Из-за портьеры высунулась рыжая голова Катуальды.

— Мудрый Катон от вывихов, а не от ревматизма советует приговаривать над больным местом: «hauat hauat hauat ista pista sista damia bodannaustra», а что значит эта тарабарщина, он и сам не знал.

Проговорив это скороговоркой, молодая невольница исчезла с живостью движений, свойственною непоседливому племени галлов.

— Я тебя палкой, дрянная! — закричал Котта, грозя кулаком на дверь.

— Дочь, — окликнул он Аврелию, — девчонка-то правду сказала: от вывихов эта формула, а не от ревматизма; не ищи; я теперь припомнил. От ревматизма, я слышал, надо прикладывать мазь из толченой собачьей кости с жиром. Какая ты незаботливая! нет у нас ничего, о чем ни спросишь, где я теперь возьму этой мази? ох, как болит нога! ох!.. ох!.. Аврелия, пошли к соседям за этой мазью.

Старик хлопнул в ладоши.

Из-за тонкой перегородки, отделявшей спальню от маленького чулана, вышел молодой человек с умным, приятным лицом и, едва удерживая зевоту, почтительно сказал:

— Господин изволил звать меня; что угодно?

— Барилл, ступай и разбуди Бербикса, — сказал Котта.

— Батюшка, — возразила Аврелия, — теперь четвертый час по закате; скоро полночь; все соседи спят давно.

— Не рассуждай! Сервилий, верно, еще стихи свои пишет. Барилл, приведи Бербикса!

Молодой невольник ушел, а Котта продолжал бранить свою дочь за ее недоглядки по хозяйству и непочтение к отцу. Он мог заставить своего слугу искать рецепт Катона, не тревожа дочь без надобности, но это был один из его многочисленных капризов старости: он звал дочь за всякими пустяками и приказывал именно ей делать то, что всякий слуга мог исполнить. Аврелия терпеливо и покорно молчала, зная, что возражения не убедят, а только хуже разгневают старика, которого она любила горячею любовью нежной дочери, несмотря на все муки, которые переносила от него. Отец был уже на краю могилы и впал умом почти в детство.

Аврелия знала, что ей не придется в наказание считать горошины, потому что отец через минуту забыл об этом, но она плакала, стоя поодаль от постели, о том, что и в сегодняшнюю ночь ей едва ли больше двух часов выпадет на долю сна и покоя.

Старик вел беспорядочный образ жизни, требуя порядка во всем только от своих подчиненных. Не взирая на то день теперь или ночь, вечер или утро, он приказывал то есть ему давать, то пить, то вести его под руки в какой-нибудь амбар, то готовить носилки, чтоб осматривать огород, поля или виноградники. Он очень мало спал, ложась, когда вздумается, раз по пяти и больше в сутки, но на короткое время.

Котта не был жестокосерд, но, тем не менее, каждый невольник в его доме был мучеником, не исключая и его дочери. Несчастный молодой Барилл, родом сириец, по характеру веселый шутник и говорун, похожий на Катуальду, к которой давно был не равнодушен, целый день и всю ночь должен был неотлучно находиться при ворчливом старике, ежеминутно грозившем ему побоями, хоть эти угрозы и ограничивались почти всегда одною фразой: «А вот я тебя палкой!»

Он должен был то одевать старика, то раздевать и укладывать в постель, читать ему, писать, петь, звать кого-нибудь, приносить ему кушанье, водить его под руки, идти рядом с его носилками, — нельзя пересчитать всего, что был обязан делать этот человек без всякого вознаграждения за одну только скудную пищу, плохую одежду и тесный, темный чулан с соломенной постелью.

Барилл скоро возвратился вместе с другим невольником. Этот последний был высокий, атлетического сложения человек, в чертах лица которого с первого взгляда можно было узнать брата Катуальды. У него были такие же рыжие волосы, только нечесаные, всклокоченные, полные набившегося в них сена, на котором он имел обыкновение спать.

Короткая, густая, рыжая борода не украшала, а еще хуже безобразила его физиономию с оловянно-голубыми глазами, толстыми губами и красным курносым носом.

