— Осторожней, — сказал певец, — эти бревна, конечно, сгнили; тебе легко провалиться в глубину беседки. Толкай бревна тихонько; я буду тебя держать за другую руку; если уж суждено провалиться, то лучше провалиться обойм. Нам не надо, чтобы дверь была широка; чем она меньше, тем лучше.

Бревна, действительно, оказались не прочными, и два из них от самого легкого усилия обрушились в глубину, откуда донесся звучный отголосок.

— Не ломай больше, — сказал певец и полез в глубину.

Каменные ступени вели в просторную комнату с гладко вытесанными в горе стенами, еще сохранившими остатки живописи. Воздух был отвратителен, точно в могиле. Певец немедленно выбежал вон.

— Набери, Нарцисс, хвороста для костра, а я займусь нашей хижиной снаружи.

Нарцисс разложил в пещере огонь для уничтожения сырости и гнили в воздухе, а певец уложил отваленную землю так, чтоб не было снаружи следа рук человеческих около пещеры. Он выдернул несколько лоз плюща и дикого винограда и посадил перед входом, скрыв его совершенно под зеленью.

Когда все было готово, друзья устроили себе постели из травы и мха, поели поленты и принялись торопливо делать западню для ручейной рыбы из ивовых прутьев, нечто вроде вершей.

Весь день никто их не потревожил; никто не пришел к пещере и в следующие дни. Рыба ловилась в ручье обильно, но гороху и муки осталось мало.

Через неделю певец сказал своему другу:

— Я пойду в Помпею; нельзя же нам питаться только рыбой; без меня ты не выходи днем из пещеры.

— А ты долго не вернешься?

— Дня три пробуду там. Если б не было необходимости, я не покинул бы тебя. Нарцисс, ты не уйдешь?

— Куда?

— На волю. Может быть, тебе надоело скитаться со мной.

— Нисколько, Рамес.

— Ты упорно зовешь меня этим именем.

— Я знал тебя прежде под именем Рамеса, как честного человека.

— А я тебя под именем Каллистрата, но ты всегда почему-то дуешься, когда я тебя так зову.

— Это имя мне неприятно.

— Мне также неприятно имя Рамеса, но я не дуюсь. Зови, как хочешь. Что имя? — звук пустой. Не все ли равно: Электрон-сицилиец или Рамес-египтянин? ты для меня Каллистрат-фессалиец, а твое это имя или данное господином, — все равно. Я ужасно тосковал, пока бродил в горах одиноко; в тебе я нашел доброго друга; узнав же в тебе давнего знакомого, еще сильнее привязался к тебе. Я готов добыть для тебя все, что могу, только не покидай меня на новое одиночество и не доноси на меня Сервилию и Семпронию.

— Милый друг!.. я сам боюсь, как огня, именно этих людей.

— Я знаю, почему ты их боишься и почему ты бежал, Каллистрат, назвавшись Нарциссом.

— Почему?

— Забудь эту давнюю историю!.. что об ней толковать!.. прощай!

Певец ушел, а бедный Нарцисс-Фламиний, превратившийся для своего друга в какого-то Каллистрата, глубоко задумался, припоминая всех рабов своего тестя. Наконец, сидя вечером при свете луны у входа в пещеру, он припомнил один давний рассказ Люциллы об ужасном случае: кучер проезжал новых коней; они понесли колесницу и свалились в пропасть, а про кучера был слух, что он спасся, успев выпрыгнуть, но воспользовался этим случаем и убежал. Не за этого ли самого Каллистрата принял его Рамес? где болтался этот таинственный плут до поступления в дом Сервилия? где он познакомился с кучером Семпрония? не принадлежал ли он Семпронию под другим именем? если Рамес не его имя, то и Электрон также псевдоним его.

Думы отшельника были прерваны спором двух пискливых старческих голосов, мужского и женского, споривших по ту сторону ручья.

— Я тебе говорю, что сам видел много раз доску, положенную через воду именно в этом месте, — утверждал Вариний.

— А я тебя уверяю, что ее уж давно не было; с самого прошлогоднего половодья, — возражала Флориана.

Они спорили, намереваясь перебраться зачем-то через ручей я не зная, можно ли перейти без доски вброд. Вдруг они оба вскрикнули:

— Адское чудовище!

— Мертвая Голова!

