— Мы скоро всех схватим и передушим, — ответил погибший, — скоро настанет день великого Переворота; Катилина решился.

— Давно уж ты мне говоришь, что он на что-то решился, да никаких результатов этого решения я не вижу, кроме мелких грабежей и убийств. Принес ли ты какую-нибудь добычу?

— Скоро будет много добычи… Рим запылает с двенадцати концов… всех богачей предадим смерти и разделим их деньги. Диктатор уничтожит все сословия; все будут равны под его властью. Тогда ты будешь моей законной женой: я поселю тебя во дворце… в огромном… мраморном… везде бронза… серебро…

— Прежде этих палат дай мне денег на пищу; я умираю с голода. Нищие подали мне милостыню, — кусок хлеба. Курий!.. Курий!.. это ли твоя любовь? это ли блаженство ты мне сулил, когда похищал меня от отца?.. я прошу милостыню у нищих!.. я готова есть падаль, но и падали, гнилого мяса у меня нет!..

— Потерпи… скоро у нас будут деньги… много… я куплю тебе платье из пергамской парчи с бахромой.

— Дай мне хоть одну сестерцию на хлеб!

— Что сестерция!.. миллионы дам я тебе, моя богиня!.. сегодня последняя сходка…

— Молчи!.. мы не одни; у двери сидят нищие.

Взор Курия был мутен и дик; он вышел из лачужки, долго вглядывался в лицо Аминандра, узнал его и радостно вскричал:

— Фламиний мой!.. убью его!.. найду!.. Меткая Рука, давний знакомый, здравствуй!..

— Здравствуй, Курий, — ответил Аминандр, — в славных палатах живешь ты, господин плебей!.. мои палаты похуже твоих.

Он подошел к лачужке и стал подле певца и художника.

— А ты где живешь? — спросил Курий.

— Между небом и землей, между пламенем с водой!

— То есть где придется, господин плебей.

— И певец здесь… певец, как тебя зовут?

— Фотий Родосский, — ответил Электрон.

— Кажется так… еще тебя звали… звали… хоть убей, не помню, как… такое было мудреное имя, что…

— Звали его, господин плебей, всяко: и собакой и забиякой; звали, звали, да и звать перестали, потому что не дозвались, — сказал Аминандр со смехом.

— Ты мне нужен, Меткая Рука… очень нужен!.. я тебе дам много денег… много…

— Вижу, вижу, господин плебей, что у тебя их много.

— Скажи мне, кому ты продал моего невольника?

— Старику, скупщику рабов; он его купил для фабрики.

— Его можно найти?

— Может быть, и можно. Видел я его в Регионе матросом лет десять тому назад.

— А потом?

— След простыл твоего невольника, господин плебей.

— Найди его!.. под каким именем я его продал?

— Забыл, хоть убей, господин плебей; пятерых после него таких же больных я вылечил да продал. У него глаз болел?

— Нет, рука.

— Не Церинтом ли его звали?

— Забыл.

— Ты все позабыл, и я все позабыл… ха, ха, ха!.. ищи теперь ворону, которая улетела!.. ищи, на какое дерево она села да что там каркает!..

— Ты не узнал, кто этот человек?

— И не старался; старался я об одном: вылечить да продать его с выгодой… теперь у меня вот этот старик на руках; побродит с ним певец, прося милостыню для больного отца, до выгодного покупателя, а потом я продам его в привратники. Он глух; говори при нем, что угодно.

— Тот невольник был сенатор.

— Вишь ты, павлин какой в мой птичник попал!.. тебе, верно, его родные поручили его выкупить?

— Найди мне его и выкупи!

— Найду и выкуплю, когда ты мне поймаешь ту самую рыбу, которую я из невода в море упустил… ха, ха, ха!.. скажи мне, где находится дом Порция-Лекки?

— Для чего тебе?

— Я должен там побывать сегодня во вторую стражу ночи.

— Пароль?

— Яблоко раздора.

— Это вчерашний.

— Давно ли наш диктатор стал менять ежедневно пароль?

