Возникла короткая пауза, в которой стало слышно, как постукивает по сланцевой кровле дождь.

— Да чего ты лезешь, хозяин? — заорал в углу гуртовщик — ражий бородатый малый. — А то, что мы тут твои стада гоняем, ищем, чего им пожрать — это что, ничего? Ты никак думаешь, что нас купил на рабском рынке! Нет, не купил! Тогда плати!

Звук заставил Кири чуть приоткрыть глаза, но через полминуты она вновь принялась, как ни в чем не бывало, посапывать, опершись на Смагина. Его тоже слегка клонило в сон после еды, хотя та была не слишком сытная и не шибко вкусная, да и успевшая к тому же надоесть. Ибо блюда, которые готовил на кухне глухонемой прислужник, исчерпывались тремя названиями. Неизменно подгоревшее жаркое из баранины; похлебка из бараньих голов, костей и требухи, какую, судя по запашку, не слишком старательно промывали (да еще варили в отроду не мытом огромном котле); заправленная топленым бараньим же салом каша из ячменя и пшеницы, которую большая часть жителей черпала из котла прямо руками и так и ела.

— До чего погода скверная! — заметил Гимгун, поворачиваясь к Анатолию. — Очень плохие дороги, очень тяжелый год для торговли, кругом очень плохие люди. Очень… И война — это тоже плохо. Война торговому человеку хуже кола в заднее место. А теперь еще и обвал…

Анатолий кивнул, всецело соглашаясь с уважаемым купцом, пребывавшим в неподдельной печали.

И было от чего.

В просторной комнате зябко. Грубые столы, потемневшие от времени, пережили не одно поколение хозяев и несчетное число посетителей. В углах и под потолком висела густая паутина. Судя по всему, заведение переживало не лучшие времена, а приборка не производилась со дня постройки здания.

При этом дальняя стена украшалась колоннадой — да не простой, а из аккуратно спиленных и установленных в ряд больших сталактитов и сталагмитов — полупрозрачных, рыже-охряных, зеленоватых. Даже покрытые грязью и копотью, они еще несли на себе отсвет потусторонней красоты подгорных залов. Кто придумал, а пуще не пожалел времени и сил, чтобы украсить харчевню постоялого двора в дикой глуши таким странным способом, ведают разве здешние боги.

В большом зале собралось человек тридцать — охранники двух застрявших тут купцов, караванщики, гуртовщики, перегонявшие по Толбейскому тракту скот, пастухи, пришедшие чего-нибудь купить у проходящих купцов и продать им шерсть и кожи. Ибо постоялый двор «Очаг и похлебка» стоял в долине. На одном из трех путей через Эльгайские горы, ведущем из Армийской области и Каффана и дальше — из Шривиджайи в Южные Танства и Степь.

Но сейчас всех его обитателей объединила одна беда. В трех часах пути со склонов угрюмого пика Рахх-Шкадар сошла невиданная даже стариками лавина, перекрыв тракт в самом узком месте. Смагин сам не видел, но ездившие туда говорили, что груда снега вздымается чуть не на пять, а то и десять человеческих ростов. И раскопать ее можно разве что силами небольшой армии. Оставалось надеяться на сентябрьское, еще дарящее тепло солнце, но тут внезапно похолодало, и зарядил холодный ветер с дождями. А ведь недалеко зима, когда все три дороги запирают снежные заносы и все те же лавины.

И все чаще Смагин думал, что, пожалуй, им придется искать приют до следующей весны…

— А я чего? Это ты чего? — грохотал за дальним столом гуртовщик. — Я и говорю, твой Румч кто — пастух? Вот пусть лошадь его и возит, а на мне где сядешь, там и слезешь! Гони три монеты, а до того разговора не будет! И наплевать, что дороги нет, я, что ли, этот завал устроил?

Пока длилась перепалка, из-за занавеси доносилось беспрестанное монотонное бормотание: кто-то громко читал молитву на непонятном языке. Затем занавеска отдернулась, и массивная фигура заполнила дверной проем. Голоса чуть примолкли — явилась жена трактирщика.

