Впрочем, нет, убийцей он, наверное, все же не стал бы. Да и в Занд его больше не пускали: посовещавшись, звено решило, что убережет своего дриера любой ценой, и сделало все, чтобы дорога в Охранные леса оказалась для него закрытой. И лишь спустя год после собственной смерти бывший охранитель все-таки нашел место, откуда его хотя бы не гнали.

Со временем он прижился. Привык. Нашел себе занятие и постепенно втянулся в новый ритм жизни.

Он занимался с учениками так много, как только позволяло время и возможности его ослабевшего тела. Никому не делал поблажек. Учил только тех, кто действительно этого хотел. Сумел заработать репутацию. Заслужил уважение виаров и вампов. Обзавелся собственными учениками. Обрел хоть какой-то смысл взамен безвозвратно утраченного…

Но даже тогда по-настоящему так и не ожил.

А раз в полгода, во время очередной инициации, неизменно покидал академию, запираясь в башне, как одинокий ворон в своем неприступном гнезде. Опустошенный. Подавленный. Молчаливый. И на протяжении целой ночи неотрывно следил, как трепещет на ветру его слабая свеча — единственное, что еще напоминало о прошлом. И единственное, что держало его на этом свете.

Его собственное пламя. Слабый отголосок когда-то бушевавшего пожара. Когда этот свет погаснет, умрет и он. Когда пришедший ветер вернет воспоминания и связанную с ними боль, он тоже исчезнет. Пропадет, как загашенная холодным воздухом свечка. Просто это случится немного позже ушедшей Эиталле. На несколько лет. Или десятилетий. Когда-нибудь, когда договор с лером Альварисом подойдет к концу и истечет срок данного им обещания.

— Семь лет, — звучал в эти ночи в его голове тихий голос учителя. — Сумей удержаться семь лет, и ты успокоишься. Семь — важное число в жизни мага. Обычно во столько просыпается наш дар, столько мы учимся, столько познаем свою силу. И несколько раз по столько живем, как правило, умирая в годы, кратные семи: в двадцать один, сорок девять, семьдесят, девяносто один, сто сорок, триста пятьдесят… таковы законы нашего мира, Викран. Но тебе, поверь, еще рано познавать их настолько близко.

Поверив мудрому наставнику, бывший охранитель терпеливо ждал своего часа. Ждал и безразлично жил, подчиняясь судьбе, ровно до тех пор, пока на него не свалился новый рок — необычная ученица, умеющая разговаривать с игольником.

В первый день он не понял, отчего взгляд сам собой задержался вдруг на ее светлых волосах. Не услышал намека беспокойно екнувшего сердца. Не нашел в ее глазах прежнего света и не узнал ее изменившегося лица.

Семь лет прошло. Она выросла, оформилась, превратившись из маленькой девочки в красивую молодую девушку. Ее золотые волосы потускнели, потому что долго не видели солнца. Загорелая кожа побледнела. Глаза потеряли прежнюю синеву, а черты лица утратили детское очарование, став ярче, выразительнее, привлекательнее и… другими. Они стали совсем другими. Настолько, что никто бы не узнал, если бы видел ее тогда. Может, только родная мать и поняла бы ошеломительную правду. Да и то, наверное, не сразу.

А потом появился метаморф, и эта новость надолго выбила его из колеи. Заставила сосредоточиться и позабыть смутнознакомый аромат, упорно пробивающийся из-под звериного запаха неотрывно бдящего Кера.

Маленький мудрец так трепетно берег хозяйку от всего враждебного, что почти от нее не отходил. Каждый день помечал своим запахом и умудрился обмануть всех. Даже лера Альвариса. И даже чуткий волчий нос, не умеющий ошибаться.

Викран не знал, что за чудо заставило смертельно опасный игольник отдавать этой девочке свою силу. Он слышал отголоски ее странной магии, но долго не мог поверить. Чувствовал удивление и странную задумчивость учителя, но тогда еще не понимал причины. А потом задумался и сам: ее глаза, странный, тревожащий душу запах, метаморф, которому просто неоткуда было взяться, листовик… слишком много совпадений и знаков, впрямую указывающих на Занд.