— День ото дня он становится подозрительнее; ему не дает покоя слух, упорно подтверждаемый всеми, будто бы не убит человек, которого он велел убить, а я продал тебе. Это навело его на мысль, что спаслись и многие другие жертвы проскрипций. От этого невольника зависит теперь моя жизнь. Ах, зачем я его не убил! каждый день я боюсь встретить его на улице и быть уличенным в неблагонадежности. Я был вполне уверен, что все было устроено ловко. Целых 8 лет я был покоен. Вдруг явился, точно призрак из могилы, этот слух… откуда он возник? от кого? — никто не знает… будто он жив. Сам-то он по себе не велик герой, но для нас опасны близкие ему люди: некто Семпроний из бывших провинциальных преторов и Квинт-Аврелий; оба они жили долго в захолустье; мы о них уж и забыть успели; забыли и этого проданного сенатора, зятя Семпрония; Квинт-Аврелий женат на племяннице старика, но не поладил с женою, развелся и поклялся отмстить ей за ее неверность: отмстить лишением наследства после Семпрония. Встретили ли они случайно и выкупили проданного тебе мною человека или тут кроется иная интрига, — никто из наших не разведал, только весь Рим толкует, что Фламиний жив, а тесть только притворно говорит о своей ненависти, втайне же помирился с ним.

— Эх, господин плебей! — вскричал Аминандр, ударив Курия по плечу так сильно, что тот присел, — вы-то не проведали, а я давно все разведал… Старик-то очень хитер; зятя у него нет, это я достоверно знаю; хочет, слышно, подставного достать. Это ему Квинт-Аврелий насоветовал в злобе на жену. Ведь этому уж много лет; лишь бы человек был немножко похож, все и признают его настоящим.

— Самозванца-то?

— А то какого же? ха, ха, ха!.. если б я был похож, первый пошел бы к старику да сказал: — Тестюшка, я вернулся!.. ха, ха, ха!.. подавай завещание!

Хохот бандита раздался по всему пустырю.

— Может быть, это и правда, — сказал Курий.

— Самая настоящая правда, господин плебей!.. успокой этим диктатора и сам успокойся, хоть я и уверен, что вы оба еще больше перепугаетесь. А выгодно тебе теперь служить кровавой клятве?

Курий испустил глубокий вздох и отчаянно махнул рукой.

— Скоро будет выгодно, — уклончиво ответил он.

— А я вижу, что и теперь выгодно: платье на тебе прочное да чистое, как на консуле в Сенате, — дыра на дыре и заплата на заплате; живешь ты в золотой палате, что десять локтей вся в обхвате…

— Один террор моя надежда.

Новый вздох последовал за этими словами.

— Славное будет времечко! — вскричал певец, — вместе пограбим!.. в сумятице никто ничего тогда не разберет!.. бей да тащи!.. но скоро ли это будет?

— Сегодня в доме Лекки все узнаем.

— Какой же пароль на сегодня? — спросил Аминандр настойчиво, — без пароля-то ни меня, ни Фотия Родосского не пустят.

— Огненный змей, — ответил Курий.

— А завтрашний?

— Не знаю. Дадут на сходке. Диктатор почти каждый день велит своим приближенным клясться ему в верности; его подозрительность достигла крайних пределов, потому что перестали удаваться покушения.

— А если и весь-то заговор не удастся?.. эх, господин плебей!.. плохо тогда тебе будет!.. я, мелкая птица, чижик перелетный, упорхну при первой опасности, а таких соколов, как ты, пожалуй, а сеткой прихлопнут.

Хохот бандита раздался громче прежнего.

— Пусть!.. я давно покончил все счеты с жизнью. Я не могу быть прощен Сенатом, если узнают о моих преступленьях. Поэтому мне все равно, какой конец меня ожидает в случае неудачи дела Катилины. Если же оно удастся, я буду богат.

— Ух, как ты будешь богат, господин плебей!

Взор Курия прояснился, из мутного стал блестящим; перед ним явилась мания его помешательства: деньги и разочарование.

— Я служил Катилине искренно, по юношескому увлечению идеей невозможного равенства сословий и имущества, уничтожения долговых обязательств и других благ… потом я убедился, что если сегодня переделить всю Италию поровну, дать всем по югеру земли, по дому и по сумме денег, достаточной на безбедное житье, то завтра же все пойдет по-старому, — одни наживутся, другие промотаются, потому что природа человека не допускает этого равенства плута с простаком, умного с глупым; я убедился, что эти идеи, проповеданные в пользу черни еще давно, Марием, служат только приманкой.