— На что он тебе нужен, госпожа?

— На что?! на то, чтоб спасти хитростью или силой моего мужа от казни.

— Я постараюсь его найти, госпожа, но, может быть, придумаю что-нибудь и без него.

— Да, мы с тобой и без Аминандра не мало плутовали, Рамес, над Сервилием!.. бедный Котта!.. зачем я с ним заигрывала!.. я верю в кару судьбы; она уже началась.

— Прощай, госпожа!

Люцилла отпустила беглеца и вскричала:

— Никто не узнал Рамеса, даже твое сердце, Лида, не сказало тебе, что это он. Вы мне поможете. О, Боже неведомый!.. Лида, ступай к Катуальде и спасай ее жизнь для меня. Мои два верных друга вернулись ко мне. О, если б вернулся и третий!

— Рамес найдет Аминандра.

— Я уверена. Ступай же Лида. Архелая, пригласи ко мне батюшку.

Точно молния, Люциллу озарила новая мысль.

Семпроний с неудовольствием вошел к дочери, ожидая новых просьб и решившись стоически выдержать эту атаку.

— Батюшка, — обратилась к нему Люцилла, — день суда близок.

— Да, дитя мое, крепись!

— И неужели… неужели твое сердце совсем окаменело для…

— Окаменело для пощады негодяю!.. не проси, Люцилла!.. я уж сказал, что это ни к чему не поведет.

— Это поведет к моей смерти.

— Милая дочь, ты еще молода; пройдут годы и ты успокоишься, разум возьмет верх над…

— Разум давно взял верх над моей любовью, потому что иначе — я умерла бы давно. Горе тебе, батюшка, если мой разум одолеет и любовь дочери!

— Люцилла!

— Я пойду к Цезарю и упаду к его ногам с мольбой о ходатайстве в пользу моего мужа. Цезарь не устоит против моей мольбы; я ему буду обещать все, чего бы он ни потребовал: мою руку, любовь; в рабство я согласна идти, но сделаю то, чего хочу. Для Люциллы нет никакого «нельзя», потому что с колыбели я привыкла к одним «можно». Я выйду замуж за Юлия, но день свадьбы будет днем моей смерти.

— Неукротимая!.. делай что хочешь, но Фламиний будет все-таки казнен.

— Отец, делай что хочешь, но он будет спасен, во что бы то ни стало! вы еще хуже возбудили упорством мою энергию. Отец жестокий, я тебя проучу так, что ты пожалеешь о твоем упорстве перед дочерью, которую избаловал. Ты сам надел на себя эти оковы покорного рабства моим капризам; не пеняй же, если я употреблю мою власть над тобой в тот день, когда дело коснется уже не каприза балованной дочери, а вопроса о жизни отца ее ребенка!.. ты забыл, что я скоро буду матерью!.. ты забыл, каково человеку называться сыном или дочерью казненного! если твое сердце окаменело для меня, то снизойди к мольбам невинного младенца, твоего внука, которому, ни в чем неповинному, будут всю жизнь колоть глаза казнью его отца!..

— Неукротимая, не рви мое сердце!

— Я тебе поклянусь не покидать Юлия, если он возьмет меня женой: поклянусь даже не умирать насильственно от своей руки, если ты этого потребуешь. Батюшка, вспомни твоего внука!.. ведь это твой первый и, конечно, последний потомок!.. пощади!..

— Дочь, эта просьба…

— Ты плачешь… ты смягчился…

— Ты мне не говорила прежде…

— Пощади отца твоего внука!

— Люцилла, встань!.. не обнимай колен моих!..

— Не встану, нока не обещаешь… этот довод я употребила, как последнее средство смягчить тебя, истощив все мое красноречие в тщетных мольбах. Ты не хочешь верить в мою любовь к мужу, не хочешь верить в мою решимость умереть вместе с ним, — верь же хоть практической причине, в силу которой я не хочу его казни; удали этот позор от моего ребенка.

— Но ты завтра же будешь невестой Цезаря.

— Буду, хоть сейчас.

— Слушай, дочь: наказать твоего мужа все-таки надо; можно смягчить его участь, но… ах, Люцилла!.. смерть злодею!.. я его избавлю от позора казни, но потом…

— Потом?

— Убью!

— Убьешь! — повторила Люцилла строго и мрачно, — отец, я знаю Феникса; — это птица, сгоревшая и живая…

— Это миф.