Маленькие, близко поставленные глаза, плоский нос, кости лица вытянуты, будто неумелым тестомесом в сторону огромного бесформенного рта.

Лицо этой женщины напоминало Анатолию физиономию гориллы. Жаль, что никто из присутствующих не смог бы оценить подобное сравнение.

За ее спиной в полумраке проступала комната, где жили хозяин и его обезьяноподобная супруга. Огромный очаг и широкое, длинное, покрытое черными от грязи овчинами ложе. И Толя лишний раз подумал, что уголок на сеновале в конюшне, который он делит с Кири, не так уж и плох.

Маленькие глазки под массивными надбровными дугами угрюмо сверкнули. Недобро оглядев собравшихся, тетка проследовала на кухню, держась за бок, охая и распространяя вокруг запах прелой одежды и немытого тела.

Кто-то вполголоса пошутил насчет троллей, что были в родне у хозяйки (шутку эту Кири и Толя слышали за эти дни уже дюжину раз). Вскоре собравшиеся вновь зашумели, а наемники из охраны второго купца затянули свою песню, изобилующую похабщиной, про веселую девку по имени Лекка, путешествующую по разным странам и ищущую приключений на нижнюю часть тела.

С другой стороны, где собрались местные жители, доносился ропоток:

— Ох, чую, теперь до следующего года не откроется дорога… Когда оно растает-то?

— Это еще так-сяк, а будет-то что?

— Старики сказывают, что Белая Шапка раньше меньше была, а сейчас ледник аж до Бугимайской долины язык выпустил…

— Старики чего не скажут. Раньше, их послушать, и зерно вдвое крупнее было, и коровы сливками доились.

— Вольнодумствуешь? А вот что шесть лавин сошли, почитай, одна за другой — это как? Да еще заморозки посреди лета с ледника принесло? Это все потому, что обряд козла не сотворили… — назидательно поднял палец вверх обтрепанный старик, ранее говоривший о моловшем муку местном дьяволе. — Пожалели скотины ночным… Есть им нечего, ну и живите теперь с демонами. Глядишь, они вас самих слопают. Всего-то и надо было сотню черных козлов собрать по хуторам и к Острой скале отвести.

— Ишь ты, козла ему отдай в голодный год. А не…

Дальше последовал совет благочестивому долгожителю использовать козла таким способом, который не понравился бы ни ему, ни, надо думать, самому козлу.

— Глумись-глумись, умник! — проскрипел старикашка. — Вот не подвезут купцы хлеб, чего жрать будешь? Шерсть свою да каракуль? Овец-то порезали. Аль маточное стадо слопаешь?

— Не пропадем. Капканы поставим…

— На кого, на крыс?! — взвизгнул старец. — Крыс будем лопать? Ты ж знаешь, на зайцев мор пошел, на серн — тож…

— А и правда, братья, мор-то на дичь напал…

Понеслись жалобы на распоясавшихся духов и Мелких Хозяев, и что среди старых каменных кругов, мол, видели в ночи вспышки нелюдского пламени, а из-под корней гор доносился гул, как от подземной грозы.

За соседним столом вели разговоры два пастуха в одинаковых овчинных кожухах чуть не на голое тело и с одинаковыми бородами вениками.

— А чего-то у вас стряслось-то? — спрашивал один.

— Ой, и не говори! Ужас-то какой! — отвечал второй. — Ты ж, кум, был в нашей Красной Поляне? Помнишь же дом Винга, за которого Угла, дочка Гтума Острохвоста пошла? Так представляешь, как-то утром мы просыпаемся, а Винга-то и нет, и никто не выходит из дома. Ну мы пождали-пождали, да и туда, а дверь изнутри задвинута на засов. Зачали мы ломиться, дверь выбили, а там и нет никого. Только яма в полу с бочку — вниз уходит, как колодец, да слизь и кровь.

— Это Шагапратт, — авторитетно заявил собеседник. — Отпрыск Великого Червя… Давно про них не было слышно…

«А я, блин, столько не выпью! — ухмыльнулся про себя Анатолий. — Так, а вот это уже интересно…»

Он прислушался. В компании горцев говорили о разгорающейся войне по ту сторону хребта.