Желая разобраться, в чем дело, он отправил к первокурсникам Бриера, заранее предупредив Дербера, куда и с кем определить ничего не подозревающего ученика. Осторожно расспрашивал словоохотливого парня, раз за разом убеждаясь, что метаморф действительно нашел себе хозяйку.

Он незримо присутствовал в кабинете директора, когда тот беседовал с необычной ученицей. Пристально наблюдал за поведением Иголочки. Тщательно отслеживал проделки шаловливого листовика. Раз за разом поражался его необъяснимой покладистости и впервые засомневался: а так ли хорошо он знает Занд? А потом наткнулся на серебристую волчицу и озадачился еще больше.

Для простого метаморфа она была слишком крупна и подозрительно разумна. Она долгое время хорошо скрывалась. Чересчур легко обманула Керга, после чего очень уж удачно столкнулась с Дакралом, а потом сумела уйти от вампов живой и невредимой.

Он выследил ее, умело загнал в тщательно продуманную ловушку. Но вместо простого зверя напоролся на разъяренную никсу и впервые за много лет почувствовал, что снова боится.

Да, он испугался. Это правда, которую глупо было бы отрицать. Но испугался отнюдь не за себя. Не за старика Борже. И не за мохнатых обормотов, не сумевших распознать в метаморфе новую напасть. Он вдруг испугался за нее. За то, что вчерашний крыс убьет ее, поглотит, забывшись от ненависти. А потом понял свою ошибку и ужаснулся снова. На этот раз оттого, что чуть не убил ее сам.

Он несколько суток провел в лечебном крыле, по крупицам восстанавливая разрушенную ауру ученицы. Часами сидел у постели, силясь понять, почему же ее присутствие стало для него так важно. А когда стало ясно, что этого мало, без особого трепета вошел в оранжерею и протянул игольнику ослабшую ученицу, беззвучно умоляя: помоги!..

Требование учителя застало его врасплох: заниматься девушками обычно не доверяли учителям-мужчинам — слишком велика была вероятность последующей инициации. Девчонки, они ведь такие ранимые. А инициация, как ни крути, давалась им гораздо тяжелее, чем юношам. Поэтому Альварис не рисковал. И всегда находил разумные компромиссы. Поэтому Викран никак не ожидал от него предательства.

Более того, впервые на его памяти лер Альварис был непреклонен, жесток и крайне настойчив. А посулил избавление лишь в одном случае: если новая ученица попросит его о смене учителя. И это был единственный шанс избавить ее от позора. Особенно когда от наставника поступил приказ сделать ее обучение максимально жестким и быстрым.

Викран сделал все, что было велено. Он намеренно отстранялся, когда ученица умоляюще смотрела на него с холодного пола. Упорно отворачивался, стараясь не слышать упреков некстати проснувшейся совести. И отводил взгляд, стараясь не видеть синяков на ее нежной коже.

Да, он не запрещал ей пользоваться исцеляющими заклятиями. Нагружал ровно столько, сколько она могла вынести. И всегда останавливался у черты, когда она была готова сдаться или попросить пощады.

Он лишь однажды усомнился, что поступает правильно, — когда впервые провел обычную по интенсивности растяжку. Когда Айра без предупреждения закричала так, что разбила окно, а потом заметалась раненой птицей, исторгла из себя целую волну неконтролируемой силы и измученно повисла, потеряв сознание от боли.

Вот тогда Викран испугался во второй раз — того, что чего-то не учел, не подумал, упустил. Что не принял в расчет метаморфа или еще какой-то важный момент. Он в панике подхватил девушку на руки, поражаясь тому, насколько она была невесомой, сорвал проклятые цепи и помчался к оранжерее, уже зная, что в таком состоянии ей может помочь только взрослый игольник.

Хорошо, что под руку вовремя подвернулся Бриер: сдав бесчувственную ученицу ему на руки, маг кинулся обратно — заниматься внезапно забившимся в судорогах метаморфом, с которым тоже творилось нечто странное. Кер буквально задыхался от боли. А пришел в себя лишь после того, как почувствовал льющуюся с рук мага благословенную магию и жадно впитал то, в чем так остро тогда нуждался, — чужой Огонь, Землю, Воду и Воздух, смешанные в удивительно правильных пропорциях.