— Феникс черным вылетел обгорелый из пламени костра, а прежде был желт, как волосы твоей Люциллы.

— Да, у него, говорят, золотые перья; но к чему ты так странно перевела речь на это?

— Я его видела.

— На картине?

— Да, это огромная картина; величина ее — круг земной, а рама — небо.

— Дитя, это сон твой?

— Это сладкая греза моего будущего.

— И ты, как Феникс, вылетишь невредимо из пламени твоих страданий. Успокойся!

— Я поручу моего мужа Фениксу… он унесет его далеко на своих крыльях… Феникс найдет огромного орла, который прострет над нами мощные крылья и унесет нас в свое гнездо в горах, на высокую башню… там есть клятва Люциллы… там мир и счастье меня ждут… не найдет там моего мужа и дитя ни топор палача, ни кинжал бандита, ни удар горя. Крылья растут!.. я чувствую… гляди… я уж могу не высоко вспорхнуть от земли… Люцилла поклялась орлу и орел клялся Люцилле в неизменной верности. Ты бледнеешь, отец…

— Твои слова…

— Метки, как клюв моего орла!.. о, милый брат мой!.. где, где он теперь?! где мой брат?

— У тебя не было брата.

— Был.

— Нет, дитя мое.

— Мой брат раздавит мраморную глыбу рукой и задушит быка в своих объятьях. Ты никогда не видел моего брата, потому что мой брат был со мной, когда ты был далеко… Я похожа на моего брата, он это сказал… он жив, он жив!.. мне это сердце шепчет… орел не даст себя убить презренному змею!.. нет, мой брат придет к сестре на помощь и превратит меня в огромную птицу, в такого же орла, как он.

Семпроний ушел, заливаясь слезами.

— Помешалась! — прошептал он Амизе в дверях, — береги твою госпожу!

В тот же день вечером Люцилла была у Росции; они долго разговаривали наедине, горько оплакивая участь Фламиния. Актриса хотела бы спасти и Лентула, но не смела об этом даже заикнуться при Люцилле, радовавшейся его скорой казни.

От актрисы Люцилла зашла в дом Аристоника и увидела Катуальду в борьбе между жизнью и смертью.

Перенесенные потрясения были до того сильны, что крепкий организм галлиянки не выдержал. В руке ее, рассеченной метким ударом полупьяного Аминандра, сделалось сильное воспаление, как и в несчастном мозгу, потрясенном падением с лестницы под тяжестью тела умирающего брата. Лучший врач, вызванный богатым купцом по просьбе его друга, Рамеса, объявил, что надежды на спасение нет, если натура, закаленная с детства в лишениях, не победит болезнь.

Аристоник принял горячее участие в положении молодой девушки, а Рамесу обещал хранить полную тайну о его существовании на свете от Сервилия, поняв причины, заставившие его бежать ради Лиды, жениться на которой господин не позволил бы ему, как на рабыне Люциллы, ненавистной ему вследствие его предубеждения против нее.

Люцилла уже успела обеспечить судьбу юной четы, вступающей в новую жизнь, упросив Росцию дать место Рамесу под другим именем при театре. Семпроний был удивлен странным поступком своей дочери: она на другой же день освободила без выкупа всех своих рабынь.

Свадьба Рамеса и Лиды совершилась.

Люцилла как бы ожила; все родные радовались ее спокойствию; она даже посетила театр и цирк. Но общая радость продолжалась не долго.

— Батюшка, — сказала Люцилла за завтраком, — голубь свил гнездо в мышиной норе.

Семпроний принял это за шутку и рассмеялся.

— Он тихо воркует, когда я одна… я понимаю его речь… он воркует один… один, как мой Квинкций в тюрьме одинокий.

— Эта аллегория скоро кончится, дитя мое; у тебя будет жених.

— Тихо воркует он мне о будущем счастии… Лида не слышит, — продолжала Люцилла и съела вместо хлеба яичную скорлупу. Взяв с тарелки отца другую скорлупу, она также хотела ее съесть.

— Люцилла, что ты делаешь, это яичная скорлупа, — сказал отец.

— Мне показалось, что яйцо цельное.

— Ты сегодня рассеянна.

— А ты видал ли, батюшка, яркие брачные светильники, подобные огромному погребальному костру? не Гименей зажигает их. Гименей зажигает их в сердце, а Немезида — на голове.

— Нет, не видел. Эти светильники — мысли о мщении? такой светильник горит на моей голове, горит погребальным пламенем.