Овцы…

Компания заржала:

— Корова! Еще скажи, жена!

Толя лишь тяжело вздохнул. Здешний люд мог думать, казалось, лишь о трех вещах. О женщинах, которые, как правило, годились лишь на то, чтобы «присунуть», «завалить» и «палкой поучить», своей скотине и жратве. В сравнении с окружающими его людьми любой житель Октябрьска, на которых, чего греха таить, многие земляне были склонны посматривать свысока, казался образцом ума и дружелюбия. А эта дремучая дыра была еще гнездом самых диких суеверий. Так что, слыша разговоры местных пастухов, поражался не только Смагин, но, судя по гримасам на простодушном лице, и Кири. От косноязычных рассказов про исполинских червей, подкапывающихся под дома и съедающих спящих жильцов целыми семьями, оживших покойницах, подстерегающих по ночам случайных путников и требующих любви и ласки, и трудолюбивых бесах-мукомолах — скоро захочется лезть на стенку.

— Извиняйте, чего-то не понимаю вас, почтенные воины… — между тем бормотал караванщик и вдруг просиял. — Балда, скотину всю вспомнил, а о себе-то и забыл!

— Точно, — загоготали наемники. — Ну тупой! Его, не иначе, в овечьем загоне заделали, сапог не снимая…

— Это верно, — хрипло прокаркал их старший, немолодой, лысый и грузный, что называется, поперек себя шире мечник с позеленевшим медным знаком декана имперских легионеров Эуденоскаррианда на левом обшлаге кожанки. — Тутошняя деревенщина к дамам в постель прямо в сапогах, даже к мохнатеньким…

Все опять заржали, включая приятелей молча сносившего брань вояк караванщика.

А чего бы не сносить, у них из оружия короткие дубины да ножи, а головорезы у почтенного Пито, второго купца, отборные, с хорошими секирами и мечами за спиной.

— А ты-то чего, сопляк, над кем смеешься? — рявкнул объект насмешек на одного из них, того, что помоложе, срывая зло.

— Н-над т-тобой, Цвин, над тобой! — пьяно пуская пузыри, ответил возчик.

— Ага, так, значит? Ах ты, звездодырец, не доделанный своим папашей! Небось осла позвали работу заканчивать! Да за… за два «орла» я бы тебя сжевал вместе с твоими рваными сапогами!

Его противник вскочил и злорадно кинул на стол серебрушку.

— На тебе десять, и начинай!

— Ах ты, вошь подкованная…

— Ну-ка, шабаш, гостюшки! — От громового рыка у Анатолия слегка зазвенело в ушах, а прикорнувшая Кири вскочила, озираясь, хлопая глазами и инстинктивно проверяя лук.

На пороге кухни стоял хозяин — крупный, мясистый, в грязном, донельзя засаленном кожаном жилете поверх грязной длиннополой рубахи и заросший косматой бородой, в которой застряли засохшая каша и солома. Он опирался на здоровеннейшую дубину самшитового комля, с которой на памяти Толи не расставался. Дубина мало чем уступала железному шестоперу и поневоле внушала уважение к себе и к хозяину, который иногда в задумчивости вертел ее в лапище, как тросточку.

Шум и гам притих, но скоро вновь наполнил зал.

В усталой тоске Смагин посмотрел вверх, туда, где в свете очага и факелов виднелся потолок.

Массивные плиты были испещрены барельефами, и, вглядываясь в переплетения непонятных тварей и неведомых деревьев, Анатолий подумал о древних неведомых людях, которые создали эти изображения в незапамятные века. Наверняка они и не гадали, что потом их труды украсят грязный притон.

И поневоле начал вспоминать, как тут оказался.

После гибели родного селения Кири и встречи с непонятными колдунами они опрометчиво углубились в хитросплетение долин и ущелий гор Летящего Льва, полагаясь на навыки Кири и нарисованную Смагиным по памяти карту (он был готов благословить начальство сил самообороны, заставлявшее их учить карты маршрутов наизусть и даже самим их составлять). Но и то и другое помогло немного, ибо забрели они в места, которые даже в здешних диких краях считались особо дикими и недобрыми. В ту часть горной страны, где хребет Летящего Льва мало-помалу переходил в Восточный Эльгай. Одно хорошо, почти не пришлось встречаться с людьми, потому как люди могут быть опаснее любых хищников и даже нечисти. Но вот все остальное…

Прежде всего дорога очень сильно удлинилась по сравнению с их планами — северные области восточного кряжа были куда непроходимее, чем почти обжитые родные края Кири. Приходилось или подниматься на крутые склоны, выбиваясь из сил, или идти, выбирая дорогу через ущелья и скальные проходы, а потом возвращаться обратно, если дорога кончалась тупиком или пропастью. Но мало этого, они сполна поняли, что означает избитая фраза «недоброе место».

Временами им попадался изуродованный, словно истерзанный неведомой силой лес, перекрученные свилеватые стволы, а среди них пятна голой каменистой земли, где скудную почву покрывали лишь корки лишайника. В таких местах высовывавшиеся из земли валуны казались закопанными в незапамятные времена черепами великанов. И почему-то чудилось, что чей-то недобрый и упорный взор все время сверлит затылок…

Были и другие странности. Например, в одном месте они напоролись на заросли малины, свежей и спелой, хотя и не сезон, при этом ягоды выглядели гигантскими, крупнее не только той мелочи, что изредка росла в горах вокруг Октябрьска, но даже земной. Раза в три, если не в четыре!

Некоторое время они, подобно медвежьему семейству, паслись в малиннике, а потом еще нашли дикую сливу, тоже на диво просто великанских размеров. Ствол ее увивал дикий виноград, тоже солидный.

Толя даже подумал взять с собой семян чудо-растения, но вдруг кое-что вспомнил. А именно, что растения хорошо растут от радиации… И еще на ум пришла одна легенда, рассказанная подругой про эти места. Насчет того, что когда-то тут обитал сам Шеонакаллу, во времена, когда был изгнан из старого Сарнагарасахала богами света и жил в облике великана в зеленой чешуе. В злобе он бродил по горам, и, само собой, если замечал человека или целое селение, тут же всех убивал и съедал. А еще, гуляя меж вершин, он иногда от раздражения плевался. И там, куда упала его слюна, до сих пор можно, устроившись на ночлег цветущим здоровяком, наутро проснуться дряхлой развалиной, обреченной на мучительные болезни и скорую смерть.

— Пошли отсюда, Кири! — распорядился он.

— Чиво идти? — улыбнулась девушка обмазанной багряным соком мордашкой. — Ай, вкусна!

— Я сказал — уходить! — рявкнул Анатолий, потеряв над собой контроль, и девушка, ойкнув, принялась торопливо собираться: все же она была жительницей сурового патриархального мира, и слово мужчины являлось законом.

Странные приключения и находки на этом не кончились. Как-то они набрели на приличных размеров пустошь, заросшую чахлым вереском. И там на их пути попалось заброшенное капище за гнилым, поваленным зимними ветрами частоколом, в центре которого стоял каменный древний идол. Грубо вытесанный лик отдаленно напоминал человеческое лицо. Но при этом он излучал такую злобу, что Толя невольно отступил на шаг. Несмотря на то что время было к ночи, Смагин предпочел устроиться на ночлег не раньше, чем они отошли километра на два от жуткого места, тем более ему показалось, что когда уходили, в обсидиановых глазах идола полыхнуло пламя.