Вся фигура этого человека была нечто отвратительное, звероподобное.

Несмотря на свою богатырскую силу и крепкое здоровье, Бербикс был ужасно ленив и целые дни спал, стараясь свалить свое дело другому. Он считался кузнецом и кучером в доме своего господина, но в сущности был только пьяницей, лежебокой и ужасным драчуном, которого боялись не только сослуживцы, но и соседи, мелкопоместные пахари.

Нередко, застав Бербикса днем спящим на сеновале, господин приказывал бывшим тут невольникам жестоко бить его, что всегда вело к их общему горю, потому что разъяренный галл вымещал побои на них после вдвое и втрое; все его ненавидели и боялись, а господин не хотел его сбыть из дома именно по этой причине.

Одной из причуд старого богача было обожание сочинений Катона, во многом очень мудрых, но в некоторых отношениях не менее того диких. Он, подражая Катону, старался постоянно поддерживать несогласия, ссоры, сплетни и всякие дрязги в своей прислуге, отдавая невольниц замуж, женя рабов на тех, кого они терпеть не могли, и продавая тех из них, кого все в доме любили. При всей своей скупости, он изредка дарил мелкую монету или старое платье невольнику в присутствии других, чтоб возбудить зависть.

Все это Аврелий Котта делал вовсе не от жестокости, а по советам того же Катона, который некогда заставил своими советами римлян разрушить Карфаген и этим затмил добрую славу своего отечества на веки.

— Бербикс, — сказал Котта полусонному галлу, который протирал свои глаза кулаками, стоя у двери и прислонясь к притолоке, — ступай немедленно в дом высокопочтенного моего соседа Кая Сервилия и от моего имени передай ему искренний привет и уверение в дружбе.

Невольник хотел уйти.

— Батюшка, — сказала Аврелия, — разве за одним этим ты его посылаешь?

— Постой, Бербикс!.. попроси у него еще… чего, дочь? — я забыл… эти негодяи так долго не являются на мой зов, что я успею почти всегда забыть мое желание, прежде чем они придут… я тебя палкой отваляю, Бербикс!.. Барилл, прибей его!..

— Ты хотел, батюшка, послать его попросить мази из толченых собачьих костей с жиром.

— Теперь некогда его бить, господин, — сказал Барилл, — если я его стану бить, господин Сервилий заснуть успеет.

— Ты, негодный, мне всегда противоречишь!.. молчать!.. ступай, Бербикс, и принеси мази из толченых собачьих костей с жиром… слышишь?.. повтори, что я сказал.

Господин велит принести мази из собачьих костей, — повторил галл и, не стесняясь, зевнул.

— Если ты переврешь, принесешь мне не того, что велено, то я тебя палкой!

Галл ушел.

— Батюшка, могу ли я теперь идти спать? — спросила Аврелия.

— Лентяйка! — воскликнул старик, — ты только и думаешь, что о сне да еде!.. спать бы тебе, да есть, да сидеть, сложа руки на коленах, без дела!.. отец болен, отец слаб, а дочь ни минутки побыть с ним не хочет!.. какая ты мне дочь, Аврелия? — самая плохая, самая непочтительная. Оставайся здесь и читай мне стихи.

Сервилия все время, пока этот неповоротливый дурак, Бербикс, не вернется.

— Какие стихи, батюшка, прикажешь мне читать? — спросила Аврелия, глотая слезы.

— Читай мне его лучшую поэму «Курций»; она не длинна, но Бербикс непременно должен вернуться домой прежде, чем ты кончишь; если он не вернется, — я его палкой!.. читай не торопясь, а то я недослышу.

Аврелия достала маленький сверток тонкого белого пергамента, лежавший на полке около письменного стола ее отца, исписанный мелким, красивым, женским почерком с изящно нарисованными арабесками и картинками на полях и между каждым отделом стихов, села на стул около столика у постели и, подвинув к себе лампу, начала читать:

— Не это место! — прервал старик нетерпеливо, — читай третью главу.

Аврелия, раскатывая пергамент с одного конца и скатывая с другого, нашла, что ей было приказано.