Нарцисс догадался, что он причина ужаса старых супругов, и проскользнул за плющ в пещеру.

— Исчез! — послышался в ту же минуту возглас с того же места за ручьем.

Через три дня певец вернулся из города, принеся огромный мешок, в котором оказалась дичь, мука, горох, бобы, яйца, хорошее вино и разные сласти, а также краски, кисти, плотничьи инструменты, полотно, посуда и т. п.

Друзья-отшельники стали жить в своей пещере мирно и счастливо, насколько было возможно в их доле. Они проделали над дверью большое окно для пропуска света и воздуха и тоже замаскировали его снаружи плющом. Потом устроили себе незатейливую мебель, сшили новое платье и разрисовали все стены пещеры по своему вкусу вместо прежней живописи.

— Это моя сторона, а это твоя, — сказал певец, — увидим, друг, кто лучше нарисует.

У певца рисунок вышел лучше по отделке, но не было такой удачной группировки предметов, как у Нарцисса, который теперь всей душой отдался фантастическим грезам, совершенно чуждым практическому уму певца.

Дни пошли за днями, мирные, счастливые дни, и ночи, полные спокойного сна.

— Ах, как здесь хорошо! — сказал однажды Нарцисс.

— Правда, друг?.. лучше, чем в палатах? что палаты и чертоги!.. то ли дело леса и горы, костер, над которым варится похлебка или полента!.. ни зависти, ни. вражды мы не знаем; не боимся мы в этой пещере никакого Катилины; никто не убьет нас и не отнимет у меня тебя, мой милый друг.

Он поцеловал своего друга.

— Ах, как я счастлив!.. а ты, Нарцисс?

— Счастлив.

— Ты никого не любил кроме Люциллы?

— Не говори мне о ней!

— Ты любил ту, которая тебя не любила.

— О, мучитель!.. перестань!.. Люцилла…

— Любила своего кучера?.. ха, ха, ха!

— Если ты разбогатеешь, иди к твоей Лиде, а я останусь здесь, если Семпроний не узнает и не прогонит меня. Роскошь не даст мне покоя и дружбы, и ни одна женщина не заменит и не…

— Не полюбит тебя сильнее, чем твоя госпожа? простак!.. ей было только 15 лет; когда ты убежал от претора. Люцилла любила только своего мужа.

Друзья-отшельники жили в своей пещере, занимаясь живописью, плетением корзин, рыболовных снарядов, уходом за виноградом, там и сям посаженным ими около деревьев.

Однажды они сидели за ужином, толкуя о своих новых работах; около входа раздались шаги, сильные руки раздвинули плющ, и в таинственное убежище проник впервые непосвященный в их тайны человек.

— Ах! — вскричал Нарцисс с ужасом, — это претор!

— Ах! — вскричал Электрон с радостью, — это мой благодетель!

— Гистрионы[47], — сказал Семпроний, остановившись у входа, — я случайно открыл ваше жилище, увидев сквозь плющ огонь.

Старик вошел, сел около стола на грубый стул и, насмешливо оглядывая внутренность пещеры, сказал: — Забрались же вы в славную трущобу, гистрионы! живете вы… «где козлородному, роду едва проходим проход»[48].

— Что ж делать, господин претор, — ответил Электрон, — «живи, как можешь, если нельзя, как хочешь»[49].

— Я уж давно не претор, — сказал старик, — а все меня так величают в память прежних моих счастливых лет, точно человека, бывшего консулом один год, всю жизнь потом величают консуляром. Ну, гистрион, давай ужинать!.. что это у тебя? кисель из пшеничной муки? а кто варил?.

— Я варил, милостивый патрон.

— Ты… а пауки туда не попали с этих стен?..

— У нас чисто в пещере, господин. Зачем попадет паук, в кисель!

— Девушки в провинции, говорят, угощают старых, немилых женихов киселём с пауками и всякой всячиной.

— Мы не девушки, господин. Этот кисель сварен мной для товарища. А вот печеные каштаны и ягоды.

— Что ж твой товарищ забился в угол? Эй, рыжий парик! иди-ка сюда!. Я буду есть, а вы меня забавляйте. Пой, рыжий; как тебя зовут?

— Нарциссом, милостивый претор, — ответил из угла отшельник; он взял лютню, подошел, дрожа всем телом, к неожиданному гостю и спросил: — Что прикажешь мне петь, могущественный Семпроний?