Певец лег на свою постель и притворился спящим. Художник крепко и спокойно заснул, и не слышал ни тревожных шагов певца, ходившего всю ночь без сна в тоске, ни его вздохов. Он проснулся утром, когда друг, по привычке, взял его за руку, усевшись к изголовью его кровати.

Улыбка мгновенно сбежала с лица художника, когда он вгляделся в печальное выражение лица Электрона и заметил крупные слезы, капавшие на подушку из его черных глаз.

— Милый, о чем ты плачешь? — спросил он тревожно.

— Я окончил все мои дела с Семпронием по поручению его дочери, — ответил певец.

— Ты исчезнешь? унесешься к твоим божественным братьям, воздушным или морским духам?

— Да; я должен покинуть тебя.

— Как удивительно правдоподобно можете вы, духи, принимать образ человека!.. милый, твоя рука совершенно похожа на руку смертного; она тверда, мозолиста, покрыта царапинами, как у всякого рабочего.

Художник рассматривал руку своего друга, стараясь открыть в ней нечто олимпийское или водяное, но она не была похожа ни на облако, ни на пену волны; это была простая, грубая рука, закаленная в ежедневных трудах под солнцем и дождем.

— Хочешь взять себе это кольцо на память? — спросил певец.

— Как оно попало к тебе?

— Как все; Семпроний дал.

— Это мое обручальное кольцо. Люцилла надела мне его во время бракосочетания. Я снял его с руки и отдал ей, когда меня отводили в тюрьму за намерение похитить Аврелию и профанацию обряда.

Певец надел кольцо на палец друга рядом с тем кольцом, что подарил ему в день их бегства из Рима.

Художник взглянул в лицо друга; их взоры встретились с восторгом. Сердце Нарцисса забилось от странного, неизъяснимого чувства; он порывисто притянул певца к себе, желая поцеловать за подарок.

— Ах! — вскричал певец, освободившись от внезапных объятий, — нельзя!.. моя клятва!..

Он сел к столу на кресло и закрыл лицо руками.

— Дух чистый, я оскорбил тебя! — воскликнул художник, упав на колена.

— Не прикасайся ко мне!.. я должен покинуть тебя!..

— Я оскорбил тебя!

Певец тихо вышел, даже не взглянув на художника, стоявшего на коленах.

Скоро в комнату вошел Семпроний.

— Художник, — сказал он, — твой друг требует от меня расчет, говоря, что, выполнив все свои обязательства относительно меня, он не желает больше мне служить и не берет тебя с собой. Ты с ним опять поссорился?

— Я оскорбил его, почтенный патрон.

— Из-за Лиды опять?

— Ах, нет!.. я хотел его поцеловать. Он плакал и дал мне подарок; я хотел его утешить, как друг, и поблагодарить, а он этим оскорбился… другом его я недостоин быть; он открыл мне свою тайну, которую я давно подозревал.

— Ты узнал все?!

— Что он — дух бестелесный в образе юноши.

— Может быть, он дух, а я его знаю, как человека богатого и очень гордого. Лаская тебя сам, он не допускал фамильярностей с твоей стороны, потому что ты его отпущенник; он имеет полное право относиться к тебе свысока. Ты видишь, что иногда он держит себя, как с равным, даже со мной, зная, что я в нем нуждаюсь и не обойдусь без его услуг в деле мести за мою дочь, потому что такого ловкого штукаря мудрено найти. Его сердце — камень, а рука… настоящая рука храброго мужа.

— Никто и не считал его похожим на женщину.

— Именно… в его жилах кровь воина, закаленного в боях.

— Он — сын солдата?

— Он — дитя храбреца, достойное быть сыном своего родителя. Он ушел из моего дома, требуя, чтоб я через неделю приготовил сумму для последней расплаты. Он, кажется, хочет поступить в армию, потому что ему надоело бряцать по струнам, захотелось потешить руку, взявши меч. Я опояшу его моим мечом, приносившим мне счастье во всех битвах, если он примет от меня этот дар.

— А ты знал его отца?

— Его отец был храбрым воином. Дитя достойно родителя.

— О, Семпроний!.. как его настоящее имя? он не дух? он человек?

— Он — сын волны морской.

Сказав это, старик вышел.

Через неделю певец явился утром к своему другу, одетый в. красивые стальные доспехи, при полном вооружении, что чрезвычайно шло к его уже постаревшей, но все еще прекрасной, статной фигуре.

Художник бросил свою работу, но не смел даже протянуть руку вошедшему.

— Нарцисс, — ласково сказал певец, — я пришел проститься с тобой.

Его голос дрогнул при этих словах.

— Проститься! — вскричал художник печально.

— Да. Милый, не горюй!.. я должен честно сдержать клятвы, данные Люцилле. Я покончил дела с ее отцом и перехожу к другому господину на службу. Я нанялся в оруженосцы к молодому Публию, сыну Квинта-Аврелия, внуку старого Тита, который умер от любви к красавице. Люцилла страдала от упреков совести за эту ужасную шутку своей юности. Я должен служить внуку Тита, пока не окажу ему в память Люциллы услуги, которая загладит прошлое. Друг мой, прощай. Я вернусь к тебе, если не буду убит.

— Друг, возьми меня с собой!.. позволь биться рядом с тобой, делить опасности!

— Нельзя. Твоя рука может держать только кисть или резец. На войне откроется твоя давняя рана.

— Увы! это правда. Удар Люциллы был меток, а слова ее справедливы: рука моя больше не убьет никого.

— Прощай!

— Ты вернешься ко мне? ты уведешь меня с собой в горы? Электрон, милый, ты еще не разлюбил меня?

— Мое сердце любит тебя больше жизни!

Певец прижал художника к своей груди и целовал его много, много раз.

— Не покидай твоего покровителя и не ссорься с ним, — говорил он, — люби мою Амариллу!.. Если я вернусь с войны, то мы больше не расстанемся.

И он ушел, покинув товарища с разбитым сердцем.

Сердце художника шептало ему… но разум не понял слов сердца.

Дни потянулись за днями, грустные, скорбные дни…

Скоро художник заметил, что и Семпроний, не меньше его самого, тоскует об уехавшем певце. Ни о ком и ни о чем не могли они говорить между собой, кроме как о покинувшем их весельчаке. Художник до последней мелочи рассказал старику все, что между ними было, умолчав только о всем, что касалось его прежнего имени.

Месяц прошел.

Ни весточки не прислал о себе таинственный воин с каменным сердцем и верною рукой, не делающею промахов.

— А ловко ты умалчиваешь, художник, о том, как купил тебя певец! — сказал старый воин.

Художник смутился.

— Я продал себя Курию, — сказал он, — ведь я уж говорил тебе это… продал, потому что мне нечего было есть, также и потому, что это было единственным средством нарушить кровавую клятву.

— А я, ведь, знаю, что ни ты себя Курию, ни Курий тебя не могли продать. Ты — римский сенатор.

— Патрон!

— И не патрон я тебе, а тесть, ненавидевший тебя от всего сердца.

— Ты теперь узнал меня, Семпроний?!

— Узнал я тебя не теперь, а с первого взгляда, много лет тому назад.

— Но ни ты, ни Росция…

— Мы не признали тебя, чтобы ты по легкомыслию не убежал от нас. Я ненавидел тебя до самой той ночи, когда был в катакомбе. Фламиний, милый мой зять, не бойся меня больше!.. я люблю тебя, я восстановлю честь твоего имени я возвращу тебе твое звание, потому что понял причины твоих преступлений и оценил твою добрую, простую душу.

— Ты великодушен, Семпроний, но мне ничего не надо… возврати мне, если можно, только моего друга!

— Если он не захочет возвратиться, то я не властен над ним; Электрон не раб.

— Я уверен, что не клятва Люцилле и не твоя плата заставили его заботиться обо мне. Он любит меня по симпатии сердца.

— Моя дочь не могла сделать для тебя того, что совершил певец. Он спас тебя не только от Катилины, но и от меня. Когда он открыл мне, кто его товарищ, я в гневе хотел убить тебя. Он заклинал меня покоем души Люциллы отложить это намерение, пока не покажет мне ясно твою душу, не покажет, как любил ты мою Люциллу и что заставило тебя снова броситься в бездну порока. Ах, Люцилла!.. несчастная!.. когда она была ребенком, я и жена моя блаженствовали, слыша от всех пророчества, что эта девочка будет звездой ума и красоты. Ум ей пригодился, но красота сделалась причиною всех ее мучений. Не так боялась Люцилла кинжала Катилины, как ласки Юлия Цезаря. Когда тебя судили, Люцилла выпросила тайное помилование для тебя, она могла это сделать, только обещав Цезарю свою любовь, потому что он и тогда уже имел в сенате сильную партию. Она могла бы его перехитрить, я в этом уверен, но хитрить ей не пришлось, потому что тебя спасла Аврелия. Люцилла отказала Цезарю под этим предлогом и возбудила еще большую страсть этого ненасытного сластолюбца. Я сам тогда держал его сторону, не зная, что это за человек и как несчастна была бы с ним моя дочь, если б стала его женой. Когда она помешалась, он и тут не прекратил своих преследований, являясь в мой дом под предлогом сочувствия к моему горю. Только одна смерть могла спасти Люциллу от обоих ее гонителей, Цезаря и Катилины. Я рад, что она умерла. Она полюбила в тебе человека великодушного и в то же время слабого волей, беспомощного. До сорока лет ты остался, Фламиний, таким же, как был двадцати; в чем бы тебя ни уверили, что бы тебе ни посоветовали, — все принимаешь ты, простак, за чистую монету. Без труда певец тебя уверил, что твоя душа перешла в тело кучера; ты поверил даже этой нелепости. Уверил он тебя, что мне нужен зять-самозванец, — ты поверил